Последняя страница тетради исписана дрожащим почерком, так непохожим на уверенный и прямой почерк первых рецептов. От этого контраста у меня щемит сердце. Для меня, маленькой девочки, бабушка всегда была старой. Я только недавно поняла, что, когда я родилась, ей не было пятидесяти. Мои дети, наверное, сейчас видят меня такой, какой я видела ее тогда. Она состарилась без меня. Я пропустила ее последние годы. Мы регулярно созванивались, я отправляла ей фотографии, но не приезжала. Думала, время еще есть, просто не представляла, что она может на самом деле однажды уйти. Она единственная никогда нас не подводила. Она была надежной, была незыблемым ориентиром. В моем бегстве бабушка стала побочным ущербом.

Мне надо проветриться.

Я беру сумку, ключи от машины и выхожу из дома.

7:42

Не знаю, как я здесь оказалась. Я ехала без цели, ведомая воспоминаниями о былых летних днях. У моих ног океан, вода лижет мне пальцы. Он сегодня спокоен. Солнце припекает спину, я задираю платье и делаю несколько шагов. Пляж почти пуст. К воде идет старик в сопровождении тучи чаек. На нем купальные шорты, седые волосы падают на плечи. Я узнаю его, он давно стал частью баскского пейзажа. Каждое утро, в дождь, в ветер или в снег, он приходит кормить птиц. Запускает руку в сумку, и начинается спектакль: он бросает в воду корм, чайки ныряют за едой, самая проворная хватает ее и улетает с обедом в клюве, а остальные кружат вокруг человека. Говорят, он любит только животных и бранит любого, кто с ним заговорит. Я и не собираюсь с ним говорить, молча наблюдаю.

Вода мне уже выше колена. Вдали образуется большая волна. Я поворачиваюсь, отступаю, пытаюсь бежать, но течение держит меня, получается бег на месте, я не даю себя свалить, помогаю себе руками, борюсь, напрягаюсь и падаю лицом вниз.

Старик обернулся и смотрит на меня. Я, улыбаясь, машу ему рукой.

– Да пошла ты! – кричит он мне от души.

На горизонте волн больше нет. Мое тело скользит по поверхности, я раскидываю руки. Уши в воде, и я слышу только оглушительную тишину. Солнце пригревает лицо. Волны океана укачивают меня и тотчас успокаивают. Я делаю глубокий вдох и глубокий выдох, несколько раз, и выхожу из воды, пока снова не накатили большие волны.

Я остаюсь на берегу минут десять, наблюдая за дамой, выгуливающей собаку, и молодым человеком с доской для серфинга. Волосы быстро сохнут, вот почему мне так нравится короткая стрижка. Я подбираю сумку и туфли и направляюсь к стоянке. Мокрое платье весит тонну и липнет к ногам. Старик все еще стоит на песке, хотя чайки, получив все, чего ждали, улетели.

– Хорошего дня, месье!

Он смотрит на меня так, будто я его глубоко оскорбила, и отвечает тем же тоном, что раньше:

– Заткни пасть, мешок с дерьмом!

Тогда

Декабрь, 1991

Агата – 6 лет

Я первая ученица в классе. Я уже была первой в прошлом месяце, а что сейчас – не думала, ведь Селина пишет большие буквы лучше меня. Учитель дает мне выбрать картинку из коробки. У меня уже все есть, это картинки, которые кладут в коробки с какао, но я ничего не говорю, отдам ее Селине.

Папа и мама будут рады, а Эмма отдаст мне свой плеер, она обещала. Он ей больше не нужен, на Рождество ей подарят магнитофон. Она сказала, что отдаст мне еще и диск Рока Вуазина, я знаю слова его песен наизусть. Мама тоже его обожает, но больше любит Патрика Брюэля.

В класс входит директриса и вызывает меня. Все смотрят на меня, я ничего не понимаю, надеюсь, что вручат еще какую-нибудь награду. Я иду за ней, мне немножко страшно, и я вижу во дворе маму. На ней зеленое пальто, а глаза у нее красные, и она плачет, глядя на меня. Может быть, она так рада. Она пытается что-то сказать, но не может, и тогда директриса говорит мне, что папа попал в аварию.

Тогда

Декабрь, 1991

Эмма – 11 лет

Мама не знала, стоит ли нам идти на похороны, но Мима сказала, что это важно.

Народу собралось совсем немного. Похороны я видела всего лишь раз, по телевизору, когда хоронили Колюша, людей было гораздо больше. А ведь мой папа тоже был хороший.

Мима все время гладит нас по волосам. Дедуля держит ее под руку, она чуть не упала, входя в церковь. Кюре перепутал имена и назвал папу Аленом, а его зовут Мишель. Это рассмешило кузена Лорана, он не мог остановиться, и тете Женевьеве пришлось вывести его на улицу.

Все так долго, надо вставать, садиться, вставать, садиться, кюре все время говорит про Иисуса, хотя умер-то папа.

Мама много плачет, наверное, она его еще любила.

Мартина сидит в дальнем углу церкви с Давидом. Я не решилась с ней поздороваться, маме и так плохо.

Есть время подумать о папе, но мне вспоминается только прошлое воскресенье. Мы смотрели «Спасателей Малибу», и Митч Бьюкеннон сказал, что в лодке блеснуло очко. Папа засмеялся, я не поняла почему, он мне объяснил, и мы смеялись вместе. Агата хотела, чтобы ей тоже сказали, но папа не стал, потому что она еще маленькая. Он велел не рассказывать маме, я обещала, но все равно проговорилась, и она сказала, что он дурак.

Все выходят из церкви, и какие-то дяди выносят гроб. Мы идем на кладбище, оно совсем рядом. Небо оранжевое, солнце садится, и в первый раз мне от этого грустно. У меня мерзнет правая рука. В левой, с тех пор как умер папа, я держу руку сестренки.

Сейчас

6 августа

Агата

9:00

Я слишком долго сплю. Это часто бывает в последнее время. Сон отвлекает меня от черных мыслей; чтобы избавиться от них, надо снова заснуть. Только во сне тревога и грусть оставляют меня в покое.

От звонка будильника на телефоне я вздрагиваю. Приоткрываю один глаз, прицеливаюсь и нажимаю на кнопку, которая позволит мне поспать еще девять минут.

9:09

Надо вставать.

Мне так хорошо в постели.

Ну еще чуточку.

9:18

Девять минут ничего не решат.

9:27

Последний раз.

Обещаю.

9:36

Самый последний раз.

Самый последний раз, самый-самый последний раз, самый-самый-самый последний раз.

Черт, это так и крутится в голове.

9:45

Соберись, Агата.

Со

бе

рись.

9:54

Эмма врывается в комнату и распахивает ставни.

– Эй, там, подъем! Скоро десять, а у нас насыщенная программа.

Ворча, я натягиваю простыню на лицо.

– Какая программа?

– Нам надо на Ла Рюн.

Я сажусь в постели:

– На поезде?

– Ничего подобного. Сколько мы собирались пойти туда пешком, сейчас самое время.

Я снова ложусь.

– Спокойной ночи, Эмма.

Она, смеясь, выходит из комнаты.

– Давай одевайся, и чтобы обувь была правильная. Жду тебя внизу!

Ла Рюн – пиренейская вершина, которую видно из Англета. Мима не раз возила нас туда на легендарном поезде по зубчатой железной дороге 1920-х годов. Сверху открывается изумительный вид на Страну Басков и побережье, но с моим спортивным уровнем не лучше кувалды не исключено, что я прибуду туда на носилках.

11:52

Не знаю, откуда у нее эта сила. Ей всегда удается меня уговорить. Было решено и подписано, что я поднимусь на Ла Рюн пешком. И вот пожалуйста: я в самых удобных кроссовках и с фляжкой в руке ступаю на походную тропу.

– Как ты? – спрашивает она.

– Супер. Это лучший день в моей жизни.

– Не беспокойся, мы будем двигаться в твоем темпе.

– Тогда придем нескоро, мой темп черепаший.

Эмма смеется. Она всегда была более спортивной. Начала заниматься гимнастикой еще в начальной школе и участвовала в соревнованиях до старших классов. Я перепробовала дзюдо, танцы, легкую атлетику, гандбол и плавание, и итог этого исчерпывающего эксперимента однозначен: спорт не для меня.

11:58

Еще жива. СТОП.

12:11

В конце концов, это довольно приятно. Мы идем медленно, что позволяет любоваться пейзажем. Остановились на минутку погладить баскских пони. И мне пришлось первой двинуться в путь, иначе мы бы до сих пор там стояли.

12:18

Происходит странная вещь: мои часы утверждают, что мы идем двадцать шесть минут, но мои ноги вопят, что прошло двадцать шесть часов. Кто-то из них врет, и я склонна доверять моему телу.

12:22

Часы сестры говорят то же самое, что мои. Или существует солидарность часов, или они говорят правду.

12:30

Чем сильнее хочешь, чтобы время шло побыстрей, тем медленнее оно тянется. В нем живет дух противоречия. Я уверена, что время – Скорпион по знаку зодиака.

12:31

Нас обогнала группа пенсионеров с палками. Они поздоровались с нами, и я едва сдержалась, чтобы не сделать из них шашлык.

12:32

Эмма предложила остановиться на привал. Из чего я делаю вывод, что у меня вид умирающего лебедя, но возмутиться нет сил. Мы садимся на камень в стороне от тропы.

– Если хочешь, спустимся на поезде, – великодушно предлагает она.

– Или так, или на скорой, как скажешь.

– Признаюсь, я не ожидала, что это будет так утомительно.

Я кладу руку ей на плечо:

– И правда, это, наверное, нелегко в твоем возрасте.

Она делает вид, будто обиделась:

– Смотри, ты меня догоняешь, тебе тоже скоро сороковник!

– И не говори. Я рассчитываю на тебя, возьми надо мной шефство. Должен же кто-то помочь мне выбрать подгузники и кашки.

Она смеется:

– Язва!

– Вот видишь, ты уже соскакиваешь с катушек.

12:45

Старушка мстит, она ускорила шаг.

13:00

– Хочешь, сделаем еще привал? – предлагает Эмма. – Я взяла с собой бутерброды.

Мы устраиваемся в тени под елью, и я должна признать, что панорама отсюда симпатичнее, чем вид из моей кухни. Страна Басков пестреет всеми оттенками зеленого, там и сям плывут облака, в нескольких метрах от нас пасутся не такие уж и дикие коровки. Что поражает больше всего, так это тишина. Кроме шагов туристов и позвякивания колокольчиков на шеях коров, ни звука. Только когда больше не слышишь шума, замечаешь, что он все время есть. Даже гул в моей голове приглушается.

Эмма протягивает мне бутерброд.

– Местная ветчина, – объявляет она.

– Я по-прежнему вегетарианка.

– Шучу! Я приготовила для тебя с рокфором и орехами.

Ненавижу рокфор. Я вообще ненавижу острые сыры, но рокфор особенно. Я знаю, что вкус ему придает плесень, и от одного этого меня может вывернуть. Она, наверное, забыла. Однако, тронутая ее жестом, я кусаю бутерброд (стараясь прихватить побольше хлеба) и делаю вид, что мне очень вкусно.

13:23

Я ищу повод идти дальше, с тех пор как проглотила единственный кусок бутерброда, который смогла в себя запихнуть. Эмма решила, что мне не нравится, я возразила, что съеденная перед уходом слойка с шоколадом перебила мне аппетит. Она закрывает рюкзак и закидывает его на спину:

– Знаешь, что сказала бы Мима?

– Что твои идеи дерьмо.

– Перестань, я уверена, что ты специально настраиваешься на негатив, а на самом деле тебе очень нравится это восхождение.

– Ты видишь меня насквозь, – отвечаю я мрачно. – Так что же сказала бы Мима?

– Что после еды физическая активность противопоказана.

Я смотрю на нее, не решаясь поверить услышанному, а она довершает свою мысль:

– И потом, слишком жарко для подобных глупостей.

Я готова броситься ей на шею, но чувство вины удерживает меня.

– Эмма, я с ног валюсь, но ты меня знаешь: я всегда преувеличиваю. Не хочу, чтобы ты обделяла себя ради меня.

Она уверяет меня, что все в порядке, я уверяю ее, что я готова, она настаивает, она вполне может обойтись, я настаиваю, я вполне могу дойти, все становится с ног на голову, и, когда я почти готова умолять ее подняться на эту проклятую вершину, побеждает опять она, и мы поворачиваем назад.

Тогда

Апрель, 1992

Агата – 7 лет

Сегодня мне исполнилось семь лет. Я получила конверт от Мимы, как каждый год. В нем бусина, я убрала ее к остальным, и стихотворение, написанное на открытке с лошадками.

Мама сказала, что у меня теперь сознательный возраст и надо хорошо себя вести.