– Концепция дуализма угрожала раннехристианской церкви, – пояснил Виктор. – Гностики, самая серьезная опасность для католической церкви в истории, заимствовали дуалистические элементы своей теории из веры в Ахримана. Так же поступили и многие другие еретики.

– Если честно, – откинулся на спинку дивана Грей, – мне легче представить, что какой‑нибудь злой божок там, наверху, творит всякие мерзости, чем уверовать в Господа, ответственного за существование геноцида и детской проституции.

– И многие ученые умы в истории с тобой согласились бы. Не будь католическая церковь так сильна, популярные дуалистические ереси вроде манихейства, катаризма, богомильства, альбигойства и марсионизма, скорее всего, дожили бы до наших дней. Кстати, святой Августин в течение девяти лет был манихеем.

– Святой Августин состоял в секте? – удивился Грей. – Я про манихеев в жизни не слышал.

– Это потому, что культы, ереси и альтернативные верования не просто осуждались католической церковью: они уничтожались.

– Звучит… космически. Сама идея злого бога.

Виктор перестал расхаживать, уголки его губ приподнялись.

– Кто на самом деле считает себя воплощением зла, Грей? Тебя бы удивил взгляд на вещи тех, кто находится внутри секты, даже такой ужасной, как L’église de la Bête.

– Думаю, я получил некоторое представление об истории и понял, что к чему, но как это связано с Дарием или с убийствами?

Виктор стоял перед окном, снова глядя в никуда. У Грея возникло подозрение, что он решает, сколько готов рассказать.

– В первую очередь я искал знания, и, надеюсь, ты это понимаешь. Когда в самом начале своего пути я учился в Оксфорде, то практиковал магию. Дарий, я и… одна девушка исследовали черную магию вместе.

Грею сложно было представить Виктора хоть молодым беззаботным студентом колледжа, хоть романтиком, но по задумчивому тоскливому взгляду профессора становилось ясно, что когда‑то именно таким он и был. А еще Доминик видел, что в воспоминаниях Радека таятся грусть и боль большой потери. Интересно, подумалось ему, не об этой ли девушке вспомнил Виктор после вопроса о том, был ли он женат?

– Есть группа черных магов, – продолжал профессор, – в которой верят, что магия исходит не только от законов Вселенной, но и от сущности или сущностей, которые держат под контролем темные силы. Таких магов называют дьяволопоклонниками.

Грей поднял вверх палец.

– Когда я читал о зороастризме, там говорилось про касту жрецов под названием маги, или волхвы. Конечно, они практиковали магию, откуда и пошло название, а также в честь трех библейских волхвов. У Ахримана тоже были свои маги?

– Говорят, что маги, которые поклонялись Ахриману, обучали царя Соломона темным искусствам, включая призывание демонов. Мы почти ничего не знаем о жрецах Ахримана, кроме того, что весь древний мир их боялся. И в исторических записях Ахриман практически не упоминается, если не считать трудов Рудольфа Штайнера, выдающегося философа и исследователя Гёте. Он работал в начале двадцатого века.

– О нем я тоже ничего не знаю, – заявил Грей.

Виктор отошел от окна, чтобы приготовить еще абсента. Пристраивая к бокалу ажурную лопаточку и кубик сахара, он сообщил:

– Штайнер был основоположником движения, которое назвал антропософией. Оно сочетало в себе элементы ницшеанства, философии Гёте, европейского трансцендентализма и теософии. У Штайнера появилось довольно много последователей, хотя его космология была весьма причудливой. В его представлении в человеческой эволюции и духовном развитии ключевую роль сыграли три фигуры: Христос, Люцифер и Ахриман. Ученый считал, что ахриманическое влияние существует с середины пятнадцатого века и что Ахриман воплотится в течение третьего тысячелетия, как когда‑то воплотился Христос.

– Третье тысячелетие ведь сейчас? По-моему, «причудливая» космология – это очень слабо сказано.

– Просто других точек отсчета у Штайнера нет, – пояснил Виктор.

– И еще догадка, – сказал Грей, вставая, чтобы размять ноги. – Твой старый приятель был дьяволопоклонником.

– В яблочко, – поджал губы Радек.

Грей отнес в кухню свою чашку из-под кофе и вернулся к шефу.

– И сам ты тоже.

– Я баловался этим, – спокойно подтвердил тот, – но в итоге отказался.

Грей давно знал, что интерес Виктора к религиям и культам выходит далеко за рамки деятельности по охране закона. Он не раз задавался вопросом, что руководит Радеком, когда тот принимает решение: желание помочь жертвам или стремление удовлетворить собственное любопытство.

– И что же это для нас означает? – спросил Грей.

– Дарий, он же Саймон, был невероятно умен и талантлив, но при этом неловок и ужасно замкнут. Такой, знаешь, изгой общества. Трудно поверить, что в Сети я видел того же человека, хоть в этом и нет никаких сомнений. А еще маги, в особенности дьяволопоклонники, стараются нигде не светиться.

– Может, твой давний приятель с годами сменил приоритеты, – предположил Грей. – Решил, что ему больше хочется обзавестись «порше» и стайкой сексапильных юных последовательниц.

Виктора это явно не убедило.

– А вообще у дьяволопоклонника, – рассуждал Грей, – мог найтись мотив объявить еретиками и Маттиаса Грегори, и Ксавье Марселя.

– Да, возможно.

– Но, конечно, не исключены совпадения – и мантия дьяволопоклонника, и активность Саймона как раз во время убийств.

– Конечно, – подтвердил Виктор.

– Только я не особенно верю в совпадения.

Они молча уставились друг на друга, и на лице профессора было написано согласие.

– Первоочередной вопрос, – сверился со своими часами Грей, – остановится ли на этом преступник. Мы раскрываем старые убийства или предотвращаем новые?

– Утром мне позвонили из Интерпола. Жак Бертран, с которым я работаю много лет, сказал, что пришло еще одно письмо, на этот раз – главе Круга магов в Йорке. Это одна из старейших в мире общин.

– Я даже не знал о существовании общин магов.

– На самом деле их много.

– Похоже, сегодня у меня день просвещения, – усмехнулся Грей. – И речь в письме снова идет о шести днях?

– Да, только три из них уже прошли.

– Значит, едем в Йорк?

– Я еду, но не сразу, – сказал Виктор, уткнувшись взглядом в бокал. – Нужно кое-что расследовать в Сан-Франциско, основываясь на новой информации.

Грей даже не стал пытаться уточнить, о чем речь, спросив вместо этого:

– А мне что делать?

– Мне нужно, чтобы ты занялся смертью Ксавье.

Доминик медленно кивнул.

– В этом есть смысл.

– Хорошо. Я куплю на вечер билет в Париж. Нельзя терять время.

Грей попрощался и двинулся к выходу, но притормозил, полуоткрыв дверь:

– Еще один момент.

– Какой? – подал голос Радек.

– Я понимаю, почему ты не упомянул дьяволопоклонников раньше. Помалкивать о некоторых вещах вполне естественно, Виктор, у всех есть свои секреты. Просто постарайся, чтобы они не повлияли на расследование, над которым я работаю.

Глава 15

Париж

Из угловой кабинки Люк Морель-Ренар наблюдал за людьми, толпящимися в дешевом баре Восемнадцатого округа. Пусть в этом районе и располагалась базилика Сакре-Кёр, он тем не менее оставался одним из самых неблагополучных в Париже, и Люк некоторое время сокрушался, что мигранты из Северной Африки и других мест заполонили места, где прошло его детство, принеся с собой безработицу и преступность.

Люк был восходящей звездой ультраправой организации Unité Radicale ^[6], которая, однако, была распущена после неудачного покушения на Ширака. Тогда к Люку, преуспевшему как в ораторском искусстве, так и в идеологии ненависти, обратился некий член L’église de la Bête. Поначалу Морель-Ренар был шокирован безнравственностью этой подпольной группировки и требованиями, которые она предъявляла к своим последователям, но потом понял, что его устремления, как плотские, так и политические, могут быть удовлетворены именно там.

Руководство Ксавье никогда не нравилось Люку: на его вкус, лидер был слишком уж прямолинейным. К тому же, если пресса пронюхает о связях Люка с Церковью Зверя, от него отшатнутся даже собственные последователи-радикалы. Церковь помогала его политической карьере изнутри, а не снаружи.

Когда в углу завязалась драка, Люк размышлял о том, какой он удачливый. Ксавье мертв. Теперь Люк отвечает за руководство церковью, и единственный человек, перед которым придется отчитываться, куда больше соответствует его целям. По сути, Люк пришел к пониманию красоты и могущества точки зрения Волхва и теперь считал себя его верным учеником. Тот пообещал помочь политической карьере Люка, и не только. Далеко не только.

Драка в углу закончилась, и редкая для этого места тишина снизошла на толпу, когда бармен прибавил звук телевизора. Снова выступал Саймон Азар, и его слушал каждый член профсоюза, байкер, анархист, сатанист и районный хулиган. Люк, благоговея, наблюдал, как Саймон, сидящий в кресле с высокой спинкой, преподносит аудитории мощную смесь интеллекта, харизмы и непритязательной мудрости, которая находит путь к сердцам и работяг, и умников, и маргиналов. Религиозные лидеры уже осудили Азара, но остальные представители огромной части человечества, плавающей в мутных водах агностицизма, цеплялись за надежду, которую он давал, как за спасательный круг.

Люк слушал переводчика.

– Сегодня утром я вышел в Сеть, и знаете, какие на этой неделе три главные новости? – Саймон принялся загибать пальцы. – Первая: еще одно землетрясение на Гаити. Вторая: сильное наводнение в Бразилии уничтожило тысячи домов и урожай на миллионы долларов. Третья: итальянец, живущий в элитном районе меньше чем в миле от Ватикана, похитил и расчленил двух местных школьников. – Азар помолчал, чтобы все обдумали ужас случившегося. – Знаете, что объединяет эти кошмарные события? Дело в том, что они произошли всего за одну неделю в трех странах, где особенно развиты католицизм и набожность. Сколько десятков тысяч и даже миллионов жителей подобных стран, сколько миллионов молились на этой неделе о мире и процветании? И к чему привели их молитвы, чем помогли несчастным душам, погибшим в результате этих происшествий? По меньшей мере нелепо думать, что Бог убивает наших детей или допускает подобные несчастья, какой бы теологической системы ты ни придерживался. Мы не принадлежим к рациональному виду, а, скорее, склонны рационализировать. И делаем все необходимое, чтобы вписать Бога в привычные нам рамки.

Толпа одобрительно загудела.

– А если бы подобные трагедии произошли в безбожной стране, где люди приходят в мир, стреноженные первородным грехом, а вечное проклятие довершает дело? Кем надо быть, чтобы создавать людей столь ужасно несовершенными, а затем обречь большинство из них на бесконечное наказание? – Саймон хлопнул в ладоши и подался вперед в кресле. – И кто, спрашиваю я вас, в таком случае являет собой зло? Ах, скажете вы, но ведь ада на самом деле не существует, а вечное проклятие – просто миф. Но каково же в таком случае, спрошу я, значение жертвы Христа? От чего нас спасать? – Он развел ладони. – Я понимаю, что многие из вас не верят в концепцию ада и вечного проклятия, но зачем цепляться за идеалы, включающие столь анахроничные понятия? Почему бы не стать свободными мыслителями, свободными существами? Чего нам тут бояться, кроме непрожитой жизни?

Выражение безграничной печали появилось на вытянувшемся лице Саймона.

– Разве не пришло время пересмотреть наше представление о Боге? Предположить, что не мы созданы по его образу и подобию, а он – по нашему? Что ему знакомы наши удовольствия, наша боль, вся щемящая красота нашей любви, наших потерь и стремлений, все эти отличительные черты человеческого бытия, всё, что мы знаем. И всё, что мы имеем. Разве не пришло время, – добавил он мягко, – начать искать универсальные решения наших проблем, а не заоблачные идеалы, которые разделяют народы, страны и города?