Это была не только история преследования евреев Нидерландов, не только история их преследователей, не только история Движения сопротивления – это была их общая история. В этих дневниках звучали голоса всех участников этих событий, каждый из которых мог считаться представителем всего военного поколения. Эти дневники могли бы стать для меня еще одним способом изучить историю в ее обычном следовании, как и предлагала Джудит Коэн, день за днем, мгновение за мгновением, точно так же, как все мы проживаем свою жизнь, не зная, что будет дальше и что нас ожидает впереди.

Являлись ли авторы этих дневников такими же обычными людьми, как мой дедушка Эмерих, который изо дня в день сталкивался с неизвестностью? Смогу ли я каким-то образом найти его здесь, среди этих страниц? И смогу ли я, по крайней мере, как-то использовать этот материал, чтобы приблизиться к постижению его подлинной истории?

И самое главное – разрешат ли мне ознакомиться с этими дневниками? А если разрешат, то как скоро я смогу приступить к работе?

Введение
«Обширный архив простых, повседневных свидетельств»

28 марта 1944 года в эфире «Радио Оранье» – радиостанции, вещавшей из Лондона, голландского правительства в изгнании, – раздался надтреснутый голос Херрита Болкештейна, министра образования, искусства и науки Голландии. За десять месяцев до этого всему населению Голландии, кроме членов Национал-социалистического движения и других нацистских приспешников, под угрозой сурового наказания было велено сдать радиоприемники. Однако многие голландцы все же сохранили их и в этот мартовский день смогли, сгрудившись вокруг них на чердаках или же в подвалах, услышать слова Болкештейна, адресованные тем, кто вот уже четыре года находился под немецкой оккупацией:

«История пишется не только на основании официальных документов и решений властей. Если мы хотим, чтобы наши потомки в полной мере поняли, какие испытания нашей нации довелось пережить и какие страдания нам пришлось претерпеть в эти годы, то нам необходимо сохранять самые обычные документы, свидетельствующие о текущих событиях: письма, дневники»^{9}.

Херрит Болкештейн призвал граждан Голландии сохранять свои дневники и переписку, в которых отразилась их личная история сопротивления и те страдания, через которые им довелось пройти за годы войны, – то есть все те материалы, которые, по замыслу нацистских властей, им не полагалось иметь. Голландский министр правительства в изгнании подчеркнул: «Картина нашей борьбы за свободу не будет написана во всей своей полноте и славе без этого обширного архива простых, повседневных свидетельств»^{10}.

Херрит Болкештейн и другие члены кабинета министров Голландии бежали из страны после гитлеровского вторжения в мае 1940 года и с тех пор действовали в изгнании. Это были тяжелые годы, во время которых страна находилась под воздействием нацистской идеологии, сотни тысяч ее граждан были призваны на службу нацистам, направлены на принудительные работы или депортированы в концлагеря.

Однако к весне 1944 года в конце тоннеля забрезжил свет. Или хотя бы появилась слабая надежда. После Сталинградской битвы в ходе войны наметился решительный перелом, союзные войска стали действовать более успешно, а немецкая армия непрерывно отступала. Даже в тех кругах, которые поддерживали нацистов, укреплялось мнение о том, что освобождение Европы союзными силами – это всего лишь вопрос времени.

В своем выступлении на «Радио Оранье» Херрит Болкештейн заявил, что будущие историки высоко оценят личный опыт голландцев и описание ими (своими словами) тех тягот, с которыми им пришлось столкнуться в годы оккупации. Он также объявил слушателям, что правительство намерено учредить особый государственный архив для хранения документов военных лет, который будет заниматься сбором, хранением и публикациями этих материалов, в которых отразится национальный характер, выдержка, отвага и стойкость его соплеменников и соплеменниц, граждан Голландии.

Эти слова услышала и черноволосая девочка-еврейка, Анна Франк, мечтавшая стать писателем. Она ловила радиосигналы в укромном местечке на чердаке того дома на набережной Принсенграхт, где ей удавалось скрываться почти два года, в то время как большинство ее друзей и одноклассников и члены их семей уже были угнаны нацистами.

Анна вела свой дневник с того дня, как ей исполнилось тринадцать лет. На день рождения ей подарили тетрадь, в которой она стала писать письма своей вымышленной подруге Китти. Это случилось буквально за несколько недель до того, как вся ее семья – отец Отто, мать Эстер и старшая сестра Марго – поселилась на этом чердаке вместе с четырьмя другими людьми, которых они едва знали.

«Господин Болкештейн, член кабинета министров, в своей речи из Лондона сказал, что из наших дневников и писем будет составлен архив документов о войне, – вывела она в своем дневнике на следующий день. – Разумеется, все тут же наперебой заговорили о моем дневнике… Лет через десять после войны людям будет занимательно читать о том, как мы, евреи, скрываясь, жили здесь, что мы ели и о чем говорили».

Услышав обращение Херрита Болкештейна, юная писательница прекратила писать письма вымышленной подруге и вместо этого решила начать роман под названием «Тайное убежище», который она надеялась напечатать после войны. «По названию все сначала сразу подумают, что это детектив», – написала Анна Франк^{11}.

Анна Франк была одной из тысяч голландцев, слушавших тем вечером выступление Херрита Болкештейна на «Радио Оранье» и веривших, что война вскоре закончится и они смогут опубликовать свои воспоминания. Многие из них под впечатлением от этого обращения взялись за перо и начали вести записи. Но многие и раньше вели записи, описывая свои впечатления и наблюдения день за днем с самого начала немецкой оккупации. «Многие люди начали вести свои дневники с 10 мая 1940 года, хотя до этого никогда в жизни не занимались этим», – сказал мне Рене Кок.

* * *

Мы часто представляем себе историю как некий рассказ, который представлен уже спустя какое-то время после описываемых событий. Именно поэтому было весьма необычно, что министр голландского правительства в изгнании получил согласие кабинета министров учредить архив со свидетельствами о войне, хотя до начала боевых действий союзных войск по освобождению Голландии было еще полгода, а до полного освобождения ее территории – 14 месяцев.

Идея создать центр изучения периода войны, которая даже еще не закончилась, пришла в голову голландскому журналисту в изгнании еврейского происхождения Ло де Йонгу, который во время войны стал известен своими выступлениями на «Радио Оранье», которое вело вещание из Лондона. Именно Ло де Йонг в приватных беседах убедил министра Болкештейна выступить с этой инициативой в голландском кабинете министров. Он же написал речь для Болкештейна, прозвучавшую в эфире 29 марта^{12}.

Ло де Йонг не знал, что в это время на его родине, в оккупированных Нидерландах, группа историков, возглавляемая профессором экономики и социальной истории Николаасом Вильгельмусом Постумусом, разрабатывала аналогичный план. Постумус как ученый, который много времени и сил посвятил работе с архивами, к тому времени уже основал несколько библиотек и исследовательских центров для сохранения документов об экономической и социальной жизни. В общей сложности за свою жизнь он смог создать пятнадцать подобных библиотек и центров.

В 1935 году Постумус основал Международный институт социальной истории в Амстердаме. Архивы этого института пополнились «бесценными документальными свидетельствами о тех, кто подвергся гонениям» во времена «политического кризиса и преследований» после прихода к власти в Германии нацистов^{13}. Постумус также оказывал большое содействие своей супруге Виллемине Хендрик Постумус – ван дер Гоот, которая являлась голландским экономистом, журналистом и борцом за мир, принимала участие в создании Международного архива женского движения и библиотеки феминистских исследований, также расположенных в Амстердаме.

Вскоре после вторжения нацистов в Голландию Постумус осознал необходимость создания архива для сбора свидетельств об оккупации. Уже в мае 1940 года он прочитал свою первую лекцию по этому вопросу. Через два года за свою антифашистскую позицию профессор Постумус был уволен из Утрехтского университета, в котором преподавал. Позже нацисты конфисковали большую часть его архивов. Только в 1944 году в Германию было отправлено по Рейну двенадцать барж, груженных материалами из архивов Международного института социальной истории^{14}.

Однако это не остановило профессора, который уже в 1942 году приступил к негласному сбору информации и документальных материалов о войне и нацистской оккупации. В период своей работы в издательстве в Лейдене Постумус задумал создание «Национального бюро сбора документов о войне», подобрал его руководящий состав и приступил к поиску необходимых финансовых средств^{15}. В январе 1944 года руководство Национального бюро провело тайную встречу в одном из кафе Утрехта, чтобы составить план исследований и публикаций^{16}.

Это были не единственные ученые на Европейском континенте, которые заранее продумывали, каким образом можно сохранить для истории материалы о войне, и разрабатывали соответствующие планы. Незадолго до ликвидации Варшавского гетто в 1942 году группа писателей, журналистов и архивистов во главе с польским ученым еврейского происхождения Эмануэлем Рингельблюмом собрала все материалы о гетто, которые ей удалось найти: фотографии, мемуары, дневники, рукописные сборники стихов, письма, детские рисунки. Они смогли сохранить эти материалы, закопав их на территории гетто. На сегодняшний день эта уникальная коллекция документов, собранных неформальной подпольной еврейской группой «Ойнег Шабес», является, вероятно, крупнейшим в мире восстановленным архивом материалов на еврейскую тему довоенного и военного времени. Аналогичные собрания документов были также обнаружены в Виленском, Белостокском, Лодзинском еврейских гетто.

«В сотнях различных тайников, в гетто, тюрьмах, лагерях смерти одинокие и объятые ужасом евреи оставили множество дневников, писем и других свидетельств о том, что они пережили, – отмечал историк Сэмюэль Д. Кассоу. – Однако до нашего времени дошла лишь малая часть от того огромного количества документов той поры, основная часть этих материалов утрачена навсегда»^{17}. Те подвижники, которые принимали участие в сборе материалов для «Ойнег Шабес», писал Сэмюэль Д. Кассоу, по всей видимости, понимали, что они, «возможно, пишут последнюю главу восьмисотлетней истории польского еврейства».

Исаак Шипер, ведущий польский историк еврейского происхождения, изучавший период между двумя мировыми войнами, понимал всю ценность этих материалов не только для освещения еврейского вклада в мировую историю, но и для определения будущего развития мировой истории. «Все зависит от того, кто передаст наше завещание будущим поколениям, от того, кто напишет историю этого периода, – сказал он одному из заключенных концлагеря Майданек незадолго до своей гибели (этому заключенному удалось выжить). – Если наши убийцы одержат победу, если они напишут историю этой войны, наше уничтожение будет представлено ими как одна из самых прекрасных страниц мировой истории, и последующие поколения будут отдавать им дань уважения как бесстрашным крестоносцам. Каждое их слово будет воспринято как Евангелие. Или же они могут вообще стереть память о нас, словно нас никогда и не существовало, словно никогда не было ни польского еврейства, ни Варшавского гетто, ни концлагеря Майданек. И ни одна собака по нам не завоет»^{18}.