– Не только в этот раз – они постоянно все разнюхивают. Но сейчас дело особое – убийство действующего полицейского его непосредственным подчиненным. Похоже, они вместе с полицией префектуры оказывают давление на СМИ, но там все же не такие связи, чтобы они вечно скрывали эту тайну. Если дело будет заведено, сколько человек и как сильно это заденет? Беря это в расчет, ни в коем случае нельзя действовать опрометчиво.

Поэтому сейчас как раз наступил тот момент, когда нужно сократить до минимума разрушительную силу этой бомбы замедленного действия и максимально далеко эвакуироваться от эпицентра «взрыва».

Тем не менее вероятность, что «взрывная волна» дойдет до токийского управления, была довольно низкой. Этим и объяснялся спокойный тон Цумуры – как будто он радостно наблюдал за пожаром с противоположного берега. Как говорится, чужая беда – за сахар.

– Я слышал, что ты и с самим Цубакиямой-саном встречался. В каком он состоянии?

– Он выглядел как обычно.

– Я не про его вид. Я спрашиваю про твое впечатление. Как тебе показалось, это он убил или нет?

– По моему мнению, он невиновен. Причину я уже озвучил: если бы убийцей был он, ему бы не было смысла все отрицать в такой ситуации.

«Не существует таких людей, которых следовало бы убить». На самом деле, Кацураги хотел в этот момент повторить эту фразу, но он не стал. Какими бы чистосердечными ни были слова – если уши слушателя закрыты, то он услышит в них только чепуху.

– Так, ну в общих чертах я все понял. Можешь идти.

С этими словами Цумура повернулся к Кацураги спиной.

Что значит «можешь идти»? Если на этом его заставят остановиться, то все усилия этих трех дней пойдут насмарку!

– Давайте я буду отчитываться вам регулярно?

Кацураги надеялся получить в ответ молчаливое согласие на продолжение расследования, но на лице обернувшегося начальника он не увидел и тени одобрения.

– Ни в коем случае! Не забывай о том, что я сказал тебе в самом начале. Пока ты сотрудник нашего управления, все твои действия – это и наша ответственность. Если ты продолжишь расследование, в следующий раз объяснительной не отделаешься.

– Но…

– Скажу тебе хорошую поговорку: даже если не трогать созревшую хурму, она сама упадет.

Как только Кацураги вернулся на рабочее место, руководитель тут же запросил у него отчет по текущим делам. В Первом отделе каждый сотрудник вел одновременно по три дела. И вокруг все уже шептались о том, что при такой занятости он еще и в расследование полиции другой префектуры полез.

Цубакияма точно невиновен. Увидев в комнате для свиданий его глаза без тени подозрения, Кацураги в этом убедился. Об этом ему говорили интуиция детектива, привыкшего смотреть только в те глаза, которые лгут, и доверие к самому себе, очарованному внутренним стержнем начальника. Если вдруг Цубакияма окажется настоящим преступником, то в тот же момент Кацураги перестанет себе доверять.

Он во что бы то ни стало хотел снять все подозрения с Цубакиямы. Но все, что ему удалось выяснить за эти три дня, уже и так стало известно общественности, так что до того, чтобы изменить мнение полиции префектуры, было еще очень далеко.

То ли зацепок пока не хватало, то ли проницательности. Наверное, и того и другого.

В любом случае, вероятно, у него больше не получится потратить свои выходные на расследование полиции префектуры. Раз они связались с самим главным следователем, чтобы высказать свое недовольство, то, скорее всего, на месте обстановка еще более нервная. Если он снова нахально заявится туда, его, чего доброго, загонят в угол и побьют.

Это тупик.

Что же делать?

Ему нужны новые данные и проницательность…

Проницательность?

В его голове, погруженной в размышления, с этим словом был связан один образ.

Девушка с запоминающимися чистыми глазами и редкой в наши дни сдержанной добротой.

Она, конечно, не соломинка, но, раз уж он все равно тонет, возможно, уцепиться за нее – хорошая идея.

Взглянув на часы, он увидел, что до полудня еще десять минут. Во сколько же начинается обеденный перерыв в ее университете? Кацураги подумал, что не хотелось бы попасть впросак и перепутать время, но, отбросив сомнения, набрал номер телефона Коэндзи Мадоки.

3

Местом встречи Мадока выбрала огромный книжный магазин недалеко от университета. Кацураги попытался было возразить, сказать, что в том районе повсюду раскиданы всякие кафе, и получил ответ, что на втором этаже книжного тоже есть уголок с кафе, так что это очень удобно.

– Я просто не люблю ждать и ничего не делать, – объяснила Мадока.

На втором этаже магазина располагался отдел художественной литературы. Там было меньше людей, чем в отделе прикладной литературы на первом этаже, поэтому Кацураги сразу нашел Мадоку. Она была в хлопковом платье с вышивкой и ремешком на талии.

«Наверное, в моде сейчас женственный стиль», – подумал Кацураги, но, так как он был далек от этой темы, кроме как «опрятный», он никак не смог бы описать этот образ.

– Прости за ожидание, – сказал он, и те самые чистые глаза девушки тут же посмотрели на него.

Для человека, который привык смотреть только в мутные глаза преступников, один только этот взгляд был хорошей причиной прийти сюда.

Переместившись в кафе, они увидели людей, которые уже что-то купили и разглядывали свои книги, потягивая при этом кофе.

– Давно не виделись. Так какой у вас ко мне разговор?

Мадока посмотрела ему прямо в глаза.

Похоже, придется начать вот так, с места в карьер. Они познакомились всего месяц назад и не знали друг о друге ничего, кроме того, что он полицейский, а она студентка университета. Ну еще имейлами обменялись.

– Если честно, у меня есть одна сложная задачка, и я хотел бы, чтобы ты ее выслушала.

Так как это было дело, по которому прямо сейчас шло расследование, да еще потерпевший и подозреваемый – действующие полицейские, конечно же, ни в коем случае нельзя было упоминать ни полицию префектуры, ни свои личные изыскания. Хотя если она слышала подробности расследования по телевизору или читала о нем в газетах, то даже пытаться изменить данные не стоит.

Однако, как только Кацураги начал говорить о деле, Мадока с интересом подалась вперед, несмотря на всю жестокость содержания его рассказа.

Если бы кто-то вдруг услышал, что полицейский просит совета у девушки-студентки, он тут же умер бы со смеху. Однако, если ее совет действительно пригодится, это совсем другое дело.

В начале апреля в Кацусике^[15] произошла серия ограблений. Жертвами стали шесть девушек от двадцати до тридцати лет. Дело поручили Кацураги, и он настойчиво наводил справки, но на местах происшествия не было обнаружено никаких стоящих улик, да и свидетели отсутствовали, поэтому на четвертый день следствие зашло в тупик.

И в этот самый момент он встретил Мадоку. Кацураги допрашивал ее как подругу четвертой жертвы, и в процессе разговора Мадока сказала одну фразу, которая стала ключом к разгадке всего дела.

К сожалению или к счастью, у Кацураги была довольно низкая самооценка. Он обладал множеством качеств, которые требуются хорошему детективу, но и не хватало ему предостаточно. Поэтому он был готов просить помощи и объяснений того, что ему непонятно, у любого человека, даже если это малознакомая девушка младше него. И на то, что он сейчас хотел услышать от Мадоки, более опытные следователи посмотрели бы свысока, сказав: «Ну это же абсолютно очевидно!»

– Можно задать вопрос? – подняла руку Мадока. – Возможно, это мелочь, но что за следы на пуле и что такое нарез?

Каждый раз, когда Кацураги получал подобные вопросы, он осознавал, что язык полицейских полон шифров и кодов.

– Ой, прости, пожалуйста! Это касается и пуль, и других снарядов. Для того, чтобы попасть в цель, им надо двигаться не по параболе, а по прямой линии. В центре пули есть так называемый «ведущий поясок», и чем лучше он зафиксирован, тем выше точность выстрела. А для того, чтобы его зафиксировать, необходимо придать пуле вращательное движение.

– А, понятно. Такая же система, как у юлы?

– Да, именно. Для того, чтобы заставить пулю вращаться, на внутренней части ствола вырезают специальные выемки. Это и есть нарез. А когда пуля проходит через ствол по этим нарезам, на ней остаются такие же следы. Они зависят от способа производства и от частоты использования каждого конкретного оружия, но, по крайней мере, можно сказать, что не существует идентичных отметин на пуле. Их даже называют «отпечатками пальцев» оружия.

– А у определенного оружия есть определенный владелец. Поэтому владелец оружия автоматически признается преступником. Но что, если поверх этих нарезов сделать новые, такой же формы?.. Нет, это невозможно. Даже при наличии специального аппарата и умелого мастера будут видны небольшие различия между старым нарезом и новым. Даже если на секунду предположить, что такое производство возможно, таких аппаратов и мастеров было бы считаное количество, так что даже планировать это опасно.

Кацураги слушал с восхищением. Он и в прошлый раз понял, что Мадока – такой человек, который сам отвечает на собственные вопросы и раскладывает все по полочкам, но, когда увидел это своими глазами, почувствовал, будто смог прикоснуться к ее проницательности.

– Мадока, а кем работают твои родители?

– Что?

– Ну я просто подумал, может, твои мама и папа занимаются какой-нибудь исследовательской деятельностью…

– У меня нет ни мамы, ни папы.

Ни выражение лица, ни тон Мадоки при этих словах не изменились.

– Они погибли в аварии, когда я была во втором классе средней школы. Раньше я носила фамилию Такидзава. Но когда бабушка забрала меня к себе, я поменяла фамилию на нынешнюю.

Он наступил на мину.

Кацураги в спешке попытался исправить положение:

– П-прости меня, пожалуйста! Спросил какую-то ерунду!..

– Кацураги-сан, почему вы извиняетесь? Простите, но не могли бы вы перестать? – отозвалась Мадока со спокойной улыбкой. – У многих людей нет родителей, и остальным когда-нибудь придется попрощаться со своими. К тому же, пока мои родители были живы, я получала от них огромную любовь и заботу, ничуть не меньше, чем другие дети… О! Если говорить об исследованиях, то, наверное, мою бабулю можно отнести к этой категории. Она имеет отношение к юриспруденции.

Кацураги пытался быть внимательным, а в итоге внимание проявили к его словам. Пытаясь скрыть смущение, он позволил девушке перехватить инициативу в диалоге.

– Ого, юриспруденция?

– Она бывшая судья. Уже двадцать с чем-то лет в отставке, но каждый божий день читает мне проповеди о законах, жизненных порядках и манерах.

– Она строгая?

– Она очень консервативная. Иногда она проводит пальцем по оконной раме, собирает пыль и с укором спрашивает, как какая-нибудь злая свекровь: «Это что такое?» Но если привыкнуть, то с ней довольно весело. К тому же она почти никогда не ошибается.

«Вот оно как», – подумал Кацураги. По тому, как говорила и вела себя Мадока, можно было догадаться, что она из семьи с хорошим воспитанием.

– Можно задать еще один вопрос?

В этой ситуации Кацураги был готов ответить на сколько угодно вопросов.

– Почему, хотя вы тоже полицейский, ваши усилия осуждаются? Ведь преступление, связанное с действующими полицейскими, никого не радует. Почему к вам относятся как к помехе?

Ох! Она вдруг ударила прямо по больному. Но ничего не поделаешь, он должен был отвечать на любые вопросы.