– Фонарик забери, у меня телефон есть. – Вероника встаёт и подсвечивает им мою ногу. Довольно улыбается. – Недурно вышло. Думаю, Рома заценит.

Что там – я даже смотреть не хочу. Неприятная пульсация и жжение – свидетельство того, что постаралась она на славу.

– Я надеюсь, ты меня поняла, – чеканит гневно, когда мы остаёмся наедине.

Господи, сколько же в ней ненависти. Сколько злобы…

– Не вздумай даже пытаться свой рот открывать насчёт нашей… «аудиенции». Это бессмысленно. Марина вернулась в зал, весь вечер она была с друзьями и никуда не отходила. Они подтвердят, будь уверена. Что касается меня – я в аэропорту с предками. Чистое алиби. Так что… увы.

Уходи, просто уходи.

Она убирает ножик в карман, включает кран и моет руки.

– Сказки придумали для таких, как ты. Не верь в них. Гадкий утёнок никогда не станет прекрасным лебедем.

Ника делает тяжёлый вздох. Словно она очень устала.

– Ну пока, – уже разворачивается и собирается уходить, но внезапно останавливается. – В следующий раз плесну кислотой в лицо. И потом не то что Рома… от тебя любой парень шарахаться будет. Так что не испытывай судьбу, сука!

Под её сапогами хрустят остатки плиточной крошки. Этот звук эхом отскакивает от стен и режет слух.

Фигура Грановской удаляется в сторону кабинок, а я по-прежнему не могу надышаться кислородом через нос. Только сейчас вспоминаю, что там наверху есть широкая форточка, через которую, должно быть, они и залезли с улицы.

– Я тебе окошко оставлю, – последнее, что Ника кричит мне. Продолжая издеваться.

И всё. Спустя минуту я остаюсь одна. Живая, но раздавленная морально. Позволившая растоптать себя. В очередной раз.

Слабачка…

Почему, почему я? Что я делаю не так в этой жизни? Можно просто умереть, пожалуйста? Я больше не могу. Больше не могу…

Даю волю слезам. Просто рыдаю и рыдаю. От боли. Не столько физической, сколько внутренней. От унижения, словно гранитной плитой, придавившей меня к пыльному полу.

Мои всхлипы затихают не сразу… Дрожу. Температура в полуподвальном помещении на порядок ниже, а с открытым окном и вовсе стремительно падает. Нужно вставать, но я по-прежнему лежу на полу. Пустая оболочка…

Промозглый сквозняк противно лижет полуобнажённое тело. Зловещую тишину нарушает лишь вода, капающая из крана.

Холод. Кромешная тьма. Я так боялась её в детстве… Всё время хотелось спать при свете. Мне казалось, что существует какой-то потусторонний мир. Привидения или злые духи. А баба Маша, слушая глупости, сказанные мною, всегда повторяла лишь одну фразу: «Бояться нужно не мёртвых, Ляль, бояться нужно живых».

Права ты, ба. Так и есть…

Странно, но я вдруг думаю о Роме. Вспоминаю отравленные ядом слова, брошенные Вероникой в запале.

Спор? Игрушка? Чего же ты тогда так испугалась, Ника?

Вспоминаю его горящие глаза. Горячий шёпот у виска. Мягкие губы на своей коже. Его руки, с трепетом сжимающие меня в пылком объятии. «Моя девочка-лёд» – сказанное непроизвольно, в порыве отчаяния. «Хочу, чтобы ты доверяла мне».

И ведь Он звонил мне. Искал…

Нет, Вероника, это гораздо больше, чем то, о чём ты говорила…

Иначе, Он бы не оставил тебя.

Иначе, ты бы не устроила всё это.

2

Роман

Хочется разбить к чертям этот дурацкий телефон. Монотонные гудки начинают неистово бесить. Вот какого лешего она не берёт трубку?

Долбаный Князев! Не надо было вообще отпускать её с ним!

Бросаю быстрый взгляд на часы. Двадцать минут прошло, а её всё нет. Оба, я так понимаю, испытывают моё терпение.

Зло толкаю дверь кабинета и выхожу в коридор. Направляюсь в сторону зала. Найду – не знаю, что с ней сделаю. Но сначала пусть целует. Ввиду последних новостей подгорает невыносимо.

Вот же кретин!

Вспоминаю всю ту пошлятину, которую нёс в её сторону на протяжении двух с половиной лет и, к собственному удивлению, ощущаю самый настоящий стыд.

Не всё ещё потеряно для твоей душонки?

Если б знал, что Лисица – такое сокровище, не вёл бы себя как полный олух! Давно зажал бы её в тёмном коридоре и научил всему, что умею. Рехнуться можно! Никто, кроме меня, её не целовал. Мысли теперь крутятся только на эту тему.

Я резко притормаживаю.

– Где она? – спрашиваю громко.

Князев стоит у стеклянной стены, спиной ко мне. Не пойму, чем занят. Не то разглядывает школьный двор, не то на своё отражение пялится. Павлин недоделанный.

– Оглох, что ли? Лисицына где? – повторяю, с трудом сохраняя спокойствие.

– Ушла, – равнодушно бросает он через плечо.

– Куда? – нетерпеливо тяну из него слова будто клещами.

– Отвали…

– Слушай, не беси меня! – иду по направлению к нему, доставая руки из карманов брюк.

– Она не будет с тобой, понял? – заявляет мне он ни с того ни с сего.

– Будет, но с тобой это обсуждать я точно не намерен, – останавливаюсь в шаге от него.

– Думаешь, её бабло твоё заинтересует? – щурится Данила, хмыкая. – Так она не из таких. Не надейся!

– Своего бабла у меня пока не так уж много. Харизма, обаяние и настойчивость, Князев.

– Тоже мне неотразимый нашёлся, – кривится, поджимая губы.

– Заметь, не мои слова, – улыбаюсь нагло. – Ладно, хватит лирики, дятел, Алёна моя где?

– Не твоя она ещё, – выплёвывает, раздувая ноздри как носорог.

– Ещё как моя! – заявляю решительно.

– Да твоя самоуверенность, Беркутов, просто зашкаливает, – смеётся он. – Аж до блевоты!

– Просто в отличие от тебя, я умею здраво оценивать свои силы.

– Ты переоцениваешь скорее…

– У нас с Лисицей всё серьёзно, чтоб ты понимал. Так что не вздумай больше соваться к ней со своими конфетами. Иначе засуну их тебе в глотку вместе с коробкой.

– Два года травил её, а теперь вдруг проснулся! «Моя Алёна», – кривляется он, будто ему не семнадцать, а пять.

– Так пока я травил, у тебя возможностей было выше крыши. Ты ими, однако, не воспользовался, в рыцаря доблестного заигрался, – целенаправленно давлю на больную мозоль.

Морда Князя стремительно покрывается красными пятнами. Губы складываются в тонкую линию. Пыхтит, тяжело дыша.

– А знаешь почему? – смотрю на него с презрением сверху-вниз. – Потому что мужского, как показала жизнь, в тебе ноль.

Его кулачки сжимаются. Желваки ходят туда-сюда. Да он прямо-таки на грани!

– Нормально спится, «друг»? – всё же зачем-то интересуюсь я.

– Нормально, – кивает он.

– Ну дай бог, но признай, слился ты, Данечка, очень некрасиво, – напоминаю я ему.

Просто чтобы увидеть ЭТО в его глазах. Осознание того, что он – полное ничтожество.

– Ты ведь и сам знаешь, что поступил как самое настоящее чмо.

На секунду передо мной встаёт картинка той ночи. Рыдающий Даня, сидящий на земле, раскачивающийся взад-вперёд словно душевнобольной. И Абрамов, который, махнув на него рукой, решил всё сам.

– Пошёл ты! – толкает меня в грудь, провоцируя. – Ты, Рома, сам свой выбор сделал! А я в дерьме вариться не хотел, ясно?

– Ясно. А чего ж терпел так долго, правильный ты наш? – толкаю в ответ.

– Дурак был, что маму не слушал, – выдаёт философское признание.

– Маму не слушал, – закатываюсь смехом. – Насчёт дурака не знаю, но трусом и крысой ты точно был.

Он матерится и резко бросается в мою сторону. Пытается меня ударить. В этом году у него прямо идея фикс: любой ценой однажды навалять мне как следует. Поговаривают, что Данилка даже на уроки самообороны записываться ходил. Шапитошник. Машет граблями неумело, но грудь выпячивает… Рокки Бальбоа недобитый.

Сам напросился, честное слово. За то и получил в очередной раз по мордасам.

– Сууука, – гундосит, не очень красиво падая задницей на пол.

– Некогда мне тут с тобой… – закатываю рукав рубашки и собираюсь уходить. Как обычно, наш «недоразговор» ни к чему не привёл.

– Лисицыну не трогай, понял? – орёт он мне вслед истерично.

– Буду трогать, Князев. Всё что захочу с ней делать буду. Слово тебе даю! – шагая по безлюдному коридору в сторону зала, громко обещаю я.

– Она, с таким как ты, никогда не будет! – прилетает ядовито мне в спину.

– Посмотрим…

Разозлил. И всё-таки да, сбить моё настроение в минус этому говнистому упырю удалось. В зал я возвращаюсь хмурым и сердитым. Пытаюсь отыскать среди присутствующих Лисицыну, но, увы, её и здесь нет. Как сквозь землю провалилась!

Снова набираю её, но в ответ – только длинные гудки. Звоню ещё раз. А потом ещё. И раз на четвёртый с удивлением слышу это: «аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Вот так номер! Выключила или заблокировала.

– У тебя от гнева аж фейс перекосило, – слышу хорошо знакомый голос справа.

– Отвали.

– Джульетту свою потерял, что ли?

Я резко разворачиваюсь.

– ГДЕ ОНА? – ору и на него тоже.

– С хера ли мне знать? – жестом долбаного обольстителя вскидывает бровь Абрамов и подносит к губам бокал. Подозреваю, что там ни черта не сок.

Смотрю на него очень внимательно. Вроде по глазам похоже, что не врёт. Но я уже никому не верю, честное слово. А ему тем более. Не после того, что он себе позволил!

– Если ты хоть пальцем…

– Да, Ромео, я смотрю, ты поехал капитально, – качает головой. – Она для челяди ничего так, конечно, но не прям, чтобы очень.

– Ой, Абрамов, может, хватит уже? – накрываюсь психом я.

– Может, – прищуривается он. – Я ещё не решил.

– Тогда смело записывайся на очередной приём к своему стоматологу! – предупреждаю его я, зверея с каждой секундой всё больше.

– Ну нет, Ромыч, тогда за дело отгрёб, согласен, но в следующий раз тебе прилетит в ответ, ты же меня знаешь, – скалится дьявол во плоти.

Я стреляю глазами по залу. Улыбающиеся и дрыгающиеся под музыку выпускники сейчас бесят до невозможного.

– Отгрёб, потому что поступил как мразь.

– Кто ж знал, что тебя так штырить будет из-за убогой, – насмехается надо мной он.

– Не называй её так! – стискиваю зубы до скрежета.

– Когда-то ты сам придумал это погоняло для неё, – напоминает мне ухмыляющаяся скотина.

И ведь реально так. Ляпнул однажды при одноклассниках. А они и рады подхватить были. Стрёмно вышло. Сам-то это слово в своём арсенале почти никогда в отношении Лисицыной не использовал, но вот ребята – с большим удовольствием.

– Так и будешь бесконечно мстить мне за Арсеньеву? – спрашиваю его в лоб.

Почему именно сейчас? Да сам не знаю… Наверное, моё состояние – тому причина. Либо момент настал подходящий.

Абрамов аж меняется в лице.

О да! Уж я-то знаю, как зацепить этого бездушного! Вон даже костяшки пальцев, сжимающих бокал, побелели. Про глаза вообще молчу. Если бы можно было сжечь взглядом – я бы уже превратился в труху и пепел.

– Не думай, что мне не ясны твои мотивы, – прямо заявляю я.

– При чём тут твоя шалава и Арсеньева? – цедит он.

– Шалава – твой Макар. Лисицина – не такая! Всё брехнёй оказалось. Я ещё доберусь до него и настучу по башке за небылицы.

– НЕ ТАКАЯ, – тянет Ян насмешливо. – Проверил уже, что ли? Неужто так быстро ноги раздвинула?

Я хватаю его за рубашку.

– Тихо, Беркутов, угомонись, – не моргнув и глазом, произносит спокойно. – Все они НЕ ТАКИЕ. А потом идёшь однажды мимо – и вот твоя ненаглядная с лучшим другом зажимается.

– Кретин, – резко отпускаю его, и скулы непроизвольно вспыхивают. Потому что совестно. Нехорошо тогда вышло.

– Я уже не раз объяснял тебе, КАК всё было, – устало тру висок. Голова разболелась адски. А ещё какое-то неприятное предчувствие покоя не даёт.

Случайно цепляю взглядом пёструю, рыжую шевелюру, промелькнувшую в толпе. Харитон. Она-то мне и нужна.

– Пусть в аду горит твоя Арсеньева, – зло гаркает Ян, оставляя пустой бокал на столике.

– Там она благодаря тебе уже побывала, – замечаю я мрачно.