Сны деревни Динчжуан (страница 12)
И смущенно взял деньги. Они с дядей уже собрались идти, но Ли Саньжэнь вдруг весь побледнел, пот бежал по его лицу, будто капли дождя по воску. Он поднялся на ноги, сделал три шага, качнулся и сел на корточки, опираясь на мотыгу.
Кричит:
– Дин Хой! Голова страшно кружится, перед глазами все плывет!
– Я же говорил обождать, а вы ни в какую! Давайте за ноги вас подвесим, кровь к голове пустим?
– Вешай, – согласился Ли Саньжэнь.
Лег на краю поля, а отец с дядей взяли его за ноги и подняли вниз головой, пустили кровь от тела к мозгам. И чтобы как следует напитать голову Ли Саньжэня кровью, отец с дядей аккуратно потрясли его за ноги, как трясут постиранные штаны, сливая воду от штанин к поясу.
Потрясли, отпустили Ли Саньжэня, спрашивают:
– Лучше?
Тот кое-как поднялся на ноги, сделал два шага и улыбнулся отцу:
– Гораздо лучше! Я уже столько всего пережил, ничего мне не будет!
Отец с дядей уселись на велосипеды и покатили дальше.
А Ли Саньжэнь, опираясь на мотыгу, пошел перекапывать свое поле. Его так качало, что отец с дядей думали, он вот-вот свалится на землю, но он не свалился, вышел на середину поля, обернулся и прокричал:
– Дин Хой! Когда вернусь на пост старосты, тебя поставлю своим замом!
Отец с дядей поглядели на него, улыбнулись и покатили в Динчжуан. А в Динчжуане увидели, что на всех солнечных пятачках – и у околицы, и вдоль главной дороги, и в укрытых от ветра переулках – лежат деревенские, отдыхают после продажи крови, ноги задрали повыше, а голову опустили пониже, чтобы не кружилась. Кто-то устроился у себя во дворе: снял дверь с петель, один край положил на высокую табуретку, другой на скамеечку пониже и лег на дверь, как на кровать, головой вниз. А кто помоложе, выстроились вдоль стен и стоят вверх тормашками, будто луковицы, «мозги кровью поливают». Отец с дядей с первого взгляда поняли, что, пока они собирали кровь по дальним деревням, динчжуанскую кровь тоже кто-то собрал. Они встали как вкопанные посреди улицы, отец не сказал ни слова, а дядя выругался:
– Ети ж твою бабку!
– Ети ж твою прабабку!
Не знаю, кого он хотел обругать..
Ли Саньжэнь начал продавать кровь, когда ему было под пятьдесят. Начал продавать, да так и увяз. Увяз, ни конца ни края не видно.
И десять лет спустя заболел лихоманкой. Лихоманка скрутила его сильнее, чем всех остальных. Так скрутила, что у него не было сил даже слово сказать. Вот тебе и конец, и край. Вот тебе и конец – Ли Саньжэнь десять лет ждал, что его вернут на пост старосты, но все эти годы деревня обходилась без начальства, и из волостной управы никто так и не приехал, чтобы назначить нового старосту..
Ли Саньжэнь состарился.
Ему не было еще и шестидесяти, а посмотришь – дряхлый старик.
Пройдет месяц, другой, и настанет его черед умирать.
Лихоманка Ли Саньжэня почти доконала, когда он шагал по дороге, казалось, к каждой ноге его привязано по булыжнику. Жена сказала: «Ли Саньжэнь, заразные все в школу переселились на покой, а я тут целыми днями тебе прислуживаю». И Ли Саньжэнь перебрался в школу и стал жить вместе со всеми. Жил вместе со всеми, но целыми днями молчал, медленно бродил по школьным коридорам, медленно оглядывался по сторонам. Медленно забирался на свою койку в углу и засыпал, будто каждый день ждал прихода смерти. Но в этот день солнце светило так ярко, почти слепило. В Динчжуане повсюду распустились цветы, цветы расстилались докуда хватало глаз, и аромат их расплывался докуда хватало глаз. Люди ныряли в цветочное море, махали лопатами, ворочали землю, таскали коромысла, носили мешки, пыхтели от натуги и так спешили, что ни слова не могли сказать, лица у всех блестели от пота, сияли улыбками, люди сновали туда-сюда, то туда, то сюда. Дед стоял у околицы и смотрел, как больной лихоманкой Ли Саньжэнь тащит на плечах коромысло с двумя бамбуковыми корзинами: корзины укрыты тряпками, до того тяжелые, что коромысло гнется под их весом и с каждым шагом Ли Саньжэня надсадно скрипит. Ли Саньжэня лихоманка почти доконала, жить ему осталось недолго, но он взвалил на себя тяжеленное коромысло и с сияющим лицом зашагал к деревне. Дед дождался, когда он подойдет поближе, шагнул навстречу, спросил: Саньжэнь, ты что несешь? Но Ли Саньжэнь только улыбнулся и ничего не сказал. Поменял плечо под коромыслом и пошел дальше. Пошел к своему дому. С поля за ним увязался внук лет пяти – бежит, прижимая к груди завернутый в тряпье узелок, бежит и кричит: дедушка, дедушка! И тут, поравнявшись с моим дедом, внук Ли Саньжэня запнулся о выползший на дорогу стебель жасмина и упал. Узелок полетел на землю, в нем что-то брякнуло, лязгнуло и рассыпалось по земле. Дед взглянул под ноги и не поверил своим глазам. Вот так радость! Он и подумать не мог, что внук Ли Саньжэня несет в узелке золото: блестящие слитки, бруски и даже золотые горошины размером с земляной орех. Оказывается, над землей по всей равнине распустились цветы, а под землей созрело золото. Мальчонка разревелся, глядя на укатившиеся золотые горошины, дед хотел помочь ему подняться, протянул руку