– Тем и отличается острая сердечная недостаточность от хронической, – сумничал Кайгородов. – Не казни себя, Алексей, и Шаламову передай, чтобы не казнился, – вы не виноваты, это произошло бы в любом случае. Банальный страх. Шпаковский боялся разоблачения, возможно что-то чувствовал – и когда это стряслось, сердце просто разорвалось. На этого человека собрали слабую доказательную базу? – Юрий Яковлевич пристально смотрел на молодого начальника отдела. Он был хорошим работником, умным и проницательным, и порой казалось, что не такой уж он и немощный.

– С доказательной базой проблем не вижу, Юрий Яковлевич. Третий отдел Восьмого управления тоже не видит. Но белые пятна тем не менее присутствуют.

– Да, пятнистое какое-то дело, – вздохнула Рогачева. – Когда ему сунули удостоверение под нос, у него такое лицо было… – Татьяна замялась. – В общем, много чего было – страх, безысходность, отчаяние. Даже жалко его стало, ведь нормальный когда-то был человек. А еще он удивился, хотя могу и ошибаться. Зачем невиновному так себя накручивать?

– Совсем забыл, – встрепенулся Зорин. – Надежду Савельевну в коридоре встретил, секретаря товарища генерала. Он хотел бы вас увидеть, товарищ майор, до завершения рабочего дня.

– Спасибо, – кивнул Костров.

– За что? – не понял Павел.

– За то, что сейчас это вспомнил, а не в понедельник!

В кабинете заместителя начальника управления царил покой. Генерал-майору Пряхину до пенсии тоже оставалось недолго. Но в отличие от Кайгородова он не сдавался, работал, не щадя себя и подчиненных. Кричать не любил, предпочитал решать рабочие вопросы без эмоций. Кивком предложил присесть, посмотрел на часы. Рабочая неделя неумолимо приближалась к завершению.

– Что думаешь об этом, Алексей? Давай без официальщины, но по делу.

– Шпаковский умер некстати, Геннадий Андреевич, Америку не открою. Мы действовали по инструкции, насилия не применяли, палку не перегнули. Этому есть свидетели, в том числе персонал магазина. От Восьмого управления присутствовал майор Шаламов и его люди – все происходило при их непосредственном участии.

– Этот Шаламов… – генерал наморщил лоб. – Тот самый, что твой родственник?

– Уже нет, Геннадий Андреевич.

– Такое бывает? – удивился Пряхин.

– Бывает. Мы были женаты на родных сестрах. Вернее, это я… был, а он продолжает.

– Запутанно у вас… Да бог с ним. Продолжай. Вина Шпаковского полностью доказана?

– Выявлены не все преступные эпизоды. Но это наверстаем – в том числе с помощью задержанного Сурина. Он не бог весть насколько вовлечен, но что-то должен знать. На даче Шпаковского найдены доказательства его преступной деятельности – фотоаппаратура и копии секретных документов. Дома он их, разумеется, не хранил, жену в свои дела не посвящал. Все восстановить не сможем, Сурину он ничего не говорил. Хопсон не дурак откровенничать. Он знает ВСЕ, но будет отрицать. Хопсона придется отпустить уже завтра – о задержании знают в американском посольстве. По этой же причине к нему невозможно применить спецсредства. Пусть летит в свою Америку, что-либо применить против него мы не можем. Главное, что преступная группа обезврежена и канал переправки на Запад секретной информации перекрыт.

– Ты прав, – согласился генерал. – А все остальное мы как-нибудь переживем. Неприятно, конечно, вся эта чертова недоговоренность… Мы же не сомневаемся в виновности Шпаковского? – задал генерал сакраментальный вопрос.

– Не сомневаемся, Геннадий Андреевич. Мы не знаем всех подробностей, степени его вины, но без Шпаковского здесь точно не обошлось. Характер передаваемой информации свидетельствует о том, что работал специалист. Документация – сложная вещь. Доступ к материалам по долгу службы имел и Сурин, но он некомпетентен, не мог заниматься отбором и классификацией данных. А копировать все подряд – это, извините, нереально. Команда фотографов нужна. И бюджет ЦРУ треснет.

– Хорошо, будем считать, что это так, – проворчал Пряхин. – Немного успокоил. Ну что ж, поздравляю с относительно успешным завершением операции – все-таки два управления работало… В выходные можешь быть свободен.

Глава вторая

Алексей надавил кнопку звонка, удержал, затем начал баловаться – нажимал и отпускал. В некотором роде условный сигнал. За дверью раздался пронзительный детский крик, затопали ножки. Но открывать не спешили – мама делала внушение чаду. Костров терпеливо ждал, убрал за спину коробку с игрушкой. Он жил в Тушинском районе на северо-западе столицы, Вадим Шаламов – в Гагаринском на юго-западе. Если на метро, то не страшно. Но пришлось заскочить в «Детский мир», сделав крюк. Повальный дефицит товаров народного потребления касался и детских игрушек. В отделах было шаром покати, а на то, что выставляли, даже смотреть не хотелось. Избитый лозунг «Все лучшее – детям» звучал и смотрелся как-то странно. Куклы на витринах пришли из страшных сказок для взрослых, настольные игры навевали зевоту. Он бродил по секциям, грустный и расстроенный.

– Не можете подобрать подарок? – спросила продавщица – молодая, хотя и не очень, того самого критического возраста, когда «или сейчас, или уже никогда».

– Не могу, – признался Костров.

– Своему ребенку ищете? – задала особа уточняющий вопрос, при этом высматривала на пальцах покупателя обручальное кольцо.

– Чужому, – поведал Алексей удручающую правду. – Своих нет. – Хотел добавить, что и жены нет, но постеснялся.

– Знаете, я могу посмотреть, – доверительно, подавшись к покупателю, сообщила работница. – Возможно, что-то осталось из старой партии. Пройдите сюда, пожалуйста.

Выбора не было, он не мог уйти с пустыми руками. В кулуарах секции продавщица открыла коробку: мол, будете брать? Плюшевый медвежонок был само очарование – вылитый Винни-Пух, только в детстве. На прилавках такие товары не залеживались – да их там и не было, распределяли среди своих.

– Какое чудо, – восхитился Костров. – Сам бы игрался, да уже вырос.

– Берите, вам крупно повезло, – сказала продавщица. – И еще заходите… если что-нибудь понадобится для чужого ребенка. – Она смотрела с таким призывом, что стало неуютно.

Алексей пообещал, что обязательно заглянет, и поспешил скрыться с покупкой. Цена на изделие была вполне государственной.

Дверь открыл Вадим Шаламов – в брюках, белой рубашке, слегка навеселе. Заулыбался, распахнул объятия. Это был уже не тот Вадим, с которым утром проводили совместную операцию. В домашней обстановке даже стальные чекисты меняются кардинально.

– Ну, слава богу, добрался, заходи! А то время спать, а мы еще не ели!

Весьма странно, но после разрыва с Надеждой отношения с семейством Шаламовых остались прежними. Алена не дулась, только иногда укоризненно качала головой. И Вадим не огорчался – какая разница? Не бывает бывших родственников. Раз уж отметился в их рядах – считай, навсегда. Только у Алены Шаламовой имелся пунктик – она спала и видела, как бы свести обратно разведенных супругов.

Алексей поколебался, сделал неуверенный шаг, сунул нос в квартиру и понизил голос:

– Надежды нет?

– Боишься? – засмеялся Вадим. – Да уж, приятель, это тебе не под вражеские пули, это гораздо хуже. Не бойся, нет твоей Надежды. Была, но уже убежала. Не могла же она не поздравить свою племянницу? А как узнала, что ты тоже пожалуешь, быстро собралась и умотала, сослалась на дела. Можно подумать, мы не знаем, какие могут быть дела в пятницу вечером.

– Какие? – не понял Алексей.

– Да никакие! Ты долго там будешь мяться, как агитатор?

Других гостей не было. Как позднее рассказала Алена, взявшая отгул, после обеда заходила соседка с внучатами-близнецами из верхней квартиры. Дети наелись, побесились, и соседка увела их обратно. Леночка осталась довольна. Много она понимала в этих днях рождения, когда самой едва исполнилось четыре? Немного поспала, потом опять побуянила, задирала маму, пришедшего с работы папу, нагрянувшую с куклой тетку. Теперь дошла очередь до дяди Леши. Очаровательная кнопка в платьишке-колокольчике выкатилась из детской комнаты, где наводила ревизию в подарках, радостно засмеялась, бросилась на шею «бывшему родственнику». Алексей раскрутил ее, подбросил к потолку. Леночка, жмурясь от удовольствия, заливисто смеялась.

– Эй, хватит! – протестовала белокурая красотка Алена, чем-то похожая на Мэрилин Монро. – Самому бы такое понравилось?

Леночка суетливо развернула упаковку, сделала огромные глаза, доставая медвежонка. Снова засмеялась, прижимая его к себе, забегала кругами по комнате.

– Надо же, угодил, – удивилась Алена. – Где взял, Костров? Отличный медвежонок. У тебя что, особое снабжение?

– Ты бы видел, какую куклу принесла твоя бывшая, – не замедлил оповестить Вадим. – Лично я не хотел бы с ней столкнуться в темном коридоре… в смысле с куклой. Или представь такое. Ночь, она стоит на полке рядом с кроватью, бледный лунный свет скользит по оскаленному рту этого жуткого создания, ты хватаешься за сердце…

– Ладно, не очерняй, – поморщилась Алена. – Нормальный подарок. Что смогла, то и купила. Главное – внимание.

– Ага, объясни это ребенку, – хмыкнул Шаламов. – Впервые видел на лице Леночки такое задумчивое выражение. То есть человек подозревает, что его лихо накалывают, но не может понять в чем… Все, молчу, молчу, – Вадим миролюбиво перекрестил руки. – Гость, давай к столу. Мы, конечно, старались к твоему приходу все съесть, но, увы, не смогли.

С этими людьми было легко и непринужденно. Жесткость и цинизм Вадим оставлял на работе, дома был обычным человеком – приветливым, беззлобным, подтрунивал над Аленой, больше жизни любил Леночку. Алена тоже была проста – не упертая, как ее сестра, не злопамятная, всегда выслушивала, давала советы. Иногда по ее губам скользила загадочная улыбка, сравнимая с улыбкой одной известной особы, томящейся в Лувре. Сегодня она расстаралась, наготовила кучу еды, надела лучшее платье. В гостиной работал телевизор – в принципе, цветной, но с красками, как и во всех советских телевизорах, было что-то не так. Показывали цирковое представление – гимнасты кувыркались на крупах лошадей, носящихся по кругу. В Советском Союзе не только балет был лучшим в мире – цирковая школа тоже имела хорошие традиции.

– Смотрите телевизор? – удивился Костров.

– Нет, до недавнего времени слушали музыку, – удрученно поведал Вадим. – «АББА», «Бони-М», «Чингисхан» – все как полагается… Кстати, ты знаешь, что, по последним проверенным данным, в песне «Москау» нет антисоветского содержания? И тот, кто ее запрещает, просто дебил. Ребята хвалят Москву – таинственную и прекрасную, восторгаются золотыми башнями Кремля, широкой душой русского человека, нашими девушками, которых так и хочется целовать. Уверяют, что в Москве повсюду любовь. Ну конечно, не без стереотипов: Наташа, казаки, стаканы об стену, танцы на столе и что ночью будем творить что попало… Но это нормально, согласись. О чем это я? Так вот, играл магнитофон, слушали музыку. Потом Леночке это надоело, залезла под стол, нашла вилку, включенную в розетку, и выдернула. И вылезает такая, руками разводит, «тю-тю́ ля-ля́» говорит – что в переводе означает «кирдык вашей музыке». «Тю-тю ля-ля», представляешь? – Вадим смахнул слезу умиления. – Выразить то, что не можешь выразить нормально. У нас с Аленой просто духу не хватило ее наказать. Ты бы видел эту «бороду» на магнитофоне. Я на спиннинге таких не видел. Пленка запуталась, даже под крышку залезла. В кладовку убрал, потом разберусь…

– Это кто тут хулиганка? – Алексей схватил пробегающую мимо Леночку, снова ее подбросил, завертел. – Ты хулиганка? А ну признавайся! – девчонка била ножками, заразительно хохотала. Он поставил ее на пол от греха подальше. – А ведь взрослая уже, как не стыдно. Признавайся, ребенок, сколько лет исполнилось?

– Четыле! – Леночка растопырила три пальца и показала Кострову. Опять развеселилась и стала забираться на стул – аппетит нагуляла.

– Ну, примерно так, – допустил Шаламов. – Говорим и показываем, называется. Алена, неси зимний салат.

– А что, зима, Новый год на дворе? – удивился Алексей.