Рабочие медленно расходились по мастерским.

Глава шестая

Раньше Аким, наверно, испугался бы и еще больше притих, чтобы не попасть на глаза приказчику, а теперь, после вчерашнего, в нем поднялась злоба.

«Стало быть, правда, – думал он, – царь-то объявился. Управитель-то, ведомо, злится. Емелькой царя ругает. Видел же его Иван, говорит – Петр Федорович, сам…»

– Ты чего на людей натыкаешься, дьячок? Чуть с ног не сбил.

Аким поднял голову. Перед ним стоял громадный черноволосый вертельщик, по прозвищу Цыган.

– Слыхал управителя-то, Ферапонт? – заговорил Аким непривычно громко и сердито. – Ишь, что выдумал – беглый казак! Вот погоди, придет Петр Федорович, он ему покажет, как нас со скотиной равнять. Всем волю даст.

– Какой Петр? Это Емелька-то? Держи карман. Бродяга! Вздернут еще за него. Ну, и тут тоже работать не рука. Ишь, пес гладкий, управитель-то. Нет, я погляжу да к Демидову на Кыштымский завод подамся. Сманивают, полсотни сулят. А тебе бы в причетники проситься, – усмехнулся Цыган. – Как раз по тебе.

Аким ничего не ответил. И раньше он молчал, когда его дразнили, а теперь и не слышал вовсе.

Он вошел в свою мастерскую. После праздника в ней всегда холод был, точно в погребе. Целый день горн не топился. И сегодня как вошел, так его сразу нежилым духом обдало. Чисто погреб: окон нет, темно, свет только через широкие двери проходит. Пол земляной, щербатый.

В земле, перед печкой, в опоках еще стыли медные шандалы. Аким велел подручному Федьке вынуть их и отнести в отделочную мастерскую, а потом растоплять горн.

Только что Федька начал подкидывать дрова, – штыковый горн топился не углем, а сухими дровами, – как из амбара на тачке привезли круги чистой меди. За гремевшей тачкой шел немец-шихтмейстер Мюллер. Медь выдавал всегда сам Беспалов на руки шихтмейстеру, под его отчет. Чистая медь – дорогой товар.

Шихтмейстер сам смотрел, как закладывали медь в горн и затопляли печь.

Дрова разгорелись хорошо. Жарко стало.

В других мастерских тоже пошла работа. Шумели мельничные колеса, стучали кузнечные молоты, гремело, лязгало, грохало, и Акиму стало уже казаться, что все это про волю, про Петра Федоровича ему приснилось, и работать ему век у этого проклятого горна.

Вдруг сквозь привычный шум и грохот завода ворвался опять громкий тревожный звон колокола. Аким весь вздрогнул. Что такое? Опять? На обед рано еще.

Грохот завода стихал, а колокол звонил все чаще, все сильней.

– Господи! Неужели полковник тот пришел, что Иван говорил, будто царь его по заводам послал? – прошептал Аким. Ноги у него точно приросли к земле.

Он оглянулся. Помощник его, веселый, широкомордый Федька, тоже стоял, разинув рот.

Колокол так и заходился. Крики поднялись, топот.

– Он! – решил Аким и, сорвавшись, наконец, с места, выбежал из сарая.

Изо всех мастерских выскакивали рабочие и бежали к тем воротам, что за рабочим поселком. Аким побежал туда же.

– Пришел, что ли? Неужто стрелять станем? – крикнул он на бегу знакомому сварщику.

Тот оглянулся на него:

– Обалдел, дьячок! Кто там пришел? Не видишь – пожар!

Тут только Аким поднял голову. Высоко над лесом вдали расплывался дым и вырывались языки пламени.

– Кучи горят! Лес бы не занялся! – кричали кругом.

Аким бежал за другими, но вся прыть с него соскочила. Не то, стало быть, не полковник. Он понемногу отставал. И вдруг его точно по голове ударило. А ну как Захар эту беду натворил? Целый день он вчера пропадал. Обозлился, что Аким рогатку не сбил. Вечером пришел опять в рогатке. Стало быть, никто ему не снял. Только не поговорил с ним Аким ни о чем – указ все читал, а утром, когда он ушел, спал еще Захар. Вдруг он со зла набедокурил там с кучами. Парень отчаянный один в бега сбирался. Беда, коли…

– Ox! – По затылку и по плечам Акима из всей силы полоснула плетка, и хриплый голос Ковригина заорал над самой его головой:

– Плетешься, долгогривый! Я вас научу бегать!

Ковригин, лежа на шее своей сивой лошаденки, наскакивал на отсталых и гнал их на просеку.

Когда Аким добежал до просеки, там стоял такой едкий дым, что ничего нельзя было разглядеть.

Захара, сколько Аким ни смотрел, нигде не видно было. А ведь его куча – первая от опушки.

Откуда-то неслись хриплые крики Ковригина:

– Лиственниц насовали, сиволапые! Тащи! Растаскивай! Да к лесу не швыряй, черти! Землей, землей закидывай!..

Ковригин слез с лошади и, бегая по просеке, торопил рабочих. Он подскочил к началу просеки, где столпились последние прибежавшие с завода рабочие.

– Вы что – на киятер пришли! – орал он. – Ручки бережете! Загорится лес – весь завод перепорю. Ну! Живо! Не видите? Пропили зенки-то!

Он плеткой погнал рабочих в дальний конец просеки. Первую кучу уже растащили, на земле дымились громадные чадившие головни. Рабочие беспорядочно бежали вдоль просеки, перескакивая через горящие бревна, обжигая ноги, задыхаясь в едком дыму, наталкиваясь друг на друга.

Аким бежал за другими, оглядываясь по сторонам – нет ли где Захара. Но его и тут будто не было. Может, совсем сбежал? И лучше бы.

Аким споткнулся, еле удержался на ногах и выскочил, наконец, на чистое место. Средние кучи курились, как надо было. Сверху, из дырок, вились дымки. В каждой куче устроена посредине дырка насквозь, вроде трубы, до самой земли. С утра, как начали обжиг, туда накидали хворосту и подожгли. Хворост прогорел, и теперь в средних кучах под дерном потихоньку тлели дрова. Беда вышла только с двумя – с первой и с последней. Непривычные угольщики, не разобрав породы незнакомых деревьев, нарубили лиственниц и наложили в кучи. А лиственницы, чуть до них коснется огонь, вспыхивают, как порох, пламя мигом охватывает всю кучу. Она пылает как костер, и горящие бревна вылетают из нее во все стороны, как от взрыва.

Хорошо еще, что на этот раз не во все кучи попали лиственницы, а только в первую и в последнюю. Первая куча почти сгорела, но впереди из крайней кучи вырывались снопы искр, изнутри раздавались глухие залпы, точно вся куча была начинена порохом.

Мужики-угольщики стояли с лопатами, не решаясь подступиться.

Прибежавшие с Акимом заводские тоже остановились поодаль.

Ковригин с разбегу налетел на толпу мужиков и схватил за шиворот тощего высокого старика.

– Глядишь, дубина! Берись – растаскивай! Твоя вина, чортов сын, насовал лиственниц! Все одно шкуру спущу. Ну! Живо! Помогайте, дьяволы!

Старик перекрестился, сжал железную лопату и бросился к куче. Дрожащими руками вонзил он лопату в дерн и отвалил большой пласт. В ту же минуту изнутри с грохотом вырвалось пламя. Рубаха и порты на старике сразу загорелись. Он отскочил и живым факелом помчался прочь.

– На землю! На землю его! Землей заваливай! Лес подожжет! – кричал Ковригин. Но старик и сам рухнул на землю, не добежав до леса. Рабочие кинулись к нему. Аким стал на колени. Все лицо у старика дымилось, волосы, борода, брови тлели, рубаха и порты обваливались с него обгорелыми лохмотьями, обнажая опаленную, потрескавшуюся кожу. Старик хрипел, пытаясь сказать что-то, но понять его среди треска и шума было невозможно.

– Чего стали? – кричал Ковригин. – Не поможешь ему теперь. Кучу растаскивай! Не то лес загорится! Лес! Али невдомек, черти! Лес сгорит – шкуру всю с вас спущу!

Аким, не слушая его, срывал со старика тлевшие лохмотья. Вдруг его опять полоснула по спине плетка. Его охватила слепая ярость. Он вскочил не помня себя и бросился на Ковригина.

– Одного убил, – мало тебе, душегуб!

– С ума сбрёл долгогривый, – захрипел Ковригин, поднимая плеть. – Вяжите его! В колодки!

Акима сразу оттеснили. Поднялся ропот:

– Не дадим! Разошелся, чорт сопатый! Сам на кучу полезай. Не люди мы, что ли?

Ковригин опешил было, но сейчас же опять взмахнул плетью и заорал:

– Бунтовать?! Растаскивай кучу, смерды окаянные! Лес займется – мне отвечать!

Он схватил за шиворот первого попавшегося парня и поволок к куче.

В эту минуту куча сама расселась, и гора горящих бревен рассыпалась по земле.

– Дерном, дерном закидывай! – вопил Ковригин.

Парень с силоой вырвался из его рук, пробежал несколько шагов, зацепился за корень и грохнулся прямо на горящие головни. Кругом раздались крики:

– Убил! Второго убил!

Стоявшие впереди кинулись вытаскивать парня. Сзади кричали: «Кого убил? Не пускай дьявола!»

Перепуганный Ковригин незаметно выскользнул из толпы и стал пробираться назад по просеке.

Аким оглянулся.

– Уходит! Уйдет! – крикнул он невольно.

– Лови! Держи! – закричали голоса, и вся толпа бросилась за убегавшим.

Ковригин мчался во весь дух, перескакивая через бревна и головни.

Рабочие, толпившиеся у последней кучи, погнались за ним. Другие, что были на середине просеки, пытались схватить его, бросаясь наперерез, но он проносился пулей.

– Уйдет, уйдет, проклятый! – кричали сзади.

В двух шагах от опушки один из рабочих подставил ему ногу, и Ковригин рухнул на землю.

В одну минуту вся толпа, сбивая друг друга с ног, навалилась на него.

Подбегали все новые. Кто-то схватил тлеющее полено и протискивался в середину, чтобы ткнуть Ковригина.

– Вздернуть его! В огонь его! – кричали голоса. – Отсуньтесь! Дайте выволочь! Вдруг на дороге с завода, из-под горы, показались лошади – одна, другая, третья… На передней сидел управитель, за ним видны были треугольные шляпы, косички, красные воротники камзолов. Солдаты!

В один миг толпа рассыпалась по сторонам. На земле остался избитый, окровавленный Ковригин.

Управитель соскочил с лошади, покосился на рабочих и подошел к лежащему.

– Ковригин! – вскрикнул он и повернулся к толпе. – Вы вон как! Бунтовство затеяли! Оцепить просеку! Никого не пускать к заводу!

Солдаты спешились, привязали лошадей к деревьям, выстроились во всю ширину просеки поперек дороги и зайдя с обеих сторон, стали редкой цепью вдоль леса, оттесняя рабочих к середине просеки.

На просеке все затихло. Слышно было только, как трещали догоравшие бревна. Рабочие стояли понуро, не пытаясь бежать, хотя цепь была редкая и им ничего не стоило проскользнуть между солдатами и скрыться в лесу.

Управитель и подоспевшие с завода младшие приказчики возились около Ковригина.

Кто-то сбегал в лес к ручью, принес в шапке воды и плеснул ему в лицо.

Ковригин пошевелился.

– Подымите-ка, – приказал управитель.

Ковригина приподняли за плечи. Он открыл глаза и простонал.

– Можешь говорить? – спросил управитель.

Ковригин слабо кивнул.

– Начинщика назови. Кто первый, злодей, руку на тебя поднял? – спрашивал управитель. – Эй, вы! – крикнул он рабочим. – Подходи ближе!

Толпа колыхнулась и медленно подвинулась, подталкивая передних. Аким стоял в первом ряду.

– Oн… тот вон… Наборщиков, – услышал он свистящий хрип Ковригина.

– Гляди-ка, – сказал управитель, точно обрадовавшись. – Грамотей! Еще кто?

Но Ковригин закрыл глаза и замолчал. Его опустили на землю.

– Ну, ты, сказывай, – обернулся управитель к Акиму. – Кто еще на бунтовство звал? Аким молчал.

– Сказывай. Начинщику бунтовства – сто плетей. За смертное убийство – столько же.

Аким все молчал.

– Когда не скажешь, кто еще на бунтовство и на смертное убийство преклонял, – две сотни тебе.

Из задних рядов донесся несмелый ропот.

– Вы там чего? – крикнул управитель. – Может, другой кто скажет, кто еще приговорщик. Обоим – по сотне. А нет – так две сотни Наборщикову. Выдержит ли, нет ли, как бог велит.

Толпа замерла. Никто не двинулся. Никто не поднял глаз на Акима.

– Запамятовали? Все тебе, стало быть, долгогривый. Эй, Власов, в контору его покуда. Да руки для всякого случая свяжи.

Аким стоял не шевелясь, покуда приказчик Власов стягивал ему назад руки.