Только это не зависимость, твердил себе Оук, и он не извращенец. В сатане отражается истинная природа человека, и считать иначе – интеллектуальная нечестность. И слабость.

Он гораздо больше хотел быть частью Церкви Зверя, чем покоряться искусственной, навязанной обществом западной морали. Ему предстояло собственными глазами увидеть, что представляет собой князь тьмы.

Оук мало что запомнил из событий той ночи: мешали одновременно упоение и отрицание. Они привели бомжа, принадлежащего к отбросам общества, и отслужили черную мессу, пока тот висел на кресте вниз головой. Потом новообращенная женщина совершила то, что следовало. Не было никаких мучений, лишь быстрое убийство. Простое подношение. Наивысший акт любви и преданности новому властелину, сказал себе Оук, и акт этот был куда чище, чем массовые бойни, которые на протяжении веков устраивала организованная религия.

Оука чуть не стошнило, когда они пустили по кругу чашу, полную теплой крови, но он сумел сделать глоток. После жертвоприношения началась оргия, которая помогла Оуку забыть о том, что он только что видел и делал, а когда все было кончено, Оук, спотыкаясь, вышел из подвала в лунную ночь, что‑то бормоча от избытка чувств. Его хрупкая человечность была побеждена.

После этих событий Оук перестал гадать, негодяй он или нет. Не потому что пришел к какому‑то конкретному выводу, просто ему больше не было до этого дела. На следующую ночь, как раз когда Мэтти получил письмо, человек по имени Данте подошел к Оуку в потемках прямо на улице, где стоял его дом. Оука передернуло, когда он представил себе Данте: худого и жесткого, как кора красного дерева, одетого во все черное, с пирсингом в носу, губах и ушах, с подточенными резцами и жуткой могущественной татуировкой на бритом затылке – красной пентаграммой с отрубленной козлиной головой внутри.

До Оука доходили слухи, что Данте мастерски обращается с потайными ножами, что он правая рука самого Черного Клирика, боевик и без того внушающей ужас организации. Теперь Оук с надеждой ждал, когда же Данте нашинкует его обидчиков на крохотные кусочки и принесет в жертву Зверю их кровь.

Однако даже Данте уже не был источником наибольшего страха из тех, что поселились в обугленном сердце Оука. В ту ночь Данте рассказал ему кое о ком еще. О человеке, который вышел за пределы людской скорлупы и стал кем‑то бо́льшим; о человеке, который однажды поведет за собой последователей и наконец позволит их религии по праву занять достойное место в этом мире, влиться в общий поток. Оуку была мила мысль о революции, но он не до конца поверил рассказам Данте о могуществе нового лидера. Однако ему хотелось стать частью возникшего движения, да и отказать Данте он побоялся. А тот изложил Оуку план действий и сказал, что Волхв явится через шесть дней в полночь, в точности как говорилось в письме.

Это будет посвящением Оука, объяснил Данте, и не только в полноправные члены Церкви Зверя, но и в новую организацию, которая объединит ее с Домом Люцифера. Тогда Оук окажется в самых первых рядах, возможно, даже будет приглашен во Внутренний совет.

Оук сыграл свою роль, все еще не ожидая никаких событий. Затем часы пробили полночь, и Волхв действительно появился, как и обещал Данте, материализовался перед сотнями свидетелей и, нашептывая что‑то, заживо сжег бедолагу Матти.

После этого Оук обрел не только церковь.

Он обрел веру.

* * *

Прежде чем набрать номер, Оук подержал телефон в руках, вспомнив ненадолго свое безрадостное детство в Сакраменто, бедную набожную мать, которая, будь она еще жива, оказалась бы просто раздавлена его выбором жизненного пути. Он до сих пор любил маму, но она была слаба и ничего не понимала.

Данте ответил на звонок своим гортанным голосом. По-английски он говорил с сильным акцентом. Оук почувствовал, как по телу пробежала дрожь страха. Он собрался с духом и сказал, стараясь, чтобы его голос звучал как можно небрежнее:

– У меня только что были гости.

Глава 10

Такси высадило Виктора с Греем на Пасифик-Хейтс, перед домом, где жил следующий свидетель, Джон Себастьян Рейнольдс-третий, эсквайр. Выла береговая сирена; внизу, в районе гавани, подмигивали огоньки. Грей сунул руки в карманы. Прохладный воздух тонкими струями просачивался под его изгрызенную псом ветровку.

– Оук явно лгал, хоть я и не уверен, что он убийца. Кишка у него для этого тонка. Заплатить кому‑то другому он мог бы, но и только. И мы по-прежнему не знаем, что произошло.

– Именно так, – согласился Виктор.

– Что у тебя за теория?

Радек задержался на тротуаре, не обращая внимания на холод.

– Я считаю, что тут завязалась борьба за власть, и Маттиас с Ксавье оказались на неудачной стороне. А вот кто все это затеял и зачем, точно не знаю. В деле замешаны сразу и Дом, и Церковь Зверя, а значит, похоже, кто‑то пытается завоевать сердца и души сатанистов.

– Так себе выигрыш.

Они подошли к дому, причудливому георгианскому строению, дорожку к которому освещали фонари. Грей успел дважды нажать на звонок, прежде чем внутри звякнул засов и дверь приоткрылась на несколько дюймов. Открыть ее шире не позволяла цепочка.

В щели показалось румяное, чисто выбритое лицо. Грей подумал, что его обладателю за сорок и когда‑то он был хорош собой, но теперь его портила дряблая кожа и выступающие вены алкоголика. Когда он заговорил, голос звучал невнятно, однако язык не заплетался.

– Мы знакомы?

Виктор достал удостоверение.

– Джон Себастьян? Мы расследуем смерть Маттиаса Грегори и хотели бы задать вам несколько вопросов.

Мужчина посмотрел на удостоверение, потом на профессора:

– Интерпол?

– Мы работаем с местной полицией, – пояснил Виктор, протягивая ему визитку.

Джон испустил глубокий покорный вздох и снял дверную цепочку.

– Проходите. Могу я что‑нибудь предложить вам, господа, или детективы, или, может быть, надо называть вас агентами?

Напарники переглянулись. Грей подумал, что тут нет ничего общего со встречей, которую устроили им Оук и его адская псина.

Джон провел посетителей в кабинет, уставленный кожаной мебелью кремового цвета. Отсюда на город выходило эркерное окно. Грей с Виктором отказались от напитков, и тогда хозяин кабинета щедро плеснул себе скотча. Даже не обладая информацией о том, что он эсквайр, по аккуратной стрижке и опрятным ногтям в нем легко можно было опознать интеллектуала.

– Чем могу помочь?

– Вы говорили с полицией? – спросил Виктор.

– Я дал письменные показания прямо на месте происшествия, но после этого никто со мной не связывался. Я не юрист по криминальному праву, но каждому дураку ясно, что убийство главного сатаниста города нельзя назвать общественным приоритетом нумеро уно.

– Не хотите поделиться с нами своей версией событий? – поинтересовался Грей.

– Конечно. Это был третий обряд, в котором я участвовал. Всего третий. И тут это безумие. Не знаю, сколько вам известно о Доме, но мы не то чтобы в действительности поклонялись Люциферу, Вельзевулу, сатане, – он помахал перед ними своим бокалом, – или как еще можно назвать эту архаичную чепуху. Дом – скорее антирелигия, выпад против креационистов и сторонников джихада со всего света. Черт, да я даже политикой не интересуюсь, просто после развода у меня появилось слишком много свободного времени по вечерам. – Он покосился на одну из книжных полок, где стояли юридические тома с золотым тиснением на корешках. – Знаете, а ведь много лет назад мои профессора были правы. Закон – тяжкое призвание. Он крадет все ваше время, высасывает из жизни удовольствия и оставляет вас обезличенным и бездушным аналитиком. Наверное, я стал членом Дома, пытаясь разжечь в себе какую‑нибудь интеллектуальную страсть… вообще любую страсть. – Он сардонически усмехнулся бокалу. – Но, похоже, ошибся с выбором. Ладно, вообще‑то в процессе было забавно. А теперь, видимо, пора переходить к дзен-буддизму.

– Так что с обрядом? – напомнил Виктор.

– В ту ночь я был изрядно под хмельком, так что не смог бы дать нормального свидетельства в суде, если вам таковое требуется. Но опять же: вечерами я, как правило, под хмельком, хотя при этом неплохо владею собой. Поэтому я знаю, что видел. – Словно чтобы подчеркнуть сказанное, он сделал большой глоток и пристально посмотрел на своих гостей. – Я пришел ближе к концу, минут за пятнадцать до полуночи, и сел перед еще одним новичком. Мне было отлично видно Маттиаса, потому что на кафедре он был один. Церковь‑то не громадная, пожалуй всего на пару сотен человек. Ни орга́на, ни хоров, ничего такого; впрочем, чего я разоряюсь? Уверен, вы все это видели.

– Совершенно верно, – подтвердил Виктор.

– Я имею в виду, что там негде спрятаться, и у меня был беспрепятственный обзор. – Уголок его рта приподнялся в саркастичной усмешке. – И вот когда, как в сказке, часы стали бить полночь, за спиной Маттиаса возникла фигура в черной с серебром мантии. А потом Маттиас вспыхнул. – Он прищелкнул пальцами: – Раз – и уже горит. Все закричали, кто‑то вызвал полицию, мы пытались погасить пламя, но ничего не вышло. – Джон слегка поежился. – Бедный поганец сгорел прямо возле кафедры.

– А фигура в мантии? – спросил Виктор.

– Я переключился на Маттиаса, когда он превратился в живой факел, и не могу точно сказать, куда она девалась. Но когда я снова посмотрел в ту сторону, никого уже не было.

Грей заметил, что Виктор с особым вниманием смотрит на свидетеля.

– Значит, мантия была черной с серебром? – уточнил Радек.

– Именно так.

Грей не совсем понимал, к чему клонит профессор, но в полицейском рапорте мантия была описана как черная.

– Вернее, сама мантия была черной, но на ней были серебряные звезды.

– Вы совершенно в этом уверены? – поинтересовался Виктор.

– Они точно были серебряные и довольно немногочисленные, я бы сказал, штук примерно…

– Их было семь, – перебил Виктор, и это прозвучало не как вопрос.

Грей, как и Джон, уставился на профессора.

– Как скажете, – пожал плечами свидетель. – Все было очень хаотично, так что я точно не уверен. Я судебный юрист и поэтому знаю, как легко запутать человеческую память.

Выражение лица Виктора стало не таким напряженным.

– У этой фигуры или в ее одежде было еще что‑то примечательное?

Джон Себастьян в задумчивости склонил голову набок.

– Нет, только звезды.

– Возможно, среди ваших единоверцев ходили слухи, – продолжал Виктор, – о какой‑нибудь другой церкви сатанистов?

Их собеседник слишком громко рассмеялся.

– Думаете, это была какая‑то диверсия, которую устроил сатанист-конкурент? – Он допил скотч и налил еще. – Вот умею же я выбрать. Особенно религии и жен. – Он взял из коробки салфетку и промокнул блестящий от пота лоб. – Я и подумать ни о чем таком не мог, пусть даже все знали, что Маттиас и Оук плохо ладят между собой. Извините. Оук ведь главный епископ, он был вместе с Маттиасом дольше всех остальных.

– Мы только что от него, – сказал Грей. – Тот еще дядечка.

– Нельзя сказать, что он мозг организации, но все равно может вас удивить. Думаю, когда‑то он был инженером или кем‑то в таком духе, а потом целых тридцать лет занимался тем, что пробовал лучшие продукты калифорнийской фармацевтической продукции. Такие, во всяком случае, ходят слухи. С самим‑то Оуком я никогда не разговаривал.

– Не знаете, почему между ним и Маттиасом возник раскол? – спросил Виктор.

– Говорили, что у Оука другие идеи насчет направления, в котором должна двигаться церковь. Он выступает за более прямой подход к достижению цели, если вы понимаете, о чем я. А Маттиас был практически пацифистом. Так, во всяком случае, новички болтают, но по-моему, если бы Оук добился своего, Дом куда сильнее сопротивлялся бы «консервам», как мы называем консерваторов и фундаменталистов.

– И, возможно, стал бы ближе к истинному сатанинскому культу, – тихо заметил Виктор.