– Спеть? – задумчиво проговорил тот, хмыкнул, приподняв одну бровь. – А вот вы знаете, почему у костра песни поют и всякие истории рассказывают?

– Ну, потому что, если молча сидеть, скучно, – предположил Серега Горельников.

– Не совсем так, – произнес Коля и снова спросил: – У кого-нибудь будут еще версии?

Но никто больше не решился высказаться. Почти полминуты сидели молча, а потом все тот же Серега спросил:

– И почему?

– Ну вот слушайте. – Колю не нужно было уговаривать. Похоже, ему очень нравилось рассказывать, делиться тем, о чем знал. – Раньше многие народы считали… да и сейчас некоторые считают… что мир состоит из трех слоев. Верхнего – небесного, серединного – земного и нижнего – подземного. Люди, как вы понимаете, населяют серединный, в верхнем живут боги и светлые духи, а нижний принадлежит мертвым. И злым духам тоже. Хотя и в серединном слое рядом с людьми обитают свои духи. Всякие домовые, но в основном природные. Духи льда, ветра, дождя, хозяева лесов, гор, морей, рек. Они могут быть и злыми, и добрыми, в зависимости от того, как с ними себя повести. Могут и наказать, и помочь. И не будет удачи ни на рыбалке, ни на охоте без их благосклонности. А чтобы добиться ее, нужно не только кормить их и одаривать, но и относиться уважительно: зверя зря не убивать, деревья не ломать, не мусорить. Ну и развлекать тоже. Поэтому рыбаки и охотники, уходя на промысел, обязательно брали с собой сказителей. И те, когда вечером все собирались у костра, пели песни и рассказывали разные истории, чтобы развлечь и умилостивить духов-хозяев… – И кстати, – сделав короткую паузу, продолжил вожатый, – у огня тоже есть свой хозяин или хозяйка. Поэтому обращаться с ним надо уважительно и аккуратно, не тыкать ничем острым, особенно ножом, чтобы не поранить духа. А так как струйки дыма и языки пламени всегда устремлены вверх, считалось, что огонь еще и обеспечивает связь между мирами и что с его помощью можно отправить свой запрос богам и получить ответ.

– Это как?

– Ну-у… – задумчиво протянул вожатый, – например, можно проговорить над костром свое желание, а огонь и дым передадут его духам. И если те услышат и пообещают исполнить, огонь в ответ стрельнет искрой или угольком.

– А они на самом деле существуют? – тихонько поинтересовался приткнувшийся на краю лавочки Генка.

Коля повернулся к нему.

– Кто?

– Духи, – отрывисто выдохнул Генка.

Вожатый сосредоточенно наморщил лоб.

– Не знаю, – пожал плечами. – Сам никогда не сталкивался.

– А я сталкивался! – неожиданно выступил Мотя, многозначительно выпучив глаза, громким свистящим шепотом добавил: – Прямо здесь. Когда в прошлом году был. Правда, не совсем сам, а пацаны из отряда. – Он выдержал паузу, а затем продолжил глуховатым баском: – Они ночью в тубзик пошли. Но так и не дошли. Назад прибежали и орут как резаные. А еще белые, как мертвецы…

– Матвеев! – опомнившись, осадила его Людмила Леонидовна, всплеснула руками, проговорила негодующе: – Господи! Вот что ты несешь? Что за нелепые сказки? – С упреком глянула на вожатого: – Да и ты, Николай, тоже хорош. Нашел о чем рассказывать перед сном. Еще бы про гроб на колесиках вспомнил.

– Про гроб? – ахнула Римма Быстрова одновременно и испуганно, и крайне заинтересованно.

Людмила Леонидовна досадливо поджала губы, отвела взгляд, сделав вид, что ничего подобного не говорила, и теперь уже Коле пришлось ее выручать.

– И правда, хватит сказок! – подтвердил он. – Да и время вышло. – Но, услышав общее разочарованное «у-у-у», легко сдался. – А напоследок вот вам колыбельная. И затем уже точно умываться.

– А кто не умоется и зубы не почистит, – стоило вожатому замолчать, угрожающе взвыл Серега Горельников, – к тому ночью придет дух… – Хотя на лету придумать какой сам не смог и в поисках поддержки глянул на Мотю.

– Ага, этот самый, – с радостью подхватил тот. – Из лагерного сортира.

Но и тут закончить ему не удалось.

– Матвеев, Горельников! – воскликнула Людмила Леонидовна. – Хватит уже! Прекратите немедленно! Да и что у вас за темы все время такие? – И снова красноречиво воззрилась на Колю.

Тот говорить ничего не стал, осторожно провел пальцами по струнам, взял несколько аккордов, то ли прислушиваясь, то ли пробуждая песню изнутри, и лишь затем по-настоящему заиграл. Но сначала просто тихонько мычал, вторя мелодии, и наконец запел:

Мы уже прошли дорог немало,
И еще одна нас ждет с утра,
И манѝт звезда над перевалом,
Но сейчас, ребята, спать пора.

Продолжая перебирать струны, Коля обвел многозначительным взглядом присутствующих, чуть заметно улыбнулся и речитативом повторил:

Да, сейчас, ребята, спать пора.

Затем снова запел:

Горы в небо выстроились лестницей,
И по ней неслышно сходят сны.
Дальними кострами звезды светятся,
И не будят птицы тишины.
Ночь на землю опустилась медленно,
Сонный мир спокойствием объят.
И поют нам сосны колыбельную,
И мечты под парусом летят.

А когда после проигрыша вожатый второй раз исполнял последнее четверостишие, Инга поймала себя на том, что невольно повторяла за ним слова, пока еще не вслух, про себя. И думала, что надо будет завтра к нему подойти – или даже прямо сейчас, когда остальные разбредутся по палатам и уйдут умываться – и попросить слова и аккорды, чтобы переписать их в блокнот и когда-нибудь потом попробовать наиграть и напеть самой.

Ей очень понравилась эта колыбельная, непохожая на большинство других: не особо напевная, не слишком нежная, даже немного тревожная и ничуть не малышовая.

Может, именно из-за нее, или из-за слишком насыщенного событиями дня, из-за того, что ночевала не дома, или из-за всего сразу ей и приснилось нечто странное. Вроде бы и не кошмар, но и не милая добрая сказка.

Инга уснула, но сразу как будто бы очнулась. Не где-то еще, а вроде бы в той же самой палате. Вот только, кроме нее, никого здесь больше не было.

На распахнутых настежь окнах парусами вздувались шторы, кровати стояли на местах, но все пустые. Хотя сразу понятно, что недавно на них лежали – подушки смяты, одеяла скомканы или сдвинуты к краю. Словно девчонки все разом поднялись и куда-то ушли.

Как раз и дверь на веранду оказалась открыта. Но сейчас за ней виднелась вовсе не веранда, не застекленные оконные переплеты и соседние корпуса, а поляна в окружении высоких сосен, освещенная лунным светом. И даже бегло скользнув по ней взглядом, Инга уже ощутила, как же там хорошо и спокойно.

Легкий ветерок перебирал траву, безмятежно стрекотали цикадки и кузнечики, сосны покачивались и шептали, словно тихонько пели, а на небе мигали яркие крупные звезды. Зато другая дверь, ведущая в холл, была заколочена крепкими широкими досками.

Инга почему-то сразу поняла, что за ней кто-то есть – чужой, незнакомый, опасный, голодный и злой. И заперли его неслучайно. Но все-таки она не смогла удержаться, подошла, приложила ухо.

Грубые шершавые доски царапали кожу, и, сколько она ни прислушивалась, из-за двери не донеслось ни звука, а сквозь узкую щель внизу не пробивалось ни лучика света. Так может, Инга ошиблась и там ничего и никого нет?

Она уже собралась шагнуть прочь, но внезапно дверь дрогнула – в нее толкнулись с той стороны. Потом еще раз и еще. Сначала легонько, но постепенно толчки становились все сильнее. Дверь уже не дрожала, а сотрясалась, доски под руками ощутимо вибрировали.

И пусть по-прежнему открывавшийся в противоположном конце палаты вид на чудесную поляну манил мирным покоем и безмятежностью, Инга уже не могла отойти. Но не потому, что ноги не слушались. Вовсе нет. Просто она точно знала: стоило ей отступить хотя бы на шаг, нечто, скрытое за заколоченной дверью, вырвется наружу.

Оно буйствовало, ярилось, тоже чувствуя Ингу, пыталось непременно добраться, привлеченное не живой плотью, а мыслями, эмоциями, надеждами. Но сильнее всего его притягивал страх. Инга и это откуда-то знала, и потому попыталась заглушить чувство, внушала себе, что обязательно справится.

Только как? Что нужно сделать? Вот если бы хоть кто-то оказался рядом, помог, подсказал.

Инга завертела головой, в отчаянной надежде на чудо оглядываясь по сторонам. Но, конечно, не увидела никого, а только еще раз убедилась – она здесь одна против неведомого того, что неистовствовало и бушевало за дверью.

И вдруг в голове возникли слова и сами собой полились изнутри, будто Инга их давно знала, просто забыла, а сейчас вспомнила.

Духи-дивии, духи-навии,
Словом Вещего заклинаемы!
Вы слетайтеся, собирайтеся,
Коло посолонь направляйтеся!

Запертый забился еще неистовей, взвыл во всю глотку:

– И-инга-а-а!

Дверь и державшие ее доски заходили ходуном, выталкивая наружу гвозди. Инга упиралась, как могла, чувствуя, как утекают силы, и упрямо твердила:

Чистые духи земли!
Чистые духи воды!
Чистые духи огня!
Чистые духи воздуха!
Собирайтесь на место на красное,
Охраняйте нас, помогайте нам!

Один гвоздь вылетел, пулей просвистел мимо, больно царапнув краем шляпки щеку. Кожу словно обожгло огнем. Инга ощутила острый, отдающий железом запах крови, но не могла ее вытереть. Тяжелые горячие капли сбегали вниз, шлепались на белую ткань майки, расползались пятнами, все шире и шире. А Инга не умолкала ни на секунду:

А иншие, духи беспутные, прочь пойдите,
Туда, где Солнце не светит,
Где Мать-Земля не родит,
Где слав Богам не поют,
Где правых слов не рекут!
Из нашего кола изыдите,
Яко пропадом пропадите!
Да будет по слову сему! Гой!

– И-инга-а-а! – оглушило, словно удар грома. – Инга! Очнись! – Голос начал меняться, из грозного рыка превратился в громкий встревоженный шепот. – Да что с тобой, Инга? Проснись!

Глаза распахнулись, она резко села, едва не угодив лбом в подбородок вовремя отпрянувшей Гали Яковлевой.

– Ну наконец-то! – с облегчением выдохнула та.

Инга изумленно воззрилась на нее. Сознание еще не до конца очистилось от тумана сна, его обрывки до сих плавали где-то рядом, заставляя сомневаться в реальности происходящего.

Она огляделась, убеждаясь, что вокруг ничего не изменилось, что девчонки все на местах, что двери закрыты, но не заколочены. Потом коснулась ладонью щеки, но ничего, даже отдаленно напоминавшего царапину, не обнаружила.

– А я уже к Людмиле бежать хотела, – опять зашептала Галя. – Бужу тебя, бужу, а ты не просыпаешься.

– А будила зачем? – растерянно пробормотала Инга. – Разве уже подъем?

Судя по темноте, царившей за окнами и наполнявшей палату, даже до рассвета было далеко.

– Да какой подъем? Ночь еще, – возразила Галя. – Просто ты разговаривала во сне. Сначала тихо, а потом все громче. И металась с боку на бок.

– Я тебя разбудила?

– Да нет, я не спала. Я всегда на новом месте долго заснуть не могу. Но я на самом деле испугалась. Ну-у, вдруг ты заболела, или что…

– Припадочная? – мрачно подсказала Инга.

– Скажешь тоже, – отмахнулась Галя. – Тогда бы тебя в лагерь не отправили. – Но тут же поинтересовалась: – А с тобой что, часто такое бывает?

– Да вроде бы никогда не было, – задумчиво сообщила Инга.

Кошмары ей иногда снились, как и всем, но чтобы разговаривать во сне… Нет, родители никогда о подобном не упоминали, а они бы точно сказали, еще бы и на всякий случай сводили к врачу. Не потому что посчитали бы Ингу больной или сумасшедшей, а потому что она «родилась в рубашке», и на самом деле это не такая уж счастливая примета. Она едва не задохнулась, не сразу закричала. С тех пор мама всегда остро воспринимала любые ее болячки и начинала переживать.

– А что я говорила?

– Не знаю. – Галя пожала плечами. – Я толком не разобрала. Слова какие-то странные, не все понятные.