– Я пить хочу, – наконец сказала она матери, – мама, пить…

– Обойдёшься, – равнодушно ответила ей мать. – У бабушки наешься и напьёшься.

Но девочка уже не чувствовала своих уставших ножек. Она села прямо на землю и заплакала:

– Ма-а-ма… Я хочу домой, к Шуре и Соне… Ма-а-ама-а…

– Не замолчишь, я тебя волкам отдам, – рявкнула на неё Людмила, дёрнув за руку. – Вон они в кустах сидят.

Люба испуганно замолчала.

Они шли ещё очень долго, и девочка все же не выдержала, она мешком свалилась под ноги матери и закрыла глаза.

– Ну давай, сдохни ещё мне тут, – проворчала Людмила, поднимая дочку и встряхивая её за плечи. Голова Любы совсем не держалась на тоненькой шейке, и сама девочка напоминала сейчас не живого ребёнка, а тряпичную куклу, набитую ватой.

Чертыхаясь, Людмила подняла её на руки и понесла, едва ли не впервые с младенчества дочери прижимая её к себе. Лёгкая как пушинка, девочка почти ничего не весила, но Людмила устала за долгую дорогу, тем более что её спину оттягивал тяжёлый узел, а потому, когда она подошла к родной деревне, уже с трудом передвигала ноги.

– Господи, да будет этому конец или нет? – пробормотала себе под нос Людмила, ввалилась в дом матери и бросила на кровать спавшую беспробудным сном дочку.

Увидев дочь и внучку, Анфиса так и замерла, раскрыв рот.

– Это что за явление Христа народу? – приподняла она редкие седые брови: – Каким это ветром вас принесло? И с вещами ещё. Насовсем ко мне, что ли, надумала? А семья как же, Алёшка, остальные дети? Ну, говори уже, что молчишь-то?

Людмила набрала в ковшик воды и долго пила её, невольно оттягивая время. Всю дорогу она думала, что скажет матери, и вот теперь, когда нужно было с ней объясняться, она совсем растерялась.

Но Анфиса слишком хорошо знала свою дочь, а потому нахмурилась:

– Ты долго ещё в молчанку играть будешь? Зачем пришла на ночь глядя? Остаться, что ли, хочешь?

– Любку тебе оставлю, а сама домой пойду, – выговорила, наконец, Людмила. – Детвора там осталась, ждут они меня.

– Да толком говори, что случилось? – рассердилась на неё мать. – Зачем мне твоя Любка? Что я, старая, с ней делать буду? Мне бы себя обслужить и то хорошо. В огороде дел полно, а тут ребёнок. Не знаю, что ты там выдумала, но мне она здесь не нужна. Вот сейчас выспится, чаем вас напою и с Богом идите домой.

– Забери ты её от меня, – зарыдала во весь голос Людмила. – Не дай грех на душу взять. Не выдержу я, в колодец её столкну или ещё как-нибудь. Всю жизнь она мне поломала!

– Ополоумела ты, что ли?! – Анфиса несколько раз хлестнула дочь мокрым полотенцем, которое держала в руках. – Ты что несёшь, дура помешанная? В какой колодец? С ума вы там посходили все? Алёшка куда смотрит?

– Никуда он не смотрит, мама, – плакала Людмила. – Ушёл Алёшка от меня. Бросил. Из-за Любки бросил.

– При чём тут Любка? – не поняла Анфиса, без сил опускаясь на стул.

– Не от него она, призналась я ему, – завыла Людмила. – Столько лет в себе это носила, а теперь не могу.

– Ты что же, гуляла от мужа, стервь такая? – всплеснула руками Анфиса и с криками напустилась на дочь. – Ещё и ребёночка ему подсунула? Ах ты нехристь… Как же ты могла, бессовестная!

– Да не сама я, – голос Людмилы вдруг стал тихим и уставшим. – Силой тот изверг меня взял. А Алёша не поверил. Говорит, почему сразу не призналась? Зачем столько времени молчала?

– Ну и что ты ему на это сказала? – вздохнула Анфиса, глядя на дочь.

– Ничего, – всхлипнула та. – Всё равно он мне не верит.

– Это как раз таки понятно, – кивнула мать. – Я вот тоже тебе не верю. А ещё вот что понять не могу: ладно, Алёшка Любке не отец, но ты-то ей мать. Под своим сердцем дитя носила, тебе за неё и ответ держать. Как же ты от такой крохи избавиться хочешь?

– Ну как знаешь, – Людмила вытерла слёзы и поднялась с места, – значит, суждено мне душегубкой стать. Сейчас обратно пойдём, я её либо в лесу брошу, либо в болото столкну. И пусть потом доказывают, что это я сделала. Вдвоём с тобой мы только правду знать будем.

Она повернулась к дочери и прикрикнула на неё:

– Любка, а Любка! Давай вставай, бабке ты тоже не нужна. Пошли домой! Да просыпайся же ты, тетёха!

Она принялась трясти дочку за плечо, но девочка продолжала крепко спать и совсем никак не реагировала на слова матери.

– Уйди от неё, – Анфиса поднялась и тяжело оттолкнула дочь от своей внучки. – Ну, чего застыла? Вон пошла, сказала я тебе. И чтобы глаза мои тебя больше не видели. Хоть ты и единственная моя дочка, но змеюка, каких на свете мало живёт! Бедная Любка, досталась же ей такая матушка.

– А у неё и отец не лучше, – рассмеялась вдруг Людмила, уже стоявшая на пороге. – От Ваньки Серого я её родила. Он меня тогда в лесу подстерёг, от него я и понесла…

Анфиса только прижала ладонь к губам и закрыла глаза, качая седой головой. А когда открыла их, Людмилы в её доме уже не было.

Глава 5

ЧАСТЬ 2. АНФИСА

Слова дочери всколыхнули в Анфисе давно поблёкшие, затёртые прошедшими годами воспоминания. Она подошла к спящей девочке, взяла со стула тёплую толстую шаль, которую сама же связала из козьего пуха, и укрыла её. Люба, намаявшаяся в дороге, почмокала губами. Ей снился лесной родник с прохладной, прозрачной водой и она, припав к нему, никак не могла напиться.

Анфиса постояла над ней немного, потом прошла на кухню, налила себе чаю и села у окна, глядя, как невидимый ветер гонит по небу пушистые, словно взбитая вата, облака.

– Надо же, – горько усмехнулась Анфиса. – Люди успевают родиться, намучиться за свою долгую или короткую жизнь, помереть, не оставив после себя следа, а небо над ними остаётся всё такое же синее, и эти облака вечно спешат куда-то.

Молодая, Анфиса любила лежать на согретой солнцем земле где-нибудь в лугах и смотреть в его высоту, просто любоваться бескрайней синевой, не думая ни о чём. Теперь она состарилась, давно перестала замечать красоту природы и радоваться жизни, жила, равнодушно встречая и провожая каждый новый день. Ей было все равно, что однажды, быть может, очень скоро, её не станет, и никто не помянёт её добрым словом. Разве что только Людка. Хотя… Вряд ли. Вон она, змея, какая стала, родную дочку из дома выгнала. Поганка… Разве можно так с дитём поступать?

Кровать заскрипела под заворочавшейся Любой, и Анфиса обернулась на приоткрытую дверь. Но девочка продолжала спать, и женщина снова подняла глаза к небу:

– Господи, что ещё ты хочешь положить мне на плечи? Неужто я мало ещё вынесла, скажи…

***

Анфисе ещё не исполнилось девятнадцати лет, когда в Касьяновку вернулся Сашка-морячок, отслуживший срочную на Морфлоте. На статного, зеленоглазого красавца заглядывались не только молодые девки, но и замужние бабы. Тайком, чтоб не приметили мужья, вздыхали они, поглядывая, как он играет упругими мускулами, обтянутыми нательной тельняшкой. А Тамара, разбитная тридцатиоднолетняя продавщица из сельпо, вдовевшая вот уже шестой год, и вовсе при виде морячка не находила себе места. Её б воля, повалила бы она его на землю при всем честном народе и зацеловала бы до полусмерти, чтобы никогда не смог он забыть её горячих ласк.

Александр видел всё, и частенько подразнивал и без того разгорячённую женщину зовущими взглядами, весёлыми подмигиваниями, острыми шуточками, да щипками, вызывающими краску на её щёках:

– Ах, чтоб тебя, дьявол глазастый! – прилюдно вскрикивала Тамара, загораясь кумачом. – Чего руки распускаешь? Только ущипни ещё раз, я тебе все руки обломаю!

Но Тимофеевна, ушлая старушка-соседка, жившая напротив её дома, не раз видела, как под утро Сашка-морячок, выпитый вдовушкой до дна и покачивающийся от усталости, выходил через калитку Тамары и сворачивал за угол, направляясь к себе, на другой край деревни.

– Смотри, Наталья, высушит Тамарка твоего Сашку, – говорила Тимофеевна матери Александра, встречая её на улице. – Он парень молодой, ему как коту всё равно, в какую крынку рыло макать, лишь бы сливок напиться. А все ж, она постарше его будет. Зачем тебе такая невестка? Она одного мужика схоронила, теперь к другому подбирается.

Наталья вздыхала, и то и дело заводила об этом разговор с сыном.

– А что, мать, чем Томка плохая баба? – усмехался Александр. – Ладная, видная, все при ней. А то, что потрёпанная малёхо, так кто ж её за это осудит? Это Петька её был запойным пьяницей, через то и помер, не она же его в могилу загнала. Подожди, вот женюсь на ней, она внуков быстро тебе наплодит, будет чем на старости лет заняться.

Наталья в ответ только качала головой, но с сыном не спорила. Тихой женщиной она была, безответной.

Евдокия, мать Тамары, в отличие от Натальи, была всем известна как первая во всей деревне склочница. За словом в карман не лезла, обижать себя никому не давала и выгоды своей никогда не упускала. Она сама выбрала Тамаре мужа, объясняя, что Пётр хоть и хилый, но мужик с руками, он и дом и двор в порядке держать будет.

– А что случись, ты единственная там хозяйкой будешь. И никто тебе не указ, мать с отцом у него вот уже несколько лет как померли, братьев-сестёр в помине не бывало. Живи да радуйся!

И ведь правду сказала. Пётр Тамару не обижал, даже когда напивался. Напротив, тогда он и вовсе превращался в безобидного телёнка, прятался где-нибудь в укромном местечке и спал до тех пор, пока весь хмель не выветрится из его головы.

Евдокия зятя за пьянку не ругала. При случае навещая дочь, хорошенько опохмеляла его, наливая крепкого самогона, который сама же и гнала. И если бы не её такая «доброта», может быть Пётр ещё бы и пожил. Слабенькое сердце его все-таки однажды не выдержало, и осталась Тамара, как и предсказывала ей мать, единственной хозяйкой в мужнином доме.

Надеялась Евдокия, что подвернётся её доченьке принц на белом коне, однако чуда не случилось. Мужики, нет-нет попадавшиеся Тамаре, хотели жить на всем готовеньком и ничего не давать взамен. Но она быстро выводила таких на чистую воду и давала от ворот поворот. А вот теперь, после долгого одиночества совсем стыд и совесть потеряла. Связалась с парнем, который был чуть ли не на десять лет младше её.

– Что это по деревне про тебя плетут? – спросила как-то Евдокия дочь, заглянув к ней в сельпо, где та раскладывала по полкам только что полученный товар.

– О чем это ты? – повела красиво накрашенной бровью Тамара.

– О морячке твоём. Или думаешь, никто ничего не знает?! – нахмурилась Евдокия.

– А мне всё равно, – рассмеялась Тамара. – Я своего Сашеньку никому не отдам!

Так, может быть и сошлась бы она с Александром, если б однажды не встретилась ему красавица Анфиса.

Как-то во время уборки, когда колхозные бригады с утра до вечера работали в поле, Анфиса принесла отцу и матери обед. Накормив родителей, девушка осталась, чтобы помочь им и столкнулась с Александром, который трудился, не покладая рук, наравне с другими колхозниками.

– Ты чья такая? – удивился он, вытирая вспотевшее лицо краем полинялой тельняшки. – Дядь Яш, твоя что ли дочка так выросла?

– Моя, – кивнул Яков. – А ты, поди, не признал?

– Где ж признаешь? – усмехнулся Александр. – Я её помню девчонкой совсем, а теперь вон какая красота выросла.

– А ты меньше заглядывайся на неё, – одёрнул парня Яков. – Не про тебя дочку растили.

– А чем я не жених? – растянул губы в вызывающей улыбке Александр и подмигнул раскрасневшейся девушке. – Я, может, с серьёзными намерениями к ней. Сватов пришлю и женюсь. Или не отдашь, дядь Яш, за меня дочку?

Окончательно смутившись, Анфиса торопливо отошла в сторону и тихого ответа своего отца не слышала.