Валерий Большаков: Целитель. Этот мир, придуманный нами

Глава 1

Пятница, 31 декабря 2010 года. Поздний вечер

«Гамма»

Москва, Манежная площадь

– Авада кедавра!

Пронзительный нечеловеческий крик снёс карнавальное настроение и погнал волны страха – будто в старый, заросший ряской пруд сбросили мертвое тело.

Веселившийся народ тревожно замирал или метался в испуге, мгновенно создавая нервную сутолоку. Кто-то, надсаживаясь, завопил:

– Убили! Убили!

– Кого?! Где?

– Гошенька, бежим! Гоша!

– Да погоди ты…

– У нее бомба!

– А-а-а!

– У-у-у!

Гарин резко обернулся – его недоуменно вскидывавшиеся брови словно уползали под забавную лыжную шапочку с прицепившимся серпантином. Люди отшатывались; они расступались, толкаясь и падая, вскакивали, и снова бежали, лишь бы оказаться подальше от девушки в чёрном, смахивавшей на демоницу.

Худые ноги её, обтянутые лосинами, не отличались стройностью, и удерживали на весу пухлую, почти шарообразную куртку-дутыш. Из горловины воротника высовывалась тощая, длинная шея.

Всё это выглядело смешно и нелепо, если бы не бледное лицо девицы. Ноздри «римского» хрящеватого носа раздувались, словно в приступе бешеной ярости, ярко напомаженные губы кривились от злобного торжества, а зрачки горели мрачным инфернальным огнем.

Сильно вздрагивая, повизгивая от нетерпения, «дьяволица» дернула «молнию». Куртка распахнулась, алея подкладом – и являя «пояс шахида». Матово блестящие цилиндры, набитые взрывчаткой и опутанные проводочками, кольцевали узкую талию. Толпа шарахнулась, впадая в панику, подымая вой и мат.

«О, боже!»

Оплывая ужасом, Михаил Петрович рванулся, переходя на сверхскорость. Никто, кроме него, не мог упредить террористку, он был единственным из «москвичей и гостей города», кто владел даром субакселерации.

А смертница грубо захохотала, заржала, всхрапывая по-жеребячьи.

– Авада кедавра!

Сатанинский вопль слился с чудовищным грохотом. Вспышка отшвырнула и Гарина, и первые ряды нарядной толпы…

…Михаил Петрович вздрогнул от собственного храпа, выплывая из дрёмы, и сконфуженно сжал распустившиеся губы. Вагон метро качало, моторы выли, нагоняя быстроту, дико скрежетали реборды, а он заснул! Устал.

Памятью вернувшись ко вчерашней ссоре с женой, Михаил поморщился. Дашке и в голову не приходит, до чего же она делается безобразной и чужой, стоит ей устроить сцену из семейной жизни.

«Ненавижу! – верезжит. – Ненавижу!»

И вываливает на него весь негатив, накопленный за годы. И скудную зарплату припомнит, и те скверные месяцы, когда он ходил безработным, и житейскую несостоятельность…

Один-единственный раз… Гарин нахмурил лоб, погружаясь в омут памяти. Когда ж это было? Лет десять назад. Додумался же…

Намекнул Даше, что та в свои сорок выглядит на двадцать пять благодаря тому, что спит с целителем, а хвалёная ЗОЖ тут абсолютно ни при чем. Дашка до сих пор над ним насмехается…

В усмешке Михаила проступила горечь.

В обычные, будние дни им редко удавалось остаться вдвоем надолго… Именно поэтому он давно разлюбил выходные, а праздники и вовсе терпеть не мог. Особенно Новый год.

Михаил Петрович вздохнул. Любит он Дашу или не любит? Привык? Притерпелся и нудно тянет лямку?

Иногда, в самые паршивые «крещендо» скандалов и дрязг, ему удавалось уйти. Хлопнет дверью и – бродит по улицам… Или уедет на дачу – шататься между недостроенной баней и летним домиком, больше смахивавшим на сарай. Вышагивать вокруг теплицы – и соглашаться с Дашей. По всем пунктам обвинений…

Разве она не права? Да, обидно слышать, что ты нищий, что ничего не можешь, но ведь это правда! Как Даша выразилась однажды, дергая красивыми губами:

«Мужчина – это человек с деньгами, состоятельный и состоявшийся. Мужик – это трудяжка, который обеспечивает семью, вкалывая на двух-трех работах. А ты – мужчинка! Ни то, ни сё…»

…Михаил хмуро оглядел пассажиров, что стояли и сидели рядом. Радостные, хохочущие… Девушки украсились блестящим «дождиком», парни нацепили дурацкие красные колпаки а ля Санта…

Они ехали «отмечать» на Красную площадь, нагруженные шампанским – и очень далекие от его тошных рефлексий.

«Что тебе стоило заделаться целителем? А, Миха? – криво усмехнулся Гарин. – И не каким-нибудь шарлатаном, а настоящим «хилером»? Да ты бы за год разбогател! Катал бы Дашку по Мальдивам и Дубаям, а каждую пару лет покупал бы квартиру в Москве! Чего тебе не хватало? Сказать? Решительности, целеустремленности, настойчивости! А брезгливость свою, вместе с гордыней, засунул бы в анус…»

Михаил Петрович болезненно скривился. Всё так. Всё – правда.

Ну да, подкопил он миллиончик. Весь в трудах, аки пчела, аки Дашкин «работяжка»… А толку?

Вон, распечатал НЗ – и упорхнул в столицу нашей Родины, лишь бы Дашку не видеть и не слышать… Но ведь, всё равно, вернёшься же, испереживаешься… И снова на круги своя, лелеять давнюю грусть. А вырваться из круга… Не-е, духу не хватает.

– Станция «Охотный Ряд», – объявил диктор, и Гарин поморщился. Раньше в вагонах метро звучал приятный женский голос…

«Что, начинаются стариковские причуды?» – булькнул в потоке сознания тягучий сарказм.

Подхватившись, Михаил вышел, пихаясь в шумной суете. Запахи табака, виски, духов причудливо смешивались, нагоняемые вентиляцией.

«Ну, и кому ты что доказал? – вертелось в голове. – Кому лучше сделал? А-а… Да идёт оно всё…»

Полтора часа езды и пересадок из Шереметьево кого хочешь, утомят. Плюс восемь часов полёта.

Заснуть в авиалайнере у Михаила Петровича ни разу не получалось. Так только, откинется в кресле «эконом», скрючится и дремлет. Одна радость – обед от «Аэрофлота»…

Минуя подземные магазы и кафешки, галдящая толпа несла Михаила наверх. «Выход в город».

Наверху было свежо, но не холодно. В ночи, просвеченной множеством огней, реяли снежинки-одиночки. Молчаливо глыбились кремлевские башни, тяжко высилась гостиница-новодел, светился изнутри купол, увенчанный ездецом, нарезавшим змия, яко колбасу…

– Авада кедавра! – клекочущий визг огласил Манежную площадь, и радостный гомон перебился высокими нотами женского испуга.

Михаил Петрович сильно вздрогнул, сердце зачастило.

«Вещий сон?!»

Он заторопился, толкаясь – люди всё подавались назад, расступаясь кругом, а посреди острова пустоты тянулась стрункой знакомая, кромешно-черная фигура. С резким верезгом расстегнулась «молния» – и сотни глоток и нежных горлышек исторгли стонущие вопли.

– Авада кедавра! – заголосила бесовка.

Гарин кинулся к ней, чуя подступающий холод и резкую боль в связках. Скрутить бомбистку! Сломать таймер, мигающий зловещими алыми цифрами. Уберечь… Спасти…

Сильнейший взрыв отбросил Михаила, терзая на лету, мешая с корчившимися телами ближних.

И бысть тьма.

Воскресенье, 2 января 2011 года. Утро

«Альфа»

Ново-Щелково, улица Колмогорова

Сам календарь смилостивился надо всеми советскими лодырями и гуляками – второе число нового года выпало на воскресенье. Ура-а…

Не нужно рано вставать, завидуя детям, дрыхнущим на законных основаниях, не нужно топать на работу…

Зевнув, я хорошенько потянулся, кряхтя от наслаждения, и вытянул руку, лапая постель рядом с собой. Наташи не было, лишь примятая подушка выдавала недавнее присутствие женщины, да в воздухе витал слабеющий шлейф духов.

Я вздохнул, решительно отбросил одеяло, и сел – мягкий ворс ковра приласкал босые ноги. Тишина какая…

Видать, девчонки мои – не вялые сони, как их любимый «попаданец»! Грозились вчера выбраться на природу, на лыжню – и встали-таки пораньше, нахлебались кофе, проснулись…

И Наташка, и Рита с Инной, и Юлька с Леей. Один я не готов спортивные подвиги совершать, утренний сон мне куда милей. Спасибо, хоть не разбудили. Шастали, небось, на цыпочках, шептались и хихикали…

Вывернув и накинув просторную футболку, я влез в смешные пижамные штаны с забавным принтом – снеговички, матрешки, елочки, снежинки… Подцепил тапки, вышел на галерею –просторный объем холла отозвался едва слышными эхо – и зашлепал по лестнице вниз.

«Говорят, под Новый год, что не пожелается, всё всегда произойдет, всё всегда сбывается!» – вертелось в голове.

Дезинформация, мягко говоря. Грубо выражаясь, обман.

Отмучаешься, не поспав в праздничную ночь, а наутро… Шампанское выпито, фейерверки давно растаяли дымом, и лишь пестрое конфетти усеивает пол, словно почившие мечты…

Как поет нежно любимая Агнета, дуэтом с нежно любимой Фридой:

С Новым годом,

С Новым годом,

Пусть нам хватит сил исполнить наши желания,

Иначе ничего не останется, как только лечь и умереть,

Тебе и мне…

Внизу мои философические печали резво сместились на волну старого брюзги.

«Ну, разумеется…» – подумал я, праведно негодуя. – Сборы – это же разгул стихии! Ералаш и бардак!»

В спальнях и гардеробных всё разбросано, раскидано в лучших традициях первозданного хаоса…

– А вот не буду ничего убирать! – мстительно вымолвил я, и прислушался. Тихонько шипела батарея, урчал холодильник… И что-то еще жужжало…

Тошку, как мы прозвали трудолюбивого робота-пылесоса с завода «Точмаш», я обнаружил в спальне у Инны – бедная машинка настойчиво, но тщетно штурмовала одёжный завал.

– Что, никак? – я поднял увесистого киберуборщика, и тот протестующе зажужжал, засучил короткими ножками. – Всё, Тоша, отмена!

Услыхав кодовое слово, роботёнок затих. Я вынес его в коридор и опустил на паркет. Тоша помигал индикаторами и, топоча лапками, как ежик, заспешил на подзарядку.

– Правильно! Мне тоже пора подкрепиться…

С утренней трапезой проблем не было. Первая новогодняя неделя хороша тем, что вообще не надо готовить – полки холодильника гнутся от салатов, закусок и давно остывшего горячего. А какое единство наблюдается по всем кухням Советского Союза! Всюду на завтрак подаются оливье, селедка под шубой и позавчерашние котлеты…

Ну, котлеты мы разогреем. И пюре заодно, отвердевшее, как утоптанный снег… Я зажмурился. Хорошо!

Что ни говори, а завтрак в безмолвии и одиночестве, когда всё спокойно и никуда не торопишься – это особое удовольствие. Ты не ешь, нервно поглядывая на часы, а смакуешь! А на десерт – чай с пирогом. И тишина…

Конечно, в эти плавно текущие минуты я испытывал чисто мещанские радости – ничего не делал, да пищеварил, – но кто сказал, что «il dolce far niente» не подобает мужам – ученым и государственным? Можно же, хоть иногда, побездельничать? Разнообразия для?

С сожалением углядев дно теплой чашки, я отставил ее и сменил вид недеяния – стал рассеянно глядеть в окно, на две сосны у забора.

Не удержался, заказал и сам заплатил, чтобы во дворе росла хоть пара хвойных пород из леса. Спецмашина выкопала сосенки – крепенькие, в два человеческих роста, вместе с корнями в кубометрах земли – и бравые садовники пересадили деревья.

Та, что левее – или правее? – надумала чахнуть по весне, но я ей втолковал, что подобное поведение весьма для меня огорчительно. Лично подкормил вонючим компостом, и сосна вняла – приняла́сь, зазеленела…

Звонок радиофона спугнул мысли, рассыпая их на фонемы. Дотянувшись до «ВЭФа», я ожидал узреть на экране сюсюкающее «Риточка» или «Юлечка», а увидал короткое и твердое «Путин».

Воздыхая, пальцем придавил зеленый кружок.

– Да, Владимир Владимирович?

– Здравствуйте, Михаил Петрович, – донёсся до меня негромкий и сдержанный голос. – Елена Владимировна доложила мне о событии… которое не должно было произойти. Хм… Знаю, у вас радиофон с шифратором, но всё же… Вы не могли бы подъехать?

– Ну, разумеется, – ответил я, начиная переживать. – Еду.

– Жду, – обронил радик, и погас.