…дурой и при всех.

– Люта, – он почесал нос о шею. – Представь, что я почувствовал, тебя увидев? На этом… чтоб его… чудовище… а если бы оно взорвалось по дороге?

– Но ведь не взорвалось!

– Но ведь могло, – возразил Инголф, целуя шею. – И еще керосин под ноги сунула… ты чем думала? Одна искра и… ожоги плохо заживают, поверь мне.

Он это про пятна?

И все равно…

– Не плачь, пожалуйста.

– Я не плачу… это ветром… в глаза надуло.

– Покажи.

И вывернуться не дает, разворачивает, поднимает подбородок и долго, пристально в глаза всматривается.

– Ветром, значит, – он подбирает слезинки, которых почему-то становится больше. – Конечно, ветром, как еще… ну прости меня, пожалуйста… я просто испугался.

– Ничего я твоей машине не сделала…

– Да причем тут машина? – Инголф гладил мокрые щеки. – Я за тебя испугался… девочка ты моя бестолковая…

– Бестолковая, значит?

– Еще какая… умная, а бестолковая. Что бы я без тебя делал?

…да уж без дела бы не остался. В городе еще много клавесинов, а столов и того больше. По тому, как супруг закашлялся, Люта поняла, что сказала это вслух.

– Ревнуешь? – поинтересовался шепотом, от которого по коже опять мурашки побежали.

– Нет.

И да… где вот он ночью шлялся?

– Я у знакомого был… совета спрашивал… и засиделись до утра…

Знакомый, значит… небось очередной «хороший друг».

– И этот знакомый давно и счастливо женат. Но мне нравится, что ты меня ревнуешь.

И оскалился, довольный. А между прочим, Люта все равно его еще не простила! И не знает, простит ли…

– Просто скажи, что мне сделать…

Она сказала. На ушко.

– Нет!

– И еще шарфик… клетчатый… представь, я еду, и он так красиво… или лучше белый?

– Люта… ты…

– Белый… – решила Люта и на всякий случай носом шмыгнула, чтобы супруг, раз уж он тут, усовестился. – Шелковый белый шарфик очень хорошо со шлемом смотреться будет…

– Да ни за что в жизни! Нет, шарфиков я тебе куплю столько, сколько скажешь, а вот остальное…

…какой упрямый…

– И не спорь!

Люта не спорит… она просто сидит себе тихонечко, слушает, как он на ухо сопит… уже не сопит, а мурлычет… и шею гладит… приятно это, оказывается… а еще и к платью потянулся… Люта не против.

Наверное.

Она глаза закроет, потому что с закрытыми глазами приятней… от него все еще керосином пахнет, и железом, и паленою резиной, но пальцы мягкие, нежные.

– Инголф, можно тебя попросить?

Пальцы на плече замерли.

– Понимаешь… эта твоя привычка… а тут столик хрупкий очень и…

Он развернул Люту и прижал палец к губам:

– Люта, помолчи… умоляю.

– А столик?

– Столик не пострадает. Честное слово… только помолчи…

Столик и вправду не пострадал.