Хустино был в курсе происходивших в карибской провинции событий благодаря газетам и десяткам эмигрантов, возвращавшихся на родину после долгих десятилетий, проведенных на Кубе. Вот уже полвека остров сотрясали восстания против испанского владычества: иногда – без чьей-либо помощи, а иногда – с участием североамериканских добровольцев и флибустьеров^[7]. Но, так или иначе, ни одно из восстаний успеха не возымело. За коротким незначительным вооруженным выступлением, случившимся в середине века, последовало затишье, продлившееся семнадцать лет. До Крика Яры 1868 года, ознаменовавшего собой начало Десятилетней войны. Родившиеся на Кубе потомки испанцев, представлявших собой белокожую креольскую буржуазию, стремившуюся заполучить свою долю власти, надоумили мамби и симарронов^[8] на восстание. Страшное равновесие обошлось обеим сторонам заоблачными потерями. Десятилетие убийств и поджогов уничтожило Кубу, от былого великолепия которой не осталось и следа. Война окончилась в 1878 году Санхонским договором, предусматривавшим капитуляцию Освободительной армии, и, несмотря на возникавшие затем попытки восстаний, ни одно из них не получило необходимой поддержки. Гуахиры – кубинские крестьяне – не хотели снова испытывать голод войны. В деревнях не осталось ничего, что могло бы пойти на дело. Уставшие от нужды воровать свиней и охотиться на ежовых крыс симарроны вернулись на плантации. Да и идти было не за кем – юные лидеры повстанцев из белой аристократии пали на поле боя.

Мар потеряла всякий аппетит. Разговоры о войне и смерти отнюдь не способствовали пищеварению, однако суп она все же доела. Хоть она и мало что знала о политической обстановке на Кубе, эта тема не на шутку ее взволновала.

– Большинство солдат гибнет там не столько от мачете, сколько от болезней, – продолжал доктор Хустино. – Желтая лихорадка, дифтерия, малярия… Но в асьендах за этим строго следят: малейшую вспышку немедленно изолируют. Это как деревня, между жителями которой установлена исключительная связь. Они, в конце концов, не в лесу, в отличие от солдат, вынужденных все время передвигаться с одного места в другое и получающих ровно столько еды, чтобы суметь устоять на ногах. Дон Педро с семьей живут там уже много лет. Что там с нами может случиться?

Донья Ана не могла взять услышанного в толк.

– Ты настроен принять предложение Фрисии?

– Это хорошие деньги, и такой шанс представляется лишь единожды. Репутация, состояние и опыт в лечении новых заболеваний – нам всем пойдет на пользу. По возвращении я смогу работать в лучших медицинских заведениях. Возможно, меня даже пригласят в Мадрид. Столица, Ана, столица! Мне всегда казалось, что я смогу как-то поспособствовать развитию науки. Этой возможности я ждал всю жизнь.

– Вот уж не знала я, дорогой мой, об этих твоих мечтах.

– Мне надоело получать за свой труд дохлых голубей с кроликами. Хватит. Теперь-то мы наконец заживем.

– Значит, ты уже все решил? И не хочешь даже время на раздумья себе дать? Ведь это касается всех нас…

За столом воцарилось молчание, которое лишь послужило доктору Хустино подтверждением его мыслей. В ожидании окончательного решения Мар не могла оторвать от отца глаз. Донья Ана же пребывала в расстроенных чувствах.

– Знаешь, если мы поедем в эту асьенду, Мар домой уже не вернется: дон Педро с Фрисией заставят ее выйти замуж за какого-нибудь служащего.

– Мар может остаться, если пожелает. Не сомневаюсь, что ее братья о ней позаботятся.

– Куда бы вы ни отправились, я поеду с вами, – поспешила вмешаться в беседу Мар.

Только что вошедшая в обеденную залу за супницами Баси перевела взгляд на донью Ану.

– Вы уезжаете в асьенду дона Педро? – не выпуская тарелок из рук, сконфузилась она, вся подобравшись.

Донья Ана встала из-за стола, взяла тарелку и направилась в кухню. Баси последовала за ней.

Поставив супницу на мраморную столешницу, донья Ана тепло посмотрела на Баси. Баси было сорок, она набрала в весе, и ее румяные щеки придавали ей свежий здоровый вид. И все бы хорошо, да только эти ее вечные недомогания… Робкая и боязливая Баси говорила мало, опасаясь помешать. От одного лишь упоминания о кубинской асьенде она вся так и съежилась, словно раненый зверек. О ее несчастье знали все.

– Ты же понимаешь, что ты не одна в своем горе? – обратилась к ней донья Ана. – Сколько их таких, кто уезжает, позабыв здесь о семьях? Эти бесстыдники губят свои души, оскверняя священное таинство брака и сходясь с местными женщинами. Непристойнее этого нет ничего.

Баси потупилась, не ответив ни слова. Взяв с деревянной полки поднос, она принялась перекладывать на него голубиные тушки, которые сама же утром ощипала и приготовила. Взглянув на крошечные птичьи бедрышки, донья Ана вздохнула.

– Хоть бы раз Хустино заплатили форелью. От этих голубей у нас у самих скоро перья вырастут.

Стоя с полным подносом в руках, Баси спросила:

– А как же я?

Донья Ана вздохнула: такой далекий, а сколько боли им принес этот несчастный карибской остров.

– Не волнуйся, – сказала она, – на произвол судьбы мы тебя не оставим – пристроим тебя в другое место. А пока – подадим этих голубей, пока не остыли.

Глава 9

Коломбрес, март 1895 г.

Донья Ана остановилась возле ограды – еще раз перед отъездом взглянуть на родной дом. При воспоминании о последнем семейном ужине у нее из груди вырвался глухой стон, граничивший с отчаянием. Она думала о том, с какой настойчивостью ее старшие сыновья, Роман и Хинес, отговаривали отца уезжать. Но едва доктор Хустино упомянул об обещанном Фрисией вознаграждении, как они резко поменяли свое мнение.

– На эти деньги вы сможете открыть собственную клинику в Хихоне, – сказал он им. – После разговора с Фрисией мысль о клинике Альтамира не выходит у меня из головы. Вы там займетесь своим делом, а я по возвращении с Кубы стану единственным во всей стране специалистом с богатым опытом лечения тропических заболеваний.

Ни креолы, ни тропические хвори, ни путешествие через океан не беспокоили донью Ану так, как боязнь, что потом, после пяти лет на Кубе, ее не узнают родные внуки. Это слишком большой срок. Она покидала дом, в котором родила всех своих детей и в котором хотела окончить земное существование, согретая семейным теплом. Хотела, чтобы ее похоронили рядом с супругом, если ему суждено уйти раньше. В противном случае она бы дожидалась его рядышком с могилами своих родителей и сына. Оставить все это было все равно что оставить самое священное, что уготовлено ей судьбой, с чем она хотела встретить свой смертный час и где ощущала полный покой.

«Дьявол появится, когда все наладится». Эти слова, что любила повторять мать доньи Аны, теперь отчетливо звучали у нее в памяти.

Они прибыли на площадь, где их уже поджидал дилижанс. Там, в собравшейся вокруг толпе, они встретили Фрисию и священника, приехавшего вместе с ней из асьенды.

Фрисия выглядела довольной. Кроме невесты для Виктора Гримани она также везла будущую жену и для надсмотрщика батея^[9]. Росалия происходила из порядочной семьи и производила приятное впечатление, хотя и имелись в ней спесивость и высокомерие.

Отведя взгляд в сторону, Фрисия нашла в толпе выбранную отцом Гало девушку для Виктора Гримани. Виктор Гримани был заносчив и своенравен, и Фрисия ему не доверяла, подозревая его в сговоре с неграми, с которыми он проводил слишком много времени. Он придерживался либеральных взглядов и всегда находился в шаге от предательства, однако Фрисия всячески ему потворствовала: равных в работе ему было не найти. При взгляде на его будущую жену она улыбнулась: на эту крестьянскую девушку у нее имелись виды, и она надеялась, что та ее не подведет.

Паулина даже не заметила этого взгляда, полного злого умысла. С тех пор как она узнала, что вся семья Альтамира тоже едет на Кубу, ее счастью не было предела. Одиночество и беззащитность больше ее не беспокоили. У нее начиналась новая жизнь – и Альтамира будут рядом. Все складывалось так хорошо, что даже пугало. Лишь одно тяготило ее душу: Нана. Со своей собакой Паулине было расставаться куда тяжелее, чем – да простит ее Господь – с родными.

Проститься с доктором и супругой главного благодетеля пришел весь городишко. Среди собравшихся в толпе выделялась круглая широкополая шляпа отца Гало и дорогие одежды алькальда^[10]. Благословив дилижанс с впряженными в него лошадьми, дон Гало прочитал молитву на дальнюю дорогу. Кучера разместили жестяные сундуки с чемоданами на багажной полке на крыше дилижанса. Вздохнув, донья Ана посмотрела на своих соседей, в последний раз обвела взглядом площадь и стала подниматься в дилижанс.

Вдруг, укутанная в плед и вся запыхавшаяся, со старым мешком в руке появилась Баси.

– А ты куда собралась? – спросила ее Фрисия, когда та подошла ближе. Щеки ее горели, изо рта вырывался пар.

– К вам в асьенду.

Глядя на нее, Фрисия улыбнулась: старая и оставленная мужем, ей она была не нужна. Она прекрасно знала историю своего лучшего надсмотрщика Диего Камблора. Выпроводив недавно одну двадцатилетнюю мулатку, он сошелся с другой. Фрисия хоть и не поддерживала подобный образ жизни, но пока Камблор справлялся со своими обязанностями, в свободное время он мог делать все, что вздумается. И присутствие его законной жены могло лишь разжечь в асьенде скандал.

– Никуда ты не поедешь, – отрезала она.

Баси поникла.

К ним подошел отец Гало, наблюдавший за происходившим со стороны.

– С таким шатким здоровьем тебе там, дочь моя, делать нечего.

Глаза Баси налились слезами.

– У меня здоровье не шаткое, – возразила она, переведя взгляд на доктора Альтамиру. Тот покачал головой.

– Не надо тебе ехать, – продолжал настаивать отец Гало, догадываясь об истинном стремлении Баси – расквитаться с мужем, который в его глазах был злодеем и безбожником и которому за двоеженство и за все его прегрешения суждено гореть в аду.

Взяв Баси под руку, донья Ана увела ее от лишних глаз к обнаженному вековому дубу, росшему на площади, и посмотрела ей в глаза. За проведенные вместе годы они пережили столько, что их некогда деловые отношения сеньоры и домработницы переросли в настоящую дружбу.

– Ты знаешь, что больше всего мне хотелось бы взять тебя с собой, но каково будет тебе? Что ты скажешь ему при встрече?

– Кроме вас у меня никого нет, – заплакала Баси, закрывая руками лицо. – А сил найти себе другое место у меня больше не осталось. Кто будет терпеть мои болезни? – Достав платок, она звучно прочистила нос. – Что я буду делать, когда больше не смогу работать? Вы всегда даете мне время поправиться. Вы так добры и всегда просите доктора меня полечить… Без вас меня бы давно не стало.

– Не говори так, Баси.

– Я не знаю, что сделаю с ним при встрече.

– У него есть другая, может, и дети… Ты же будешь страдать.

Баси потупила взор.

– Я просто прошу вас взять меня с собой, но, раз вы не хотите…

– Не в этом дело. Мы любим тебя, и ты это знаешь. Вот только нужно ли оно тебе – сомневаюсь…

– Позвольте мне самой решать, сеньора.

Взвесив свои шансы, донья Ана вздохнула: Фрисия не захочет ее брать. Поджав губы и набравшись смелости, она решительным шагом, размахивая юбками, направилась обратно. Баси устремилась вслед за ней. Дойдя до собравшихся, донья Ана громко объявила:

– Басилия едет с нами!

– Никуда она не поедет! – зычно возразила Фрисия.

– Оставайся, дочь моя, – настаивал отец Гало. – Там ты найдешь себе одни страдания.

Баси отвернулась, избегая встречаться с ними взглядом.

– Либо она едет со мной, либо я остаюсь здесь, – твердо произнесла донья Ана. – Вместе с супругом. Решайте, Фрисия.

Доктор Хустино предпочел не вмешиваться: несмотря на все Басины хвори, между ней и доньей Аной установилась особая связь. В месте столь беспокойном, как Куба, присутствие Баси пойдет ей только на пользу. С другой стороны, он хорошо знал свою супругу: благодаря свойственной ей силе духа и неколебимости в его мнении она не нуждалась.

Фрисия взглянула на доктора Хустино, как бы взывая о помощи.

– И вы промолчите?

– За себя я заплачу сама, – сжалась Баси.

Убедившись, что доктор Хустино в разговор вмешиваться не собирется, Фрисия взглянула на Баси и с возмущенным лицом ей сообщила:

– В асьенду едут работать. Мне тебя пристроить некуда. И от нас ты не получишь ни песо.

– Это наши заботы, – ответила донья Ана.

Подойдя к Баси, Фрисия едва слышно ее предупредила:

– Твой муж – хороший надсмотрщик. И скандалы мне не нужны.

– Не волнуйтесь, сеньора, свое место я знаю.