Ивлин – еще один великий мемуарист XVII века. Правда, сегодня, вероятно, больше известен его друг и современник Сэмюэл Пипс. Но Пипсу «повезло», ведь период его творческой активности пришелся на десятилетие, когда случились Великая чума (1665) и Великий пожар (1666). А Ивлин писал всю жизнь. Результат – дневник на полмиллиона слов, охватывающий период с 1640 по 1706 год, а еще три десятка книг и памфлетов на совершенно разные темы: произведения о садоводстве, теологии, искусстве, характере Англии, знаменитых самозванцах и о том, как собрать библиотеку. Кроме того, он автор первой книги рецептов салатов. Ивлин был одним из основателей Лондонского королевского общества и застал период интеллектуального брожения, когда научная революция смела древнегреческую мысль и породила новый, рациональный мир.

В 1661 году этот современный джентльмен обратил внимание на проблему ужасной лондонской атмосферы. Его Fumifugium – блистательный трактат, витиеватый по стилю, но в то же время прогрессивный в научном и архитектурном отношениях. В книге, адресованной королю Карлу II, описывается разрушительный дым, окутавший столицу. Она начинается с рассказа Ивлина о его визите в королевский дворец, во время которого «дым заполнил все комнаты и галереи» – да так, что «люди едва могли различить друг друга за этим облаком»^[49]. Ивлин счел ситуацию возмутительной. И он точно знал, в чем причина такого безобразия: «Это адское и гнетущее облако от морского угля, которое не просто постоянно висит над городом, но и, как выразился поэт Вергилий, “непроглядной застлал пеленой высокое небо”»^[50]. То есть свод, обитаемый богами.

Ивлин писал во времена реставрации и обновления: тогда король Карл II только взошел на престол после 11 лет гражданской войны и республиканизма. Джон посчитал постыдным, что столица и королевский двор оказались в дымной тени, и придумал, как это исправить. Но сперва он описывает пагубное воздействие угольного дыма на Лондон. Хоть он и нечасто использует слово «пыль», речь в книге именно о ней, поскольку Ивлин рассказывает об ущербе от грязи, оседающей на городской ткани – как на улицах, так и в помещениях.

Автор пишет красиво, хоть речь и идет об экологической катастрофе: «Этот тлетворный дым <…> покрывает все кругом закопченной коркой, портит мебель, лишает цвета посуду и позолоту, разъедает даже железные прутья и самые прочные камни». Грязь и разложение, которое он порождает, оскорбляют хозяйственного и общественного человека, вызывают у него полнейшее отвращение. Ведь даже живительный воздух становится «нечистым паром, черным и липким, пятнающим все, чего касается».

Ивлин был убежден, что такой Лондон – позор для нового человека науки, в нем поселившегося, и для самого короля. Он пишет, что город «напоминает, скорее, [вулканический остров] Стромболи или предместья ада, нежели место проживания разумных существ и величественную резиденцию нашего несравненного монарха». Столица, которой назначено быть величайшим городом королевства, больше походила на самое низменное место – темное, затененное, почти подземное.

Возможно, Джон Мильтон вдохновлялся именно трудом Ивлина, когда описывал ад в своей эпической поэме «Потерянный рай», опубликованной в 1667 году. Образы похожи: зловоние, дым, гнетущая тьма, огонь и сера. А выскочки в Англии, как и в раю, принялись менять общественный порядок. Произошел переход от преимущественно сельскохозяйственной, средневековой экономики к новому миру промышленного производства^[51]. Ивлин и Мильтон были провидцами: еще до начала индустриализации они предвосхитили ее огромные экологические издержки.

Fumifugium – поразительное произведение. И дело не только в изумительном стиле прозаического повествования: это один из самых подробных трактатов о загрязнении окружающей среды, написанных до XX века. Люди тысячи лет знали, что угольный дым отвратительно пахнет, но думали, что это единственный его недостаток. А некоторые и вовсе считали эти зловонные пары полезными. Экохимик Питер Бримблкомб отмечает, что «во времена Римской империи серу жгли в ходе религиозных обрядов, а в англосаксонской Англии существовало поверье, что угольный дым отгоняет злых духов». Джон Ивлин – и его современник Джон Граунт, о котором мы совсем скоро поговорим – сделали огромный шаг вперед: именно благодаря их «более пристальным наблюдениям» и «более научному подходу» получилось шире «рассмотреть разрушительное воздействие загрязнения воздуха»^[52].

Несмотря на причудливые формулировки, Fumifugium – это еще и важный научный труд. Автор предупреждает, что «жизнь [в месте] с грязным, густо задымленным воздухом» делает людей «уязвимыми для тысяч болезней, повреждает их легкие и нарушает работу организма». Именно поэтому в Лондоне «катар, кашель и туберкулез распространены более, чем в любом городе мира». Ивлин не до конца разобрался в медицинских деталях, но главное, что он установил и показал причинно-следственную связь. Спустя 360 лет в городах по всему миру все еще собираются комиссии по борьбе с загрязнением воздуха и задаются вопросом, что делать: может, наука и продвинулась колоссально, но вот желание политиков решать эту проблему, кажется, остается минимальным.

Ивлин дальновиден еще и потому, что увидел основную причину негативных последствий загрязнения воздуха в сере. Хотя писал он, когда химия как наука только зарождалась: например, в том же году Роберт Бойль заявил, что элементы – это не просто алхимический квартет земли, воздуха, огня и воды, а «совершенно несмешанные тела» чистой материи, какими мы знаем их сегодня^[53]. Ивлин не мог знать, что мягкий морской уголь, отравлявший Лондон в те времена, действительно содержал большое количество серы. Или что диоксид серы или сульфаты, выделяющиеся при его горении, спустя века (по сей день) останутся одной из основных форм загрязнения городского воздуха. Скорее всего, он называл уголь «сернистым» потому, что тот ужасно вонял.

Масштабы загрязнения от этого морского угля были ошеломляющими. Лондонский воздух раннего Нового времени сопоставим с воздухом самых грязных городов современности^[54].

В 2008 году химики Питер Бримблкомб и Карлота Гросси смоделировали 900 лет загрязнения лондонского воздуха, чтобы понять, как оно марало, повреждало и разрушало городские здания ^[55]. Причем авторы не говорят о частицах обобщенно, а анализируют каждый тип загрязнения отдельно. Они выделяют сульфатное загрязнение, черноуглеродную сажу и частички PM10 (размером менее 10 мкм, то есть ⅛ толщины человеческого волоса).

В 1575 году ситуация с каждым из этих крошечных токсинов стала меняться. Сульфатное загрязнение начало расти от базового уровня в 5 мкг/м 3 до 20 мкг/м 3 – а это сегодняшний целевой годовой показатель в Великобритании. В XVII веке загрязнение сульфатами превышало базовый уровень уже в 20 с лишним раз: среднегодовой показатель составлял 120 мкг/м 3. Историк окружающей среды Уильям Каверт пишет: «Концентрация SO₂ в лондонском воздухе раннего Нового времени в 70 раз превышала нынешний уровень. Это даже хуже, чем в самых загрязненных современных городах вроде Пекина»^[56]. Количество углеродной сажи в воздухе увеличилось более чем в два раза, а затем снова удвоилось. Загрязнение твердыми частицами немного возросло еще в XIII веке, когда уголь впервые появился в Лондоне, но затем массовая гибель людей из-за чумы снизила его до исходного уровня еще на 250 лет. Но в 1575 году количество PM10 снова стало расти – и на этот раз продолжало увеличиваться на протяжении веков. В итоге уровень загрязнения воздуха твердыми частицами превышал нынешний британский стандарт (40 мкг/м 3) в течение 350 лет. А началось это не с промышленной революции, а на 200 лет раньше! Наш воздух стал современным задолго до экономики.

Это среднегодовые оценки, а следовательно, они не отражают, вероятно, гораздо большие всплески кратковременного загрязнения твердыми частицами в холодные зимние дни, когда над улицами Лондона висел, подобно злому духу, туман от Темзы. В 2020 году аналитики организации Centre for Cities подсчитали, что 6,4 % смертей взрослых жителей столицы связаны с загрязнением воздуха частицами: крошечные PM2.5 вызывают рак и сердечные приступы, проникая через легкие в кровь ^[57]. Трудно даже вообразить масштабы вреда в XVII веке, когда уровень концентрации твердых частиц был значительно выше сегодняшнего.

В нашем представлении лондонцы раннего Нового времени гибли от лихорадки и чумы или во время родов, но очень часто они умирали, страдая приступами кашля. Примерно в то же время человек по имени Джон Граунт – успешный галантерейщик, чиновник городского правительства и командир милиции – изобрел демографию, изучая записи о смертях, которые в лондонских приходских церквях вели с 1532 года (XVII век вообще был временем расцвета эрудитов и ученых-любителей). В 1662 году Граунт представил свои выводы в книге Natural and Political Observations Made upon the Bills of Mortality, представляющей собой сборник всевозможных несчастий ^[58].

Граунт обнаружил, что только 7 % лондонцев посчастливилось прожить больше 70 лет и умереть «от старости». В 1632 году 38 жителей умерли от золотухи, столько же – от пурпуры и пятнистой лихорадки, девять – от цинги и зуда. Шестьдесят два человека просто скончались «внезапно».

Двадцать два процента лондонцев умерли от «острых и эпидемических заболеваний (чума – не в счет), в чем Граунт, следуя распространенной тогда миазматической теории^[59], винит «испорченный воздух». В некоторые годы резко возрастало поражение другими болезнями: например, в том же 1632 году жизни 19 % жителей унесла чахотка (сегодня известна как туберкулез). Сам по себе туберкулез – бактериальное заболевание, однако современные исследования показывают, что загрязнение окружающего воздуха значительно увеличивает риск заражения, поэтому мы должны учитывать некоторую часть этих смертей при оценке вредоносности пыли ^[60]. Есть в списке 1632 года еще одна графа, связанная с загрязнением воздуха. Девяносто восемь лондонцев в 1632 году умерли от «поднятия легких». Это общий термин для обозначения заболеваний, характеризующихся хриплым кашлем и затрудненным дыханием. Среди них – астма, эмфизема и пневмония, то есть болезни, которые, как мы сегодня знаем, вызываются или усугубляются грязным, пыльным, закопченным воздухом.

Такие люди, как Граунт, были в самом центре научной революции XVII века, заложившей основы Просвещения. Тем не менее наука того времени не может предоставить нам точное число погибших от загрязнения воздуха в современном понимании. Зато мы видим, что статистика Граунта рисует портрет города, задыхающегося от собственных выбросов. Угроза тогда была очевидна для жителей. «Дымный и зловонный [городской] воздух куда менее полезен для здоровья, чем сельский, иначе почему хворающие люди переезжают за город?» – пишет Граунт и напрямую связывает высокий уровень смертности в городе с воздействием угольного дыма. С появлением каждого нового жителя сгорала дополнительная тонна сажистого морского угля, поэтому столица стала задыхаться от своего же процветания. Как выразился Граунт, «Лондон – возможно, слишком большая и мощная голова для тела [страны]».

Нужно было что-то делать – и у нашего друга Джона Ивлина созрел план. Он пишет, что производства, сильнее всего загрязняющие воздух («пивоваров, красильщиков, мыловаров, обжигателей извести и им подобных»), надо «удалить на пять-шесть миль^[61] от Лондона», к югу от Темзы и чуть восточнее Гринвича, чтобы они не «заражали» королевские дворцы. Пивоваров, если уж им необходима пресная вода, а не солоноватая, логично отправить в Боу. Доставкой товаров в город, по мнению Ивлина, могли бы заниматься «тысячи умелых лодочников». Что же касается пейзажа, то Джон представлял вокруг города большое кольцо «элегантно оформленных и ухоженных» садов «с благоухающими цветами, способными своим ароматом даже с большого расстояния перебить запахи загрязнений». Наконец, нищих лондонцев надо выгнать из «бедных и грязных лачуг на окраине города» – и тут вопрос даже не столько в здоровье, сколько в том, что они «коробят глаз».