Агата пьет вино, потом закуривает.

– Нет ничего крепче отношений между братом и сестрой. Что ни делай, от общего детства так просто не избавишься, это сидит прочно.

Я не успеваю ответить, как высокий черноволосый парень без приглашения усаживается за наш стол и кладет свою лапищу на плечи сестры:

– Я уже давно на тебя смотрю, и мне обязательно надо задать тебе один вопрос.

– Еще тебе надо по-быстрому убрать руку с моих плеч, – предупреждает Агата.

– Ты воевала? – спрашивает парень на полном серьезе.

– Воевала? Нет, а что? – удивляется она.

– А то, что ты бомба.

Я сдерживаю смех. Реплика не из приятных.

Агата высвобождается и выпаливает ему в лицо:

– Проваливай, если не хочешь быть в первых рядах, когда рванет. Тик-так, тик-так.

Детина смеется, его нисколько не волнует, что та, на кого он нацелился, рассердилась.

– Ну же, будь лапочкой! – не отстает он. – Ты слишком классная, чтобы задирать нос. Как тебя звать?

– Моника.

– Очень приятно, Моника. Чем ты занимаешься?

– Я факир, я всегда сплю на доске с гвоздями, и у меня зад похож на сыр с дырками.

Я прыскаю вином. Парень больше не смеется. Я кладу руку ему на плечо, чтобы он заметил мое присутствие.

– Месье, вы не могли бы оставить нас в покое, пожалуйста?

– А, ну вот! – отвечает он. – Ты выглядишь не такой дурой, как твоя подружка!

Агата молчит, она знает, что я терпеть не могу скандалы. Я вижу, что она замыкается в себе, и опасаюсь, как бы она не сорвалась. Никто не обращает на нас внимания, и я бы предпочла, чтобы так было и дальше, но чувствую, что закипаю:

– Месье, моя сестра дала вам понять, что не желает с вами разговаривать. Так что будьте любезны, с вашими пятнами под мышками и харизмой мидии в садке, убраться отсюда подальше.

У Агаты отвисает челюсть. Типчик качает головой и недобро смеется.

– Я просто хотел оказать вам услугу, – презрительно фыркает он. – Вряд ли вас часто клеят.

Он разворачивается и растворяется в толпе. В эту самую минуту официантка ставит на стол два новых бокала. Агата поднимает свой:

– За сестер Делорм и мидий в садке!

Тогда

Январь, 1990

Агата – 4,5 года

У папы новая невеста. Мама не хочет, чтобы я называла ее мамой, но в любом случае у нее есть имя – Мартина. Она купила мне Барби «Феерию» в платье, которое светится в темноте, она хорошая.

У нее есть сын, его зовут Давид, он большой.

Папа сделал мне полку своей машинкой, от которой болят уши, и поставил на нее мои любимые книги – «Ягненок Альдо» и «Леопард Леонард». Он читает слова, а я смотрю картинки. У меня есть комната для меня одной, а у Эммы даже своя ванная.

Папа принес из магазина видеокассету. Это мультик про кролика по имени Роджер и даму с оранжевыми волосами по имени Джессика, которую похитил злой дядя. Я заплакала, тогда папа выключил телевизор, попросил прощения и сказал, что я еще маленькая, а потом мы играли в микадо.

Ночью мне слишком страшно одной, и я забираюсь в кровать к Эмме. Она больше ничего не говорит, я забираюсь к ней в кровать каждую ночь, когда мы у папы, она подвигается немного, и я могу спать.

Потом папа сделал нам сюрприз, мы пошли в такое место, где много собак в клетках. Папа прятал в кармане поводок, и дядя дал нам щенка, который нас ждал. Его зовут Снупи, он коричневого цвета, и я очень рада. Он смешной, Эмма говорит ему «сидеть», и он садится, хвостик у него все время двигается, и он ходит за нами повсюду, даже когда я иду делать пипи. Папа не разрешает ему залезать на диван, и мы с Эммой садимся на ковер, и папа тоже с нами.

Мне грустно, когда папа отвозит нас домой. Он все время говорит, но глаза у него мокрые. Я машу ему рукой – до свидания, – и он уходит, а мама открывает дверь и говорит, что скучала, и целует нас, и спрашивает, была ли там Мартина, и выбрасывает Барби «Феерию» в мусорное ведро.

Сейчас

5 августа

Агата

22:13

Эмма не захотела смотреть закат. Я и забыла, что она этого не любит. А у меня это одно из обожаемых зрелищ. Так же, как на закат, мне нравится смотреть разве что на Брэда Питта. Я столько раз видела «Легенды осени», что мое имя пора писать в титрах. Особенно люблю тот момент, когда Брэд, после долгих лет отсутствия, скачет галопом по грандиозным прериям Монтаны в сопровождении табуна диких лошадей. Я бы с удовольствием попробовалась на роль его кобылы.

– Я иду спать, – сообщает Эмма, открывая ворота дома.

– Уже?

– Дорога меня вымотала, а надо еще постелить постель. Я могу лечь в папиной комнате?

– Если хочешь. Я лягу в дядиной.

Она поднимается на пару ступенек и останавливается.

– Спокойной ночи, младшенькая.

– Спокойной ночи, старшенькая.

На миг мне кажется, что Эмма хочет сказать что-то еще, но она уже поднялась по лестнице.

Я иду за дом, откапываю в кладовке подушки и ложусь в гамак. Небо усеяно звездами, и, если смотреть, не моргая, можно разглядеть Млечный Путь.

Младшенькая. Вот кто я. Младшенькой я родилась, младшенькой и умру. Я глубоко убеждена: очередность рождения детей в семье влияет, более того, предопределяет, какими они вырастут. Я наверняка была бы другой, окажись я старшей. Первый прокладывает путь, заполняет все пространство, поглощает все внимание. Родители сосредоточены на его жизни и всевозможных опасениях, такова сила первого опыта. Для многих семья рождается с первым ребенком. Со следующими она растет, первый ее основывает. Он берет на себя значимость и ответственность, неведомые тем, кто идет за ним. Они являются на занятое место. Внимание родителей разделено, опасений меньше, ведь все это уже испытано. У последующих детей есть модель, и они ведут себя в соответствии с ней или ей в противовес. Их характер формируется в реакции, в сравнении: они производят больше шума или поднимают меньше волн, они более такие или менее сякие. Я не знаю, какое место завиднее. У каждого свои преимущества и свои недостатки. Знаю только, что я вторая, младшая, последыш, и это я глубоко, всем нутром, чувствовала всю жизнь.

Я закуриваю и включаю телефон. Матье не ответил на мое сообщение. Он его прочел, судя по синему значку внизу экрана. Я мысленно формулирую следующее, которое ему напишу, но делаю над собой усилие, чтобы его не отправить. Моя гордость смотала удочки одновременно с его уходом. Я сознаю, что поступаю себе во вред, засыпая его мольбами, но это сильнее меня. Я лихорадочно перебираю бусины на браслете, когда в окне второго этажа появляется голова Эммы.

– Агата, иди посмотри!

– Иду.

Я давлю окурок на земле – почти слышу, как ругается Мима, – и поднимаюсь в комнату к сестре. Она сидит перед телефоном. На экране маленькая девочка и кудрявый мальчуган.

– Дети, поздоровайтесь с вашей тетей.

– Здравствуй, тетечка!

Саша меня, наверное, совсем не помнит, ему было пять лет, когда мы виделись в последний раз. Алиса вообще знает меня только с чужих слов. Глядя на них, таких больших, я понимаю, как много времени прошло. Ну да, пять лет разлуки. Беременность, первые шаги, детский сад и начальная школа, разбитые коленки, рисунки на стенах, шатающиеся зубы, вечерние сказки, ботинки не на ту ногу, ярмарки, шепелявость. Много воспоминаний накапливается за пять лет.

Я перебрасываюсь с ними несколькими словами, они естественны, а я напряжена, слишком громко смеюсь – чтобы не подумали, что я растрогана.

На экране появляется Алекс.

– Привет, Агата! Рад тебя видеть.

– И я тебя!

С ним тоже случилось много всего за эти пять лет, в том числе он потерял половину волос.

– Когда ты к нам приедешь? – спрашивает он.

– Ой, да! – подхватывает Саша. – Приезжай к нам в гости!

– Она прямо сейчас приедет? – спрашивает Алиса.

Я опять смеюсь.

– Нет, детка, но я приеду в другой раз. Обещаю!

Телефон слегка вздрагивает. Я вынимаю его из руки сестры и прислоняю к стопке одежды на этажерке. Я задаю вопросы детям, узнаю, как поживает зять, я вижу Эмму в роли матери, жены, я-то больше знаю ее в роли сестры, а потом Алекс объявляет, что уже поздно, детям пора в кровать, экран гаснет, сестра говорит, ей тоже пора спать, целует меня, и дверь закрывается. Я возвращаюсь в гамак, к сигарете и браслету из бусин, думая, что, хотя между нами был экран и вся страна, то, к чему я ненадолго приобщилась, очень похоже на семью.

Тогда

Июнь, 1990

Эмма – 10 лет

Дорогой журнал «Микки Маус»,

Я увидела, что можно тебе написать и задать вопросы, и у меня есть вопрос. Я посмотрела «Голубую бездну» и мечтаю работать с дельфинами. Я хочу знать, где и чему мне надо учиться. Очень надеюсь получить ответ (я написала в «Стар Клаб», они не ответили).

Эмма

P. S. Я не очень люблю Дональда, он всегда сердится.

Сейчас

6 августа

Эмма

7:10

Я уже не сплю. Такое часто бывает в последнее время. Черные мысли вырывают меня из сна, и, чтобы избавиться от них, приходится вставать.

Раньше это была прерогатива Агаты. Тревожность – ее территория. Моей был прагматизм. Эмма умеет справляться с трудными ситуациями. Эмма все разрулит. Эмма такая зрелая. Всю жизнь я носила костюм, который на меня надели, не спросив, впору ли он мне. В сорок два года я обнаруживаю, что он мне тесен.

Я слышу, как за стенкой посапывает Агата. Она легла поздно. В два часа ночи повернулась ручка входной двери. Я одеваюсь и спускаюсь по лестнице, не наступив на скрипучую ступеньку. Едва проснувшееся солнце просачивается в щели ставней. Я открываю их, утренняя прохлада наполняет гостиную, и я опускаюсь в кресло.

Это место Мимы. Шестьдесят два года она сидела в нем каждое утро. Она прочла в нем сотни книг, связала кучу свитеров, писала стихи, проверяла домашние задания своих учеников, чистила картошку, качала сыновей, оплакивала одного из них, расчесывала мои волосы. На круглом столике возле подлокотника я узнаю тетрадь, в которую она записывала все свои рецепты. Большинство достались ей от матери, а той в свою очередь от ее матери, и тетрадь была предназначена нам. Мима принадлежала той эпохе, когда готовили только женщины, ей бы и в голову не пришло передать тетрадь нашим кузенам. Я листаю страницы, некоторые со следами жира или глазури, и каждый рецепт несет с собой воспоминание. Спагетти с фрикадельками, кускус, польпеттоне, ушки, тирамису, миас, равиоли с рикоттой, фарфалле с кабачками, лазаньи, кампанаре, мороженое с киви, апельсиновый торт – я так и вижу ее с повязанным вокруг талии передником в маленькой кухоньке без столешницы. Мне было лет шестнадцать, когда она вбила себе в голову научить меня готовить ньокки. Мне больше хотелось пойти на пляж с соседкой, но я чувствовала, как ей важно передать мне свой опыт. Я великодушно согласилась уделить время, сказав подружке, что скоро приду, в полной уверенности, что мы управимся максимум за час. Через четыре часа, когда блюдо наконец приготовилось, Мима была довольна, сестра голодна, а мне хотелось вскрыть себе вены луковой кожурой. Бабушка вонзила вилку в ньокки и положила клецку мне в рот, прежде чем я успела отстраниться. Я прожевала, закатив глаза, и постановила, что нет, собственно, никакой разницы с ньокками из супермаркета.