– Необычный? Алкаш ты, Лёшка, да с добрым сердцем. А ещё непутёвый.

Слова царапали самолюбие, призывали возмутиться, дать хоть какой-то ответ. И даже утверждение, что на правду не обижаются, помогало слабо.

– Непутёвый. Оттого и проблемы. Она какого-то другого отца ждала.

– Чем уж ты таким её смог удивить? Пьяным не приходил, аль я просто не видал. Руку на неё не поднимал? – тут уже он нахмурился сильнее. Дело не его, но за девчонку бы вступился, выдал мне подзатыльников. Внимательно смотрел в глубину моих глаз. Когда затряс головой в ответ, понял, говорю правду, и немного сбавил обороты.

– Да всё с этой работой… – хорошо, что не рассказывал ему, что занимаюсь лишь тем, что сплю. Иначе бы он расхохотался, что я даже в таком плёвом деле умудрился отыскать себе на задницу приключений. И снова будет прав. Ни Мира, ни остальные явно от подобных проблем не страдали. Захотелось потеребить собственный затылок.

– Так что там у тебя? Говори конкретно, вдруг чем подскажу-помогу?

– Вы с утра видели, меня на машине увозили милицейской?

Он закивал.

– Так оно, вестимо, из-за тех поганцев. Уж было думал, зря, стало быть, с участковым языки чесали, говорили чтоб тебя не трогали. Силён закон, да слеп. А ты вот стоишь. Отпустили, значит? Из-за этого, что ли, с дочуркой умудрился поцапаться? – последнее для него было точно чем-то выходящим за грани разумного.

Благо, что нет.

– Вляпался в историю. Межкорпоратские разборки.

Старик сплюнул, окинув тяжким взором, выдохнул, шепнул куда-то себе в бороду.

– Вот как знал, что ты и тут не удержишься! Непутёвый! Ну и что там, прям до зарезу? Угрожали ей, что ли? Испугали?

– Скорее она испугалась того, что мой стиль жизни далеко не так спокоен, как ей хотелось представлять.

– Да ты ж не первый день так себя ведёшь, Лёшка. Сколько она у тебя уже? С неделю? И ты только сейчас отчебучил?

Обижайся, не обижайся, а насмешка в самую точку. Ни дня не прожил без того, чтобы не оказаться в центре какого-нибудь события. Дядя Юра кивнул моему пониманию.

– Она просто не хотела замечать, Лёшка. Пыталась оправдать. Ты когда зазнобу себе найдёшь, вспомни, они же от тебя не сразу убегали.

– Не самое лучшее сравнение, как по мне, – ответил ему, склонив голову набок, но старик готов был стоять на своём до последнего.

– Самое что ни на есть оно. Ты так и не понял, что ли, Лёшка? Они поначалу думали, что твои кунштюки – это так, временное. Что одумаешься, что возьмёшься за ум, что с каждым бывают случайности. А тебя словно на минное поле гулять выгнали, и умудрился на каждую из мин наступить. Так и она делала вид, что не замечает, да у каждого терпения всё же предел есть. Через край польётся – не остановишь. К слову говоря, о пределе…

Он спешно сунул стопарик под стол, чуть приподняв подбородок, а я проследил за его взглядом. Его жена шла вызволять своего мужа из лап работы силовыми методами и недобрым словом. Старик едва ли не съёжился, предчувствуя нехорошее.

– Делать-то мне с этим что, дядь Юр? – я всё ещё надеялся поймать за хвост хоть какой-нибудь совет. Обидно будет, если он сейчас попросту пожмёт плечами и уйдёт.

– Снимать штаны и бегать, вот что делать. Сам-то как думаешь? Она у тебя уже вон какая! Мы в её возрасте хоть и в атаку бегали, да были остолопы остолопами. Ребятёнок. Ей мирная жизнь нужна. Заканчивай там свою историю как можно скорее с этими корпоратами, если можешь, да дай понять, что такого больше не повторится. Не ссы, Лёшка, бабы они такие, что стар, что млад. Покричать, поистерить, это с них завсегда не заржавеет, но отходят быстро. Пошёл я, Лёшка. Бывай…

Глава 5

Вернулся словно не домой, а в допросную камеру. Давило гулкой неприятной тишиной, Оксанка вела себя так, словно меня не существует. Я пытался ухватить в её взгляде обиду, но находил лишь недоумение и неуверенность. Девчонка не впервые сталкивалась со странностями взрослой жизни. Просто раньше с матерью было проще: та напьётся, накричит, обвинит во всех грехах. Можно пересидеть, зажав уши ладонями, что было единственным спасением от чёрного потока грязной брани. Но что делать, когда начинаешь бояться того, что хвостом тащится за родным отцом?

Она не хотела говорить, а я старался не лезть на глаза. Словно малые дети мечтали разбрестись по разным комнатушкам, спрятаться друг от друга в собственных мыслях. Будто это хоть раз кого-то спасло. Стена изо льда выросла между нами ровно за один день. Вот бы научиться точно также отращивать броню от пуль…

Остаток субботы провели по разным комнатам. На душе скребли кошки, начал осознавать все прелести былого одиночества. Некого было стыдиться, не перед кем виниться, задаваться вопросами, а вдруг скажу что не так?

У женской обиды тысяча личин, и каждая сквернее другой. Я трижды ловил себя на мысли, что так нельзя. Четырежды вставал с дивана, намереваясь подойти к двери, постучать, может, попросить прощения?

Гордость всякий раз умудрялась отыскать причину, почему не стоит этого делать.

Жаль было Тучку. Несчастный котёнок не понимала, где и когда всё пошло не так, или почему вдруг её личные «рабы» решили, что могут меж собой ссориться…

Девчонка слонялась от моей комнаты к кухне и до запертой двери. Совесть боролась с самоуважением. В конце концов не я свалился в её жизнь, как снег на голову, она сама переступила порог дома. Озвучь я Оксанке свои мысли, понимал, что уже назавтра она исчезнет, не оставив здесь и следа. Просто так, из-за глупого девичьего принципа.

Родители и дети ссорятся, я это знал. А вот как решать подобные конфликты у меня не было никакого опыта. Как-то смущённо жал плечами здравый смысл, отсылая за помощью в интернет.

Я противился. Если жаждешь спросить у тысяч незнакомцев, как решить свою проблему, дела и правда плохи, а ты отчаялся…

Погладил Тучку, та ответила добродушным урчанием. Требуя ласки, запрыгнула на диван, норовя влезть головой под ладонь.

Оксанка не выходила ни на ужин, ни для того, чтобы насыпать для кошки корма. Я ругал себя за нерешительность.

Когда опустилась ночь, думал, что не смогу уснуть, но вышло напротив. Морфей пожелал залить мне бак свежих сил под завязку, а потому утащил в свои объятия, едва закрыл глаза.

Снилось разное, приятное и не очень. Обнажённые женщины, вонь госпитальных палат, равнодушие врачей, визг амбулаторной пилы по кости, страшная боль в самом конце.

Вздрогнул, когда эскулапам взбрело в голову отчекрыжить мне руки по локоть и заменить их биопротезами.

Без анестезии.

У пробуждения сказался мерзкий вкус, осевший на языке. Глянул в окно, зачинался рассвет… Сейчас конец декабря, а значит, времени около половины девятого. Сколько же я проспал?

Считать не хотелось из-за взявшейся за меня всерьёз головной боли. Будь здесь наш полковой доктор, намекнул бы на разыгравшееся давление. Я предпочёл заглушить и боль, и его ненужные советы парой таблеток нимесулида.

Полегчало не сразу, лишь после того, как поплескал холодной водой в лицо. Тело просило ванных процедур, идущий от меня дух словно вопрошал, как давно я принимал душ?

Заглянул на кухню. Чёрная тень, словно полуночная крыса, метнулась за мной следом. Чуть не поддел её ногой спросонья, но понял, что это Тучка.

И словно все коты мира, она снова голодна. Глядя на меня внимательными зелёными глазами, издала громкий мявк.

В миске лежали вчерашние остатки корма. Включил свет, прищурился и улыбнулся. Вместо каштановых комочков лежала одинокая дробинка в виде рыбки, Оксанка вставала посреди ночи покормить нашу прожору!

Или это я сам, просто не помню, как вставал. Лунатизм после гибернационных капсул, морфические процессы, или как там Оксанка говорила?

Двинул в сторону её комнаты. Ещё вчера наглухо закрытая дверь была приоткрыта. Это знак к примирению?

Внутри был зажжён свет. Надеялся застать её сидящей на кровати в глубоких раздумьях молчаливую, словно куклу, и столь же неподвижную, ждущую моих слов. Хоть каких-нибудь.

Толкнул дверь, делая шаг в царство своей дочери. Там оказалось пусто, словно её никогда и не было. Страх принялся щекотать ступни, настырно шепча в уши, что она попросту ушла. Собралась, забрала вещи. Ровно так, как ты и боялся…

Вещи были на месте. Может, вышла погулять, проветриться? Или пошла за продуктами?

Мне бы тоже не помешало размять ноги, не дело весь день валяться на диване. Пока одевался, включил телевизор, велел системам умного дома фильтровать информацию. Те настырно пытались впихнуть в подборку последние изыскания в области медицины и собирались пугать страшилками про суперангину. Я же надеялся услышать что-нибудь про штурм склада. Попалась лишь одна новость, да и то позавчерашняя.

Решил прослушать, но не узнал ничего нового, вздохнул и поспешил на улицу. Удача была на моей стороне: в каморке Мегеры горел свет, но она не обратила на меня внимания.

Следующая мысль, ударившая мне в голову, была похожа на попытку суицида.

– Меге… – начал я и вдруг понял, что не знаю её имени. А ведь было же в том заявлении. Память взвилась ужом. – Римма Петровна.

– Юрьевна, – она поправила меня с видом оскорблённой королевы. Выше, наверно, носа уже и не задрать. Я кивнул, принимая её правку, запоздало удивился, что не кинулась на меня как обычно.

Вошла в ремиссию?

– Да-да, Римма Юрьевна, всё так. Вы тут не видели девушку? Светлые волосы, невысокий рост.

– Не слежу за шлюшками всяких наркоманов. А что, потерял? – такую хищную улыбку, да к Нине на стол, психолог бы многое рассказала о характере вахтёрши.

У меня от злости сжались кулаки.

– Это моя дочь.

Холод моего голоса достиг адресата, и старуха поняла, что не шучу. Нахмурилась, словно для крика. Ещё мгновение, подумалось мне, и она завопит «помогите, убивают!»

Только этого мне сейчас и не хватает.

Мегера сглотнула, спросила.

– Это такая, что всегда здоровается со мной? Добрая? Твоя дочь!? – как будто у меня сплошь должны были пьяницы да наркоманы получаться. – Видела Оксаночку. Вышла часов в пять. Подумать только, такой цветок и у такого… отродья!

Дальше слушать не стал, побоялся утонуть в исторгаемой старухой желчи.

Пять часов. Три часа где-то колобродит, это по холоду-то? Куда её черти понесли и зачем?

Первым делом набрал номер, почуял себя идиотом, забыл, что она оставила свой телефон. Хитрая, знала, что буду звонить. Или она это случайно?

Мозг подкидывал идеи одна страшнее другой. Жаль, при мне не было её фотографии. Здравый смысл, проснувшись, норовил мне стукнуть по темечку, девчонка-то уже взрослая, сама за себя отвечает. Да и мало ли какие у неё могут быть дела?

Бальзамом на душу не стало, но всё же успокоился, выдохнул. Зашёл в магазин, побродил между полок. Хотел задать кассиршам тот же вопрос, что и мегере, поперхнулся, вспомнив, как добывала в последние дни информацию Жаклин.

Она всего лишь дримейдж, и всё же чуть не наделал глупостей. Размяк я с Оксанкой, вернулся к человечности. Упрекнул самого себя как будто за что-то плохое.

– Булка, что-то ещё? – кассир пробила покупку с ленты, вздохнула, глянув куда-то в сторону. Я кивнул, полез в карман за картой. Уже на улице вскрыл блистер, шумно зашуршала упаковка. Белая плоть выпечки ждала первого укуса.

– Велик Великанск, да весь как на ладони, – знакомый голос окликнул со спины, я обернулся. Нина давила из себя улыбку. От трескучего, витающего в воздухе новогоднего мороза у нас обоих слезились глаза. Вот так встреча…

* * *

Смахнул с лавчонки снег, почуял себя старым дедом. В детстве обещал самому себе не плюхать зад на поставленные для стариков лавки, всегда быть на ногах. Сейчас тело требовало больше покоя, чем десять лет назад.