Проверка огнем (страница 7)
– Вот этим подвяжем.
Наконец преображение капитана было закончено. В длинной и нелепой фигуре невозможно было узнать молодого мужчину, подтянутого офицера. Теперь он выглядел стариком, тощим, согнутым, с острым горбом и отвисшим животом. А Белецкая тем временем колдовала над теплой пуховой варежкой, вытягивая из нее волокна:
– Нет, руками не получится, надо гребень! – Девушка сунула под мышку несколько головных уборов, которые раскопала в куче, и решительно заявила: – Возвращаемся! Надо клей, ножницы и гребень! Я вам такую бороду сделаю из этой варежки, от настоящей не отличить. И еще нитки нужны!
Она была воодушевлена подготовкой, сияла, улыбалась и звонко щебетала, словно птичка. Капитан Шубин любовался ею, жизнь в ней так и била ключом, девушка совсем не была похожа на ту себя при их первой встрече – промокшую до нитки, молчаливую и сжатую от напряжения как пружина.
Под обаяние Ольги попал и старый каптер: он исполнил все ее просьбы, от ниток до частого металлического гребешка, облазив все полки на своем складе. А она лучилась от радости и благодарила его за каждую мелочь. С охапкой вещей и разных инструментов она вдруг вздохнула:
– Товарищ командир, тут столько подготовки. Я одна не управлюсь, только к утру будет готово.
Шубин растерянно уточнил:
– Так что же, мне стоит с полковником обсудить перенос начала операции?
Ольга замялась и смущенно кивнула: да, она не успеет соорудить нормальную маскировку до изначально запланированного пункта отхода. Надо бы раньше подумать…
Каптенармус, который долго сдерживал свое любопытство перед странным набором, который понадобился его визитерам, все-таки не выдержал:
– Товарищи, а зачем вам все это добро?
Ольга покосилась на капитана Шубина – можно ли рассказывать? Тот откашлялся и коротко ответил:
– Для секретной операции.
Начхоз замахал руками:
– Я почему спросил, не ради любопытства. Не шпион я германский, не боитесь, товарищи дорогие. Женка у меня в банно-прачечном отряде служит, рукодельница, Фросенька. – Морщинистое лицо расплылось от улыбки. – Ты, дочка, не серчай. Понимаю, что не моего ума дело, секретная служба у вас. Да хотел помощь Фросину предложить, ты скажи ей, что требуется, а уж она мигом сообразит из чего да как. Уж такая она у меня мастерица, все умеет – шить, вязать, латать. Уж она не откажет. А насчет болтовни и беспокоиться не надо, уж кто-кто, а она – нет, не скажет. Фросенька заикается сильно и стесняется, так что разговаривает только со мной. С сынком еще нашим Сережкой вот тоже курлыкала, болтала, да погиб он под Сталинградом.
По лицу каптенармуса прошла серая тень, он провел по лицу рукой и схватился за пилотку:
– Ну, товарищи дорогие, так что, идем до Фросеньки?
Капитан Шубин и Ольга Белецкая переглянулись и потом разом кивнули – веди.
…До самого утра возились над преображением разведчика немногословная Фрося и щебетунья Ольга. Девушка, словно восполняя годы, проведенные в полумраке и вынужденной тишине катакомб, рассказывала о том, как они справлялись в шахтах, спрятанных под Одессой:
– Спали мы все вместе, мужская спальня была и женская. В куче теплее, ведь топить нельзя, дрова – дефицит и только для готовки. А под землей ой как сыро всегда, хоть летом, хоть зимой. Но у нас школу там для ребятишек устроили, там я и училась, и учительницей для тех, кто помладше, была. Уходили ведь в катакомбы целыми семьями, не оставишь детей малых дома одних. Особенно после того, как фрицы сразу, только заняли Одессу, сожгли заживо двадцать пять тысяч человек в пороховых складах. Вот и пришлось под землей и школу, и кухню, и госпиталь устраивать. Красный уголок, штаб – все своими руками соорудили. Топили нас несколько раз, фрицы узнали, в каких шахтах расположились партизаны, и пустили туда воду. А на выходе поставили автоматчиков, чтобы нас как крыс выкурить и расстрелять, когда побежим.
Глеб слушал внимательно, поражаясь мужеству людей, которые несколько лет прожили в суровейших условиях катакомб ради того, чтобы вносить свой вклад в борьбу с немецкими захватчиками. Сноровистая Фрося тоже качала головой и хмурилась от рассказов девушки, хотя пальцы ее порхали, словно две бабочки, то над широким картузом, то над пучком серой шерсти, в который превратилась найденная Ольгой пуховая варежка.
А девушка говорила, и вместе со словами из нее будто выходила многолетняя боль и ужас той жизни, которой она жила в постоянной опасности и жутких условиях, когда на твоих глазах умирают десятки и сотни людей. Они сейчас будто заново проходили перед ней, опять живые, истерзанные холодом, недоеданием и болезнями, однако верящие в победу.