Девушка зажмурилась, судорожно втянула воздух, с отчаянием выдохнула:

– У нас октябренок пропал! Игорек! – И затараторила скороговоркой: – Маленький такой, рыженький, круглолицый, в веснушках. Вы не видели?

– Как это пропал? – озадаченно спросил Коля.

– А вот так. – Лена, не удержавшись, всхлипнула. – Все время рядом крутился, вместе с остальными. Мы с Верой их предупредили, чтобы далеко от корпуса не уходили, чтобы на глазах были. Другие на месте, а его нет. И никто не знает, куда он делся. Вера там с остальными сидит, чтобы тоже не потерялись, а я бегаю ищу. Но его нет нигде. А я одна. – Нижняя губа у нее оттопырилась, как у маленькой, и голос дрожал и срывался. – Коль, – она умоляюще глянула на вожатого, – может, твои ребята помогут, тоже поищут? Я как представлю, что придется к Авие идти и признаваться, мне плохо становится. И Верка едва не рыдает.

– Да само собой, поможем, – откликнулся Коля, посмотрел на Пашу. – Паш! Ребят побыстрее собери. Надо малыша одного найти.

Тот тоже быстро сориентировался, тем более прекрасно слышал весь разговор, и вообще долго объяснять никому ничего не пришлось. Коля распределил, кто в какой стороне ищет, и сам ушел вместе с Леной.

Генка сразу почувствовал облегчение. Он-то прекрасно знал, куда на самом деле нужно бежать, осталось только найти кого-то в компанию, чтобы не подставляться. Ведь если он будет не один, нужно лишь предложить напарнику «А давай посмотрим в туалете», и дальше пусть тот сам действует. Никто же не откажется предстать перед окружающими героем, первым обнаружившим пропавшего малька. И Паша для этого подходил больше всех.

Генка выскочил из палаты, метнулся на крыльцо. Но Паша оказался занят. Остальные уже разбежались, а он как раз говорил торчавшему рядом Моте:

– А мы тогда к стадиону.

Тот самодовольно ухмыльнулся:

– На фига нам туда? Этот шибздик, поди, до сих пор в сортире сидит.

Паша непонимающе уставился на него, и Мотя сам все ему честно рассказал, еще и выставляясь, будто подвиг какой совершил.

– Ну, ты дебил! – даже не дослушав до конца, рыкнул Паша. – Ты хоть представляешь, что тебе будет, когда узнают? Да тебя из лагеря вышибут. А могут и в милицию сообщить. В инспекцию по делам несовершеннолетних.

Даже до тугодумного Моти смысл фраз дошел за долю секунды. Он по-настоящему испугался, побледнел, запричитал:

– Паш, а чё делать-то? А как мне теперь? Только не говори никому, ладно?

– Я, между прочим, – со значением напомнил Паша, – председатель совета отряда. И должен…

– Ну, Па-аш! – чуть ли не взвыл Мотя, заискивающе заглянул в глаза парнишки. – Ну, не говори. А я тогда…

Но на этот раз Паша его перебил, поинтересовался сурово:

– Ты куда барахло дел?

– Да там за корпусом в траву зашвырнул, – выложил Мотя. – Подумал, потом будет прикольно девчонкам подбросить.

Собеседник прожег его уничтожающим взглядом, скомандовал:

– Так давай ищи и тащи сюда! Или нет, лучше сразу к туалету. А я прямо туда пойду. И быстро!

– Хорошо-хорошо, ща сделаю, – пролепетал Мотя и послушно засеменил к углу домика, а Генка все это время так и проторчал на крыльце, стоя за подпиравшим его крышу прямоугольным деревянным столбом и подслушивая.

Глава 6

Инге он понравился сразу, как только она его увидела. Еще в автобусе. Сначала взгляд просто легко скользнул по нему, даже не зацепившись, зато потом будто опомнился и вернулся независимо от ее воли.

Было в этом парне что-то такое, особенное, выделяющее среди остальных. И самое интересно, словами никак не объяснишь, что именно. Инга пробовала, но так и не получилось.

Очень красивый? Да вроде бы нет. В смысле – симпатичный, но ничего выдающегося, чтобы действительно сказать «очень». Темно-русые волосы, широкие брови, густые ресницы – но у мальчишек такие почему-то бывают чаще, чем у девчонок – голубые глаза.

Возможно, Ингу впечатлило то, что, когда вышли из автобуса и кто-то попросил помочь с разгрузкой багажа, парень вызвался первым, еще и моментально организовал остальных. Но ведь Лёшка тоже пошел с ними, и это ее ни капли не потрясло и не восхитило.

Зато когда Паша нашел и привел в отряд пропавшего октябренка, растрепанного, зареванного почти до изнеможения, в груди потеплело, как будто… ну, как будто ей подарили то, о чем она давно мечтала.

И опять ощущение возникло само, независимо от Ингиной воли и желания. Она даже не сразу поняла, что пялилась на Пашу с восхищением. А он решительно отстранился от готовых задушить его в благодарных объятиях вожатой Лены и тоже совсем еще молоденькой воспитательницы Веры Павловны, сдержанно заявил, что ничего особенного не сделал, передал им несчастного малька и, развернувшись, зашагал прочь.

Ну правда ведь, было чем восхититься. И вообще вполне нормально влюбиться в мальчика, красивого во всех отношениях: и внешне, и в словах, и в поступках. Так чаще всего в жизни и случалось. Наверное.

И все-таки Ингу что-то смущало, заставляло еще пристальнее всматриваться в Пашу, словно она нарочно пыталась отыскать в нем недостатки. А это ведь тоже не совсем правильно и достойно – подозревать человека только из-за того, чтобы избавиться от симпатии к нему. К тому же не слишком приятно было осознавать, что Инга такая не одна, далеко не одна.

Даже Оля Корзун, по общему мнению, самая красивая девочка в отряде, тоже обратила на Пашу особое внимание. Как только его единогласно выбрали председателем, она тихонько попросила сестренок Быстровых предложить ее в лагерный совет дружины. Чтобы ходить на его заседания вместе с Пашей и почаще общаться, вроде как по делу.

Двойняшки сами рассказали это, по большому секрету, во время ужина Гале Яковлевой, с которой Инга делила тумбочку. А то, что Инга при этом сидела с ними за одним столом и все прекрасно слышала, Быстровых вообще ни капли не смутило.

Скорее всего, они уже с самого начала не воспринимали ее как нормальную девочку. Инга ведь почти не участвовала в общих обсуждениях на крайне важные темы: кто в отряде самый привлекательный и кто уже целовался, во сколько лет лучше выходить замуж и что надеть на первую дискотеку. И даже подружилась в первую очередь с мальчишкой.

Неожиданно, но они с Корневым разговаривали всю дорогу – точнее, все то время, когда вожатый Коля не играл на гитаре и не пел – легко находя общие интересные обоим темы. А еще Инга довольно быстро догадалась, что понравилась Лёшке не только как человек. И по справедливости она должна была отнестись так же именно к нему, а не к Паше. Ведь Лёшка был понятнее, проще, открытее, ближе, а может, даже и лучше. Инга все прекрасно понимала, но ничего со своими чувствами поделать не могла.

Даже на линейке она постоянно поглядывала на Пашу. Как он стоял впереди отряда, расправив плечи и гордо вытянувшись, сосредоточенный и серьезный. Как рапортовал, вскинув в салюте руку, уверенно, сдержанно, ни разу не запнувшись:

– Товарищ председатель совета дружины, отряд…

И они хором орали, следуя за его голосом, отрепетированное:

– Комета!

– …на торжественную линейку, посвященную открытию третьей смены, построен. Живем и трудимся под девизом:

– Лучше ярче блеснуть и быстрее сгореть, чем долго дымиться и медленно тлеть!

И оранжево-красные концы галстуков на фоне парадных белых рубашек действительно походили на яркие языки пламени и порой точно так же трепетали от легких порывов ветерка. Но у самой Инги галстука не было. Как только в январе ей исполнилось четырнадцать, она вступила в комсомол, и теперь только маленький значок алел у нее на груди.

После всех рапортов на линейку внесли знамя дружины. Знаменосец в сопровождении двух ассистентов, одним из которых стала Оля Корзун, прошагал вдоль выстроившихся дугой отрядов, повернул к трибуне и остановился перед устремленным в небо стрелой высоким флагштоком.

Начальница лагеря с необычным загадочным именем Авия Аркадьевна произнесла торжественную речь. Потом вынесли флаг СССР, привязали к тросу, медленно подняли под раскатистую барабанную дробь, тревожным гулом отдающуюся в сознании и в сердце. А после, сохранив строй, отряды вслед за знаменем дружины двинулись к берегу озера, но не на пляж, а к широкой ровной площадке, в середине которой стояла заранее приготовленная высокая пирамида, составленная из деревянных досок и планок, внутри заполненная дровами и хворостом.

Барабанщики тоже пришли, выстроились перед ней, застучали палочками по туго натянутой коже, сначала несильно и редко. Но постепенно наращивая и звук, и темп. Грохот раскатился по округе, заполняя пространство, и вдруг… резко оборвался. И как раз в этот момент яркое пламя вспыхнуло и рвануло вверх к темнеющему небу, к далеким, пока еще невидимым звездам, затрещало, застреляло искрами. А следом туда же, в небо, взметнулся дружный восторженный вопль. Кто-то один захлопал, и остальные моментально подхватили.

Вроде бы ничего запредельного, но настолько захватывающе и невероятно. И минут пять никто не решался нарушить этот необыкновенный единый на всех настрой.

Инга опять отыскала взглядом Пашу. Он расположился не так уж далеко, сидел на траве, по-турецки скрестив длинные ноги, задумчиво смотрел на огонь, но внезапно… внезапно повернулся, будто почувствовал, что за ним наблюдают.

Она не успела отвести глаза – они встретились взглядами, и Инге показалось: Паша моментально всё понял, всё-всё. Но она не смутилась, не испугалась, не расстроилась.

Ну и пусть. Инга не собиралась забрасывать его записочками, нарочно вертеться рядом или делать еще что-то, чтобы привлечь внимание и понравиться. Тем более рядом опять находился Лёшка, который тоже смотрел на нее и вроде бы тоже обо всем догадывался.

Как же странно устроена эта жизнь. Почему в ней всё не складывается сразу подходяще и правильно? Обязательно усложняется, не совпадает. И если без конца думать о подобном, пытаясь разобраться и понять, только еще сильнее запутываешься, даже голова идет кругом.

Поэтому хорошо, что Коля сходил в корпус за гитарой и теперь стоял на месте давно влившихся в ребячью толпу барабанщиков в компании еще нескольких вожатых, в том числе потерявшей октябренка Лены из самого младшего тринадцатого отряда.

Похоже, они заранее придумали и подготовили свою программу. Коля играл, а остальные пели. Сначала «Ребята, надо верить в чудеса»^[2], затем про орлятский круг^[3] и «Жизнь – это я, это мы с тобой»^[4] и еще много хороших песен, знакомых и не очень.

Им охотно подпевали, не стараясь, чтобы получилось гладко и громко, в первую очередь каждый для себя. А закончили действительно выстроившись в круг, даже в несколько кругов, и положив руки друг другу на плечи, слегка переделанным «Звездопадом»^[5], поменяв «орлят» на «ребят» и опустив последний куплет. И еще какое-то время просто стояли молча, слушая только гул затихавшего пламени и стрекот невидимых кузнечиков.

Первыми увели самых младших, а старшие дождались, когда костер прогорит до конца, и только тогда неспешно потянулись к жилым корпусам.

Глава 7

Когда подошли к своему домику, Людмила Леонидовна, остановившись перед крыльцом, развернулась и объявила:

– Ну а теперь умываться и по палатам. Через двадцать минут отбой.

– Да в умывалке сейчас не протолкнуться, – тут же откликнулся кто-то, а другой предложил: – Лучше давайте еще немножко на улице посидим.

Людмила Леонидовна нахмурилась, но не возразила, и они опять, как во время отрядного сбора, расселись вокруг стола, на лавочках и на ступеньках. Лёшка, будто прочитав мысли Инги, обратился к вожатому:

– Коля, а спой еще что-нибудь.