Сара Раттаро: Я – Мари Кюри

Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)

Главный редактор: Яна Грецова

Заместитель главного редактора: Дарья Башкова

Руководитель проекта: Елена Холодова

Арт-директор: Юрий Буга

Дизайнер: Денис Изотов

Редактор: Елена Барзова

Корректоры: Елена Чудинова, Мария Прянишникова-Перепелюк

Верстка: Максим Поташкин

Фотография на обложке: Marie Curie, circa 1900 / Wikimedia Commons

Разработка дизайн-системы и стандартов стиля: DesignWorkout®

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Sara Rattaro, 2024

Published & Translated by arrangement with Silvia Meucci Agency – Milan.

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2025

* * *

Моей матери

Жизнь не легка ни для кого. Но стоит ли придавать этому значение? Мы должны стремиться к цели и быть верными себе. Нужно помнить, что каждый из нас наделен своим даром, и суметь разглядеть этот дар.

Мари Кюри

Он погиб под колесами конного экипажа.

Это произошло в четверг вечером, он просто хотел перейти через улицу. Взял левее и, сделав несколько шагов, столкнулся с лошадью. Наверное, он растерялся, почувствовав, как ноги скользят по мокрой мостовой, и упал. Он чудом остался жив – лошадиные копыта и передние колеса тяжелого экипажа лишь слегка задели его лицо. Кучер не смог остановиться и попытался хотя бы свернуть в сторону.

Но заднее левое колесо подмяло под себя то, что оказалось на пути. Шесть тонн раздавили его голову.

Несчастный случай, досадное происшествие – так, ничего особенного, обычное дело.

Вот и все.

19 апреля 1906 года

Париж был странным в тот вечер. Обратился в женщину, которая укуталась в безыскусную стыдливость, словно чувствовала себя виноватой. Огни города и его рокот, от которого глохнешь, отступили, и вместо них – скромное платье и собранные в строгий узел волосы. Тогда, 19 апреля 1906-го, Париж не желал быть обольстительным, и я непременно заметила бы это, если б рядом со мной не было Ирен, а еще дождя.

Едва переступив порог дома, я поняла, что он стал другим. Воздух, как и всегда, был сухим, но атмосфера была полна напряжения. Витал едва уловимый запах сырых пальто, мокрых калош и сигаретного дыма. Эмма, наша гувернантка, ждала меня, стояла посреди комнаты, точно приросла к полу, и была до странного бледной. Она посмотрела на меня с таким выражением, которое я в первое мгновение не сумела истолковать. Поспешив к моей дочери, она сняла с нее пальто и тут же увела на кухню, словно не хотела оставаться наедине со мной. Лишь потом, возвращаясь мыслями к этим минутам, я поняла, что Эмме было страшно.

В нескольких шагах от себя я обнаружила Поля Аппеля, который заведовал факультетом естественных наук, и Жана Перрена, нашего близкого друга, и это тоже показалось странным. Я почувствовала, как напряжение нарастает и пронизывает меня насквозь. Глаза у обоих – чересчур воспаленные, маленькие, и в них читалось отчаяние.

Тебя больше не было, и я поняла это прежде, чем в сердце вонзились те самые роковые слова:

– Пьер умер…

Кто-то схватил меня за плечо, чтобы я не упала, и мой взгляд невидяще скользнул по стенам комнаты. Шкафы и секретеры пахли воском, там хранилась наша одежда, документы и предметы обихода – все эти вещи мне хотелось перечислять одну за другой, лишь бы не слышать тех слов и звона колоколов, их тяжелого гула, бронзового и торжественного, и этого непривычного звука – шелеста гравия под колесами повозки, увозившей тебя от меня.

Твое тело – недвижимый объект в мире, по-прежнему полном движения. Я погладила твое лицо. Рана на голове незаметна: ее бережно обмыли, и лишь твое отсутствие кричало об этой ране в полный голос. Мои пальцы осязали это отсутствие тебя. И лишь потом я разглядела кое-что в твоих волосах – твое губчатое серое вещество. Я завернула его в платок, слепленное со сгустками крови, и положила в карман вместе с твоими вещами, бывшими при тебе тогда. Перьевой ручкой, ключами и твоими часами – они остановились в тот миг, когда ты умер.

Погладив твои пальцы, сжатые после судороги, я стиснула твои запястья в надежде, что ты отзовешься, а потом подтащила к кровати стул и тяжело на него опустилась. На меня навалилась тоска, грузная, как насквозь промокшее пальто, и я кричала тем криком раненого зверя, чьи стоны разбрызгиваются по стенам, словно краска.

Я даже представить себе не могла, что бывает такое кромешное одиночество.

Париж, 1894–1896

Я познакомилась с Пьером Кюри не по воле случая, но благодаря единственно возможному стечению обстоятельств. Мне требовалось пространство для работы, а у Пьера места оказалось предостаточно. Шел 1894 год, я писала свой второй диплом^[1]. Университет предоставил мне крошечную лабораторию для проведения опытов, но там оказалось совсем тесно, негде развернуться, и я проводила дни, натыкаясь на стены и роняя предметы.

Пока однажды тихим вечером, который я проводила вместе с двумя давними друзьями, судьба не настигла меня. Юзеф Ковальский, польский физик, проводивший в Париже с женой – моей подругой детства – медовый месяц, произнес фразу, с которой все и началось: «У Пьера Кюри есть лаборатории…»

Мы договорились о встрече, Пьер был пунктуален и сперва показался мне совсем молодым. Внезапно в миг удивительной ясности мне открылась безупречная стройность его мыслей. Я с упоением слушала рассказ о его исследованиях, он говорил о точности измерений, которой стремился достичь. В моем сознании развернулось бескрайнее поле возможностей, он стал ключом, разомкнувшим замок внутри меня. Слова Пьера оказались созвучны моим собственным мыслям, в этих словах отражались те образы, которые мне никак не удавалось догнать и ухватить. Казалось, вот он, единственный человек в мире, способный понять меня, и осознание того, что я наконец нашла собеседника, сделало меня совсем иной женщиной.

С того мгновения я беспрестанно думала о Пьере Кюри: хотя и старалась гнать от себя прочь подобные мысли, само его имя звучало столь прекрасно, что хотелось произносить его снова и снова.

Пьер пригласил меня на ужин. Всего лишь ужин, продлившийся весь вечер. Точно так же мы ужинали в последующие годы – время летело незаметно при наших встречах, и мы пытались отщипнуть от него хоть кусочек. Столько всего надо рассказать друг другу, столь многим поделиться, расспросить обо всем на свете и повторить слова, услышанные друг от друга. Сразу стало ясно, что мы нужны друг другу так, как румянец нужен лицу.

Однажды вечером, выйдя из ресторана, мы окунулись в Париж, красовавшийся тогда во всем блеске прогресса. Магия электричества рассеивала темноту, и мы понимали сущность этого света, казавшегося метафорой наших чувств. Мы были в правильном месте, нас посещали тысячи мыслей, догадок и идей. Не слишком-то охотно признаваясь себе в этом, я уже чувствовала, что единственно правильное место для меня – рядом с Пьером.

Вернувшись домой, я все никак не могла уснуть. Дождливая парижская весна, в окно сочится металлический запах мокрых улиц. Я стала бродить вокруг кровати, задевая углы. Он мужчина, я желала его и в то же время – опасалась.

Я давно решила, что не стану ничьей собственностью. Внутри меня все еще неизбывным оставалось то унижение, испытанное много лет назад, когда Казимир объявил своим родственникам, что женится на мне.

– Это на гувернантке-то? Неужели ты готов связать себя с женщиной столь низкого происхождения? – изумился его отец.

Всего лишь пригоршня несправедливых слов – и переменилась вся моя жизнь, а также и я сама. Казимир покорился воле родителей и без всяких объяснений, запуганный, словно щенок, потрусил прочь спустя месяцы обещаний и утаивания правды. Мне стало тесно, как бывает тесно ногам, сдавленным слишком узкими туфлями, я чувствовала себя глупышкой, как та, кто ничего не понимает и не видит. В тот день я решила, что в моей жизни нет и никогда больше не будет места для любви.

А потом появился Пьер, и вместе с ним – свет, озаряющий небо. Но поддаваться нельзя, следовало лишь работать и держать данное себе слово.

В годы, остававшиеся до начала XX века, Париж был городом, за которым неотрывно наблюдал весь мир. Париж ловко приспосабливался к переменам, и все в нем дышало новизной – искусство, наука. Париж ничего не утаивал: ни полуночников, которые, пошатываясь, разбредались по домам, ни шумных рабочих, бравших штурмом вагоны утренних поездов, ни экипажей, кативших по набережной Сен-Бернар к улице Кювье, ни речных трамваев на Сене, стиснутых каменными фасадами домов со скульптурами. Вечерние фонари проливали на все это свой сизый свет.

То были годы культурного брожения, появлялись новые газеты и журналы и бились за то, чтобы сообщать новости не только образованной элите. Над городом воспарила Эйфелева башня – этот скелет бросал вызов пышности Оперы и других величественных зданий, воплощая в себе стремление к переменам или же просто провокацию. И вот, пока электричество приводило в движение лифты самой высокой в мире конструкции и освещало улицы, вытеснив газовые фонари, ученый, которого ждала слава, открыл излучение, названное по его имени – рентгеновским.

Вильгельм Конрад Рентген всего лишь пытался подтвердить результаты одного из своих опытов: используя катодную трубку, он совершил то, что потрясло мир. Рентген соединил трубку с насосом, дабы разредить все газы внутри нее, а потом закрыл трубку с обоих концов металлическими пластинами – электродами, создав электрическое поле. По трубке пробежало голубое свечение, похожее на молнию, – от положительного полюса к отрицательному.

Удивительным оказалось то, что этот поток энергии не просто излучал свет, видимый сквозь слой черного картона, которым закрыли стенки трубки, но словно вырывался за пределы этих физических преград. Рентген поместил рядом с трубкой фотопластинку и повторил эксперимент: голубое излучение засветило пластину, отпечатавшись на ней.

Рентген побежал звать жену, привел ее в лабораторию и попросил прижать руку к фотопластинке, а сам снова создал внутри трубки электрическое поле. На снимке, хотя и не вполне четком, просматривались кости руки госпожи Рентген, а также обручальное кольцо у нее на пальце.

Излучение проникало сквозь материю, и Рентген, который пока не мог объяснить его физической природы, назвал это явление икс-лучами.

Шло время, исследования продолжались, и ученым стало ясно, что речь идет об электромагнитном излучении, которое по сути своей неотличимо от обычного света, разница лишь в том, что длина волны у этого излучения меньше. Оно сопровождалось сиянием, точнее – особым мерцанием, которое не иссякало даже тогда, когда источник излучения убирали.