Виктор Поротников: Братья Ярославичи

© Поротников В. П., 2024

© ООО «Издательство „Вече“», 2024

Часть первая

Глава первая. Семена раздора

В лето 6572 (1064) бежал Ростислав, сын Владимира, внук Ярослава, в Тмутаракань. С ним бежали Порей и Вышата, сын Остромира, воеводы новгородского. И, придя в Тмутаракань, выгнал оттуда Глеба Святославича.

Повесть временных лет

Лес стоял в ярком осеннем наряде, радуя глаз разноцветьем красок от багрово-пурпурных до розовато-жёлтых. Из ближних болот тянуло сыростью. В свежем чистом воздухе явственно ощущался запах опавшей листвы и сырой после дождя коры осины.

Большой конный отряд длинной вереницей тянулся по узкой лесной дороге. Под копытами коней влажно чавкала грязь. В колеях от тележных колёс стояла дождевая вода.

Впереди на сером поджаром коне ехал юноша лет девятнадцати в красном плаще и бархатной шапке с меховой опушкой. На юном безусом лице лежала печать глубокой задумчивости, в уголках плотно сжатых тонких губ притаились жёсткие морщинки. Это был Глеб, сын черниговского князя Святослава Ярославича.

По правую руку от Глеба, чуть приотстав, на вороном жеребце ехал воевода Гремысл в надвинутой на самые брови мурмолке^[1], под плащом у воеводы виднелась кольчуга, на поясе висел длинный меч. Гремысл время от времени широко зевал и тряс головой, отгоняя дремоту. Он сбоку поглядывал на Глеба, но заговорить с ним не решался, понимая, как тяжко у того на душе.

Четыре года княжил Глеб в Тмутаракани, в этом далёком владении черниговских князей. Несмотря на свои юные лета, исправно собирал пошлину с купцов и брал дань с окрестных племён, наложенную на них ещё храбрым Мстиславом, двоюродным дедом Глеба. Честно отделял церковную десятину^[2] епископу Варфоломею, посещал по праздникам службу в храме Пресвятой Богородицы. В суде был справедлив и к богатому и к бедному, на расправу не скор и в общении не заносчив.

Казалось бы, всем был хорош князь Глеб и перед людьми тмутараканскими, и перед Богом. Однако постигла его кара небесная, отвернули от него свой лик святые заступники его Лазарь и Афанасий. Чем ещё объяснить, что в один день лишился Глеб и княжества, и доверия народного, ибо люд тмутараканский предпочёл ему князя-изгоя Ростислава, едва тот вступил в Тмутаракань с дружиной.

«И откель токмо взялся этот Ростислав, любимец покойного Ярослава Мудрого? – размышлял Гремысл, борясь с зевотой. – Не иначе, надоело ему сидеть на Волыни, стеречь польское порубежье, захотелось подвигов ратных! А может, опять повздорил Ростислав с дядей своим Изяславом Ярославичем, великим киевским князем? И по всему видать, крепко повздорил, коль бежал аж в Тмутаракань!»

Воевода снова взглянул на хмурого Глеба и подавил тяжёлый вздох. Мается младень, весь путь от Тмутаракани до земель черниговских почти не ест и не пьёт, с лица сошёл, про сон позабыв. Гонит коней, вперёд да вперёд! От печали своей ускакать хочет, что ли? Иль не терпится ему пожаловаться отцу своему, Святославу? Покуда добрались до реки Сейм, и кони, и дружинники с ног валились, лишь в Курске Глеб дал денёк на роздых. Вот уже и через Десну переправились, осталась позади и река Сновь… До Чернигова рукой подать! Как-то встретит их князь Святослав?..

Чем ближе к Чернигову, тем чаще попадались на пути лесистые балки и глубокие овраги, тут и там приходилось переходить вброд маленькие речки и ручьи. Сёла вокруг сплошь были княжеские. Несколько раз княжеский тиун^[3] либо подъездной^[4] останавливал отряд, спрашивая, что за люди, куда путь держат. Глеб обычно отмалчивался, за него говорил Гремысл.

Наконец вдали над лесом показалась Елецкая гора.

Дорога сделала последний поворот, минуя холм, заросший сосновым бором, и взору открылся косогор над речкой Стриженью, по краю которого тянулся вал и деревянная стена Чернигова. Блестел в лучах солнца позолоченный крест на куполе Спасо-Преображенского собора, стоявшего на самом высоком месте детинца^[5], выше крыш теремов и бревенчатых крепостных башен.

Глеб придержал коня, залюбовавшись открывшимся видом, затем снял шапку и перекрестился на кресты православного храма, блиставшие вдали. Вслед за молодым князем перекрестился и воевода Гремысл.

«Хвала Господу, добрались!» – подумал он.

Князь Святослав после первых радостных объятий и поцелуев едва узнал, по какой причине объявился Глеб в Чернигове, обратился к сыну с неласковыми словами:

– Я вижу, не к лицу тебе пришлась шапка княжеская! А может, не полюбился тебе стол тмутараканский, что отдал ты его Ростиславу, не вынимая меча. Чего молчишь? Ответствуй!

Тёмные брови Глеба слегка дрогнули. Он уже собирался ответить отцу что-нибудь резкое, но в этот миг к нему подбежали его младшие братья Давыд, Олег и Роман. С радостными возгласами и смехом они поочерёдно тискали Глеба в своих объятиях, хлопали его по плечу – всё-таки четыре года не виделись! – острили по-мальчишески и по-братнему.

– Признавайся, Глебка, сколь ты девок тмутараканских соблазнил? – смеясь, спросил Роман, переглянувшись с Олегом. – Аль все девки тамошние твои были?

– Гляди-ка на него, Ромка, – вставил Олег. – Глеб-то у нас одеждою лепый и ликом грозен!

– Как истинный князь! – с улыбкой заметил Давыд. – Усов токмо не хватает.

Однако бурное веселье младших братьев быстро пошло на убыль при виде каменной холодности старшего брата и тех взглядов, какими он обменивался с отцом.

– Не князь я ныне, а изгой! – резко сказал Глеб и в сердцах швырнул наземь свою малиновую парчовую шапку с собольей опушкой.

Братья в недоумении замолкли, улыбки погасли на их румяных лицах.

Олег и Роман удивлённо посмотрели на отца, когда тот, ругнувшись себе под нос, зашагал к крыльцу княжеского терема.

Святославовы и Глебовы дружинники разбрелись по широкому двору и как ни в чём не бывало завели разговоры о степных конях, на которых приехали многие Глебовы люди, о клинках восточной работы, о кочевниках-половцах, занявших все степи до самого Лукоморья…

– Что стряслось у тебя, Глеб? – негромко спросил Давыд. Он был на полтора года моложе Глеба, но нисколько не уступал тому в росте. Из всех сыновей Святослава эти двое были самыми высокими.

– Опосля поведаю, – нехотя ответил Глеб и тоже направился в терем.

Поздно вечером после невесёлого застолья, когда за столом в трапезной остались лишь Святослав и Гремысл, то между ними произошёл откровенный разговор.

– Ну ладно, сын мой покуда в ратном деле несмыслён, но ты-то, Гремысл!.. – раздражённо обратился к воеводе Святослав. – Ты-то, седой волк, куда глядел? Иль раздобрел ты на южном солнышке и про наказ мой забыл? А может, тебе самому Тмутаракань пришлась не по душе, потому ты и сбежал оттуда при первой возможности, да ещё и Глеба с собой сманил. Я ведь помню, как тебе не хотелось уезжать из Чернигова!

– Запираться не стану, княже, тамошняя земля не по мне, – закивал головой Гремысл. Он держался со Святославом на равных, поскольку вырос и возмужал вместе с ним. У Гремысла не было тайн от Святослава, как и у Святослава от него. – Кругом степь да камень, ни тебе лесочка, ни тенёчка. Зной такой, что кожа слазит клочьями, а волосы на голове выгорают до белизны. Ходишь как сивый мерин! Воды пресной мало, зато солёного питья вдоволь – целое море под боком. Людишки тамошние ох и ненадёжные, княже. Возьми хоть ясов^[6], хоть греков, хоть хазар^[7]… За всеми нужен глаз да глаз! А мы с Глебом не углядели… – Гремысл отхлебнул из чаши тёмного рейнского вина, крякнул от удовольствия и повторил: – Да, не углядели. – Бросив на Святослава весёлый взгляд, Гремысл произнёс с улыбкой: – Доброе у тебя вино, князь. Ох, доброе!

– Не у меня, а у княгини моей, – невозмутимо заметил Святослав. – Это ей, а не мне присылает германские вина её отец, граф Штаденский. Однако ты зубы мне не заговаривай, старый лис! Разговор к Ростиславу веди.

Гремысл, словно сокрушаясь над чем-то, покачал тёмно-русой головой и поставил недопитую чашу на стол.

– Я всё думаю, князь, как это Ростислав с дружиной своей сумел незаметно в город войти, – промолвил он, отправив в рот ломтик вяленой лосятины. – Не иначе, свои люди имелись у него в Тмутаракани среди хазар иль среди греков. Хотя я, говоря по совести, грешу на хазар!

– Почто, Гремысл? – Святослав пристально посмотрел в глаза воеводе.

– Тмутараканские греки в войске не служат, в отличие от хазар. Накануне прихода Ростислава тадун^[8] хазарский зачем-то отлучался из города. Мне он сказал, будто ловил каких-то конокрадов. Я ещё подумал тогда, что не его это дело – за конокрадами гоняться. Он мог послать на это дело своих слуг.

Гремысл икнул и опять отхлебнул вина из чаши.

– Велика ли дружина у Ростислава? – поинтересовался Святослав.

Гремысл надкусил солёный огурец и, смачно жуя, стал перечислять:

– Пришло с Ростиславом сотни четыре новгородцев, волынян сотни две… да угров^[9] около сотни… да половцев столько же. Ещё в дружине Ростислава были какие-то бродячие хазары – с полсотни, не больше.

– И вся дружина была конная?

– Вся, князь. Надо признать, кони у Ростислава вельми добрые!

– Чай, не добрее ваших! – сердито бросил Святослав.

Гремысл пожал плечами.

– Знаешь, княже, кого я узрел в дружине Ростислава? – Воевода взглянул на Святослава как-то по-особенному. – Ей-богу, не поверишь!

Святослав слегка прищурил свои светло-голубые глаза. Он пронзил Гремысла прямым требовательным взглядом: «Говори же!»

– Вышату Остромирича, новгородского тысяцкого^[10], – сказал Гремысл.

Святослав гневно стукнул по столу кулаком, так что вздрогнула растянувшаяся на полу лохматая охотничья собака.

– Я за этих злыдней перед Изяславом заступался, а они вот как отплатили мне за добро! – воскликнул князь. – Наломали дров на Руси и за степными далями спрятаться надумали, горе-воители! Вот ужо доберусь я до них!..

Теперь уже Гремысл вопросительно посмотрел на князя, догадываясь, что ему неведомо то, о чём знает Святослав.

– Три месяца тому назад Ростислав покинул свой стольный град Владимир и нагрянул в Новгород с дружиной, – принялся рассказывать Святослав. – Мстислав, старший сын Изяслава, князь новгородский, встретил Ростислава по обычаю с хлебом-солью, а тот и молвит ему прямо в очи: «Не по праву ты, Мстислав, занимаешь стол новгородский, но по самоуправству отца своего. Дед наш Ярослав Мудрый мне завещал Новгород, и Ростов, и Суздаль иже с ним, а посему я здесь с мечом в руке. Либо тебе не княжить в Новгороде, либо мне не жить на белом свете!»

И почала дружина Ростислава рубить людей Мстиславовых. Сам Мстислав насилу спасся в Детинце новгородском, туда же сбежались верные ему бояре, их челядь и уцелевшие дружинники его.

Вышата Остромирич тем временем созвал вече на торгу и звал простых новгородцев постоять за Ростислава. Мол, Ростислав родился и вырос в Новгороде. Мстислава же гнать из Новгорода взашей и всех киевлян вместе с ним. Посадник^[11] Порей ещё сильнее народ взбаламутил. Уж не знаю, про какие кренделя небесные он неслухам новгородским напел, токмо поднялась вся Торговая сторона за Ростислава.

Ростислав с дружиной занял Ярославово дворище и всё имение Мстислава разграбил. Потом чёрный люд и воинство Ростислава двинулись на Софийскую сторону, там возле церкви Сорока Мучеников случилась у них сеча с дружиной Мстислава и бояр новгородских. И одолели чёрные люди мужей лепших!