В какой-то момент сквозь прореху в покойницкой деревяшке я увидел, будто призрак стал двоиться, делиться. Думал, показалось сначала от трудов праведных да усталости, но нет.

Теперь я ясно видел, что старухи стало две, и вторая была уже со памятным лицом. Только теперь на нем не осталось ни следа прежнего довольства. Лишь неподдельный ужас.

Призрачная старуха рванула было прочь, норовя сбежать, но цепкие пальцы нечисти крепко вцепились в нее, тянули к себе, прижимали. Я видел, как рот дряхлой ведьмы распахивается в беззвучном крике, как тянет она в мольбе ко мне старушечьи руки, хватает воздух, как в ее широко распахнутых глазах плещется страх обреченного.

Краткий миг бесполезной борьбы, нечисть почти ласково обнимает душу босорки, крепко-крепко…

И вот возле колодца уже пусто. Лишь медленно оседает смерчик плакун-травы, затухая волшебным сиянием.

– Как сестрицы, вы теперь неразлучны, – тихо сказал я.

У дальних дворов вдруг заорали петухи.

Впервые за ночь убрав опостылевшую деревяшку от лица, я поднял взгляд на бледнеющую луну, спешно светлеющее небо.

Занимался рассвет.

Где-то начали хлопать ставни, тяжко лязгать отпираемые засовы. Начинался новый день.

И вдруг вдали раздался резкий, истеричный девичий крик – кажется, от дома старосты:

– Померла! Баба Яря, жена головы-то, померла! Во сне, видать. Горе, горе-то какое!

– Эвона как, – задумчиво пробормотал я, растерянно вертя в руках кусок домовины.

Под ногами ломко хрустнула спаленная волшбой плакун-трава.

Ырка

Я прикинусь полыньей,

Волчьей ягодой-травой,

Стукнусь оземь я, змея!

Обернусь вновь полынья!

По следам твоим пройдусь,

Враз тобою обернусь.

Сердце в пепел обожгу

Ярым оком!

«Ярым оком», Лесьяр

«Надо было остаться на ночлег», – повторял я себе в который раз, спешно топая по узкой, поросшей невысокой травой колее. Вокруг стелилось бескрайнее поле. Всего час назад золотистое в лучах солнца, сейчас оно приобретало зловещие ржавые оттенки. Еще чуть-чуть – и длинные крадущиеся тени поползут холодным покрывалом, погребая под собой последние остатки дня.

Я с тревогой глянул на небо. На вечернем небосклоне робко пробивалась луна. Пока бледная, застенчивая, она послушно ожидала, когда солнце наконец свалится за край далекого леса.

Изрядно уставший, я все же постарался ускорить шаг. До заветной чащи по ту сторону пашни было никак не меньше часа пути. И надо было успеть.

Поле, днем полное птичьим гомоном, людским шумом с покоса, смехом ребятни у развозных телег, сейчас наводило жуть. Недвижное, без малейшего ветерка, тихое. Душное.

В голове тревожно прозвучал голос наставника Баяна: «Ночью в поле остаться – хуже смерти. Не просто гибель водится там, а тот, кому лучшее лакомство – ведогонь, душа людская!»

Выругавшись на себя в очередной раз, я перешел на бег. Коробок с заметками больно застучал по ногам.

Надо было остаться на ночлег…

Телегу в низине я увидел сразу, как только преодолел верхушку подъема. Она стояла у самой дороги, немного накренившись вбок. Сердце радостно екнуло: неужто домчим с ветерком? Но я тут же одернул себя: любой селянин знает, что как только тень от косы длиннее роста стала, то срочно к дому собираться. А потому никто по доброй воле посреди поля вечером не встанет.

Закат все никак не сдавался подпирающим сумеркам, а потому там, внизу, можно было разглядеть некоторое шевеление. Чуть помедлив, я решительно двинулся вперед. Даже если это лихие люди, не так страшно, как то, что может застать меня ночью в поле. Уж лучше получить кистенем по темечку.

Чем ближе я подходил к телеге, тем отчетливее слышалось злобное ворчание. Прислушавшись, с облегчением понял, что угрозы ждать не стоит. Возле вывернутого колеса, треснутого и покореженного, возился немолодой уже дядька, поминутно сплевывая, ругаясь и пыхтя. Одет он был просто: широкие бесформенные штаны, рубаха, подпоясанная бечевкой, на которой висел кисет, да сбитые лапти. Встопорщенные и торчащие в разные стороны от ушей волосы лоснились от пота, а лысина томилась испариной. Скорее всего, селянин из ближайших постоев или же малый купчишко.

Занимался мужичок откровенно бесполезным делом: подступался к сломанному колесу то с одной, то с другой стороны в надежде, видимо, что сии действа каким-то чудом починят злосчастную телегу, вытащат ее на дорогу и домчат до дому.

Тяжело вздохнув, я остановился. Не везет тебе, ведун. Но делать нечего: никак нельзя было оставлять в беде непутевого мужика. Да и не поздороваться с встреченным – дурная примета.

Я кашлянул, окликнул дядьку:

– Здрав будь, друже. Что ж ты тут возишься? Негоже к ночи тут оставаться. Бросай скарб, уходить надо!

У меня не было времени на объяснения и задушевные беседы.

Мужичок вздрогнул. Увлеченный, он не услышал моего приближения, а потому резко развернулся с явным намерением обложить на чем свет стоит нежданного советчика, но вовремя осекся, приметив мое очелье. На лице его хороводом пронеслась череда самых противоречивых чувств. Он потупился, что-то промямлил и выдавил из себя, кивая на повозку:

– Лошадь, падлюка, понесла. Порвала поводу и ушла полем. Уйти, говоришь, ведун? А телега? Пожитки! Товар…

Я резко осек его:

– Еще полчаса, мужик, и от тебя рожки да ножки останутся. Сам знаешь, что в поле ночном приключиться может. Идем, живо!

С моей стороны было непочтительно так резко обрывать старшего, но носиться с несчастным купцом я никак не мог. Я очень надеялся, что авторитет очелья ведуна перевесит впечатление от моей безбородой молодости и мужичок не станет упираться.

И правда.

То ли купчишко и сам уже смирился с потерей имущества, то ли уважение к моему ремеслу, то ли просто страх сделали свое дело. А потому лишь поворчав больше для виду, он шустро перекинул через узкое плечо котомку, еще раз грустно поглядел на останки телеги и торопливо засеменил следом за мной.

А я уже спешно вышагивал по колее.

В давящей, звенящей тишине не было слышно ни обычной стрекотни сверчков, ни шелеста травы, ни суматошного порхания ночных тварей. Только глухой стук моего посоха об утоптанную землю и тяжелое сопение нового спутника.

– Меня это, Хватом кличут, – вдруг сказал мужик, чуть обгоняя и заглядывая мне в лицо.

– Неждан, – буркнул я, всматриваясь во все еще такой далекий частокол леса.

Купец меленько закивал, будто получив важный ответ, и продолжил семенить рядом.

Ночь упала на поле внезапно.

Буквально мгновение назад мы шли в сумерках, как вдруг все разом ухнуло в темноту. Луна, моментально набрав силу, залила мир серебряным светом. Все вокруг изменилось до неузнаваемости. Поле превратилось в черное озеро, уходящее вдаль, во тьму. Дорога напоминала теперь блеклые мостки, утопающие в омуте. Виделось все ненастоящим, выдуманным. Я взглянул на белый блин над нашими головами – маленькая, но радость: небо было почти чистым. В безлунную ночь в кромешной тьме выбраться с поля нам было бы невозможно.

– Быстро, – просипел я, непроизвольно переходя на шепот, – нам надо во что бы то ни стало добраться до леса. Делай, что я скажу, без колебаний!

Хват только молча сглотнул. В его припухших глазах плескался ужас. Даже встопорщенные редкие волосы как будто грустно опали.

И мы прибавили шагу.

До леса оставалось не больше трех сотен саженей, и я уже было подумал, что обошлось, когда за нашими спинами раздалось тихое:

– Хват.

Пара мгновений кошмарной тишины.

– Хва-а-ат!

И снова.

Вкрадчивый молодой женский голос, тоскливый, зовущий:

– Хва-а-атушка…

И почти сразу ему вторил детский голосок:

– Хват… Хва-а-а-ат!

Кровь моя застыла в жилах. Ужас ледяным комом подступил к горлу, сдавил нутро. Редко кто мог даже из Ведающих похвастать встречей с ыркой. По крайней мере, из тех, кто был в состоянии что-то рассказать. Уж очень не хотелось мне такой сомнительной чести. До последнего я отчаянно верил, что или мы с Хватом поспеем к лесу, или нечисть нас не учует. Наивны верующие. Страшный обитатель ночных полей нашел нас, и сейчас сквозь пелену страха пробивалась только одна мысль: «Успеть!»

Иначе конец!

Я резко повернулся к своему спутнику, стараясь схватить его за плечо и при этом не обернуться самому туда, откуда мы шли.

Нельзя было ни в коем случае дать Хвату глянуть назад.

Развернуть. Удержать!

И я успел.

Купец только начал поворот (благо он оказался тугодумом и не кинулся сразу вертеть головой по сторонам), а я уже крепко схватил его за плечи, притянул к себе чуть ли не вплотную, стараясь сузить обзор до границ моего лица. Зацепить его взгляд, приковать к себе.

– На меня! На меня смотри, дурень! – зашипел я ему прямо в лицо.

Купец растерянно, очумело глядел на меня. Чуть повел головой неуверенно.

– Но… Алена, Добранка… Они ж откуда? – Он медленно отводил от меня взор.

Туда, в ночь.

Я понимал, что еще мгновение, и купец нырнет взглядом в темноту, поддавшись на зовущие оклики. Ырка, ночной обитатель полей, старательно продолжал звать, подражая женскому и детскому голосам – видимо, близким Хвата. И стоило селянину встретиться взглядом с той нечистью, что заискивающе звала из мрака, и сроку нашей жизни не насчиталось бы и мига.

Не придумав ничего лучшего, я хлестнул завороженного мужика по лицу ладонью наотмашь. Со всей возможной силы.

Это подействовало. Он вернул ко мне мутный взгляд, в котором марево сменялось недоумением.

– На меня смотри! – вновь гаркнул я.

Мой крик, который должен был разнестись по безмолвию поля, просто утонул в душной ночи. Был – и нет.

– На меня, – еще раз медленно и с нажимом произнес я, – смотри!

И он повиновался.

Почти вплотную прижавшись друг к другу, мы застыли недвижно. Мужичок был ниже меня на добрый локоть, а потому, чтобы смотреть ему прямо в лицо, я изрядно скособочился, но сейчас это неудобство меня мало заботило.

Так мы и стояли посреди безграничной ночи, в страшном, мертвом серебре света луны. А вокруг нас, казалось, со всех сторон в поле исходил зовом мрак.

Силясь одолеть панику и желание рвануть очертя голову, я держался только на том, что я в ответе за этого случайно встреченного мужичка. Я хоть и молодой, но ведун. Мы за тем и посланы, чтобы оберегать да наставлять.

Мысленно отчитав себя за минутную слабость, я собрал волю в кулак и постарался сказать как можно весомее:

– Ни в коем случае не смотри по сторонам, Хват! Угораздило нас ночью в поле задержаться, вот и нагнал нас ырка. И теперь одно у нас спасение – до ближайшего леска добраться. Лешие никакую полевую погань к себе не пропустят. Меня слушай внимательно. Делай, как говорю. Тогда спасение будет. Понял?

Хоть голос мой и дал трещину, но Хват, молодчина, только судорожно кивнул.

Я убедился, что купец больше не порывается вертеть головой, рывком выдохнул и сказал:

– Сейчас пойдем. Закроешь глаза. Ни в коем случае не открывай! Кто бы тебя ни звал, кто бы ни молил! Я поведу. Благо луна дорогу освещает, до леса не заплутаем в поле.

И, глубоко вдохнув, я собрался с силами, закончил на выдохе:

– В путь!

Я подождал немного, пока мужичок осознает сказанное и плотно закроет глаза. После этого, продолжая глядеть прямо в обветренное лицо Хвата, взял того под руку. Крепко. И разом развернувшись на дорогу да поворотив за собой мужичка, я вскинул голову к бледному диску луны.

Мы шли.

Со стороны могло показаться, что двое юродивых слепых идут по ночному полю, осторожно ступая, не глядя, неестественно запрокинув головы и выпрямив спины. Медленно брели мы средь темного розлива трав. А вокруг нас не унимался ырка, перебирая голоса, меняя зов на плач.