Или, например, когда соседки выкрали и прочитали ее дневник, и не по вкусу им пришлась ее честность. Тогда, помнится, даже мать узнала, что было написано внутри. Ей тоже не понравилось. Омерзительно вспоминать. Но мозг, агонизируя, делал это по своей воле и усмотрению, не спрашивая мнения хозяйки. Будто только негативными фрагментами памяти можно вернуть себя в адекватное состояние. И заботливый мозг решил калейдоскопом прокрутить их все.

Фаина вдруг поняла, окончательно проснувшись, что скучает по отцу. По его незамысловатому характеру, молчаливости и щедрости. Тем качествам, которые она лелеяла в себе и ценила в окружающих, что бы ни происходило. Ей стало до того грустно, что двигаться не хотелось. Апатичное настроение приковывало ее к земле и не отпускало, многократно усиливая гравитацию. Но с пола все-таки пришлось подняться, чтобы не подхватить еще и воспаление легких.

Таблетки подействовали довольно быстро. Стоило принять их сразу, а не валяться на полу в ожидании второго пришествия. Несмотря на облегчение, Фаина решила добить себя (или же недуг, укоренившийся внутри подобно мерзкому паразиту?) контрастным душем и полностью взбодриться. Нужно было выгнать из тела болезненную слабость.

После подобных приступов еще в течение суток нельзя есть ничего сладкого, чтобы не стало совсем худо. Это Фаина на собственном опыте определила. Безо всяких врачей. А если нельзя есть сладкое, то остаток дня будет дерьмовым, к бабке не ходи.

Никуда не торопясь, Фаина переоделась в домашнее, затянула потуже волосы на затылке, перекинула полотенце через плечо, вздохнула и вышла из комнаты. Повезло, что время было не то, когда к душу выстраивается очередь и только попробуй влезь, не осведомившись сначала, кто за кем занимал. Временная безлюдность сыграла на руку.

Душ представлял собой тесную вытянутую кабину, напоминающую граненый стакан не первой свежести, захватанный и мутный, с многолетними следами ладоней и ступней многочисленных жильцов. В одной из любимых книг Фаины описывались схожие по форме кабины, вот только пользовались ими загадочные пришельцы-странники^[3].

Внутри было сломано все, что только можно сломать. Ржавые краны и вешалки неоднократно пытались починить, но надолго такой починки не хватало. Благие намерения в этом месте сталкиваются с ядовитым, деструктивным безразличием, а потому быстро иссякают.

То ли из гадливого протеста, то ли от постоянной тесноты, то ли от наплевательского отношения ко всему, включая собственный уют, жильцы снова и снова засоряли душ, отрывали крючки для одежды, полочки для мыла и мочалок, расшатывали трубы и смесители.

Им не нужно было сговариваться, чтобы всем вместе понемногу портить общее пространство проживания. Они словно бы подключались к коллективному разуму, и каждый прилагал совсем немного усилий к разрушению, сам того не замечая. Поэтому найти единственного виновного было невозможно при любой попытке. Все виноваты быть не могут, а если никто не виноват, то тут и говорить не о чем. Так все и кончалось раз за разом.

Если кабину окончательно приводили в негодность, это означало, что пользоваться ею теперь невозможно в принципе. Жильцы направляли банно-тазиковое паломничество на другой этаж, где кабина не забивалась сором и волосами, не была вымазана различной человеческой грязью, не воняла хуже загородной свалки.

Непригодные кабины подолгу не чистили, всем было не до того. Приходилось терпеть накапливающиеся вонь и грязь, которые вроде бы и не ты создал, но ответственность за все это почему-то ощущал из-за вездесущего запаха. Такое положение вещей давило на психику – каждый день по капельке. Медленно, но верно где-то внутри собирался небольшой водоем безумия. В нем хотелось кого-нибудь утопить. Разум шептал, что лишь после этого наступит облегчение.

Временами жить в этом затхлом местечке, где каждому плевать на себя, становилось психически невыносимо. И Фаине хотелось закричать, убежать отсюда босиком, без ничего, вымыться до скрипа, отдохнуть, выспаться на чистом. Где-нибудь далеко. Возможно, в другом мире, куда увели целое население планеты через портал в той самой любимой книге.

Единожды, курсе на втором, девушка по доброте душевной и отсутствию на тот момент какой-либо брезгливости прочистила водостоки, надраила стены душа, испачканные чем-то страшным (не хотелось даже задумываться, чем именно), вкрутила новую лампочку. Она ощущала себя героем, бескорыстно вершащим добро, меняющим мир к лучшему.

Но едва стало ясно, что даже взгляда благодарности не обратится в ее сторону, а история с загрязнением повторится снова и снова, как чертово колесо Сансары, Фаина спокойно решила больше никогда ни за кем не убирать, кроме себя.

Раз и навсегда пришлось зарубить себе на носу, что люди не заслуживают проявления тех высоких душевных порывов альтруизма, что случаются с каждым из нас.

Сейчас душ выглядел вполне сносно. Не идеально, конечно, но терпимо для общежития, где каждому плевать и на себя, и на свинарник, в котором он живет за копейки, день за днем целенаправленно уничтожая свои шансы на нормальную жизнь. Фаина разделась, повесила вещи и полотенце на хлипкие крючки, открыла воду.

Теплая, напор средний. Ладно, это неплохо. В конце концов, мы пришли сюда не париться, а наоборот.

В ногах все еще подрагивало желе былой слабости, плюс навалилась странная усталость, будто весь день бегал по городу с завязанными глазами, как в том клипе^[4], а не сидел в удобном офисном кресле. Проклятый организм разваливается на части из-за какого-то сахара. Тысячи людей питаются гораздо хуже, а страдает она.

Согнувшись в три погибели, девушка села на корточки, не забыв ухватить за собою шланг. В таком положении стало более заметно, что кое-где выпирают кости. Тазовые, например. И колени тоже, и ребра немного.

Неужели она похудела еще сильнее?

Такие процессы, как набор и сброс веса, никогда не беспокоили Фаину. Она давно жила в том мире, где не имели значения объем и плотность ломтя мяса, в который тебя обернули, – так девушка себя и воспринимала сознательную часть жизни.

Отсюда проистекало ее наплевательское отношение к тому, сколько она спит, чем питается и какую воду пьет. Презренное тело не имело права ею командовать. Сейчас, заметив худобу и пару желтеющих синяков на ногах, девушка уже не придала им прежнего значения. Если знаешь, что умираешь чуть-чуть быстрее, чем остальные, остается смириться.

Несколько минут Фаина бесцельно поливала голову, уставившись в стену и ни о чем не думая. Казенные струи стекали по лицу и волосам, чтобы навсегда исчезнуть в темном желобе и уплыть к океану. Вот бы с ними…

Было как-то тоскливо, но трудно объяснить почему. Хотелось оказаться подальше отсюда и чтобы все проблемы куда-нибудь делись. Чтобы ничем не болеть. Бывает ведь, люди живут так, что со здоровьем и восприятием жизни у них все нормально. Нет никакого невидимого сдвига, от которого и хотелось бы отмахнуться, а не выходит. То и дело осматриваешь внутренности, подозреваешь в измене каждый уголок, бродишь-бродишь, а все не можешь найти в себе, что не так лежит, и поставить на место легким взмахом ладони, словно ящик задвинуть.

И все время чувствуешь себя отщепенцем, ненужной деталью гармоничного пазла. И все будто бы смотрят на тебя искоса. Все понимают лучше тебя. И молчат.

…А потом пошла горячая вода, которая, как оказалось, бодрит куда эффективнее. Фаина резво поднялась, поскользнувшись, и быстро вымылась, пока чудо природы не иссякло. Горячую воду редко можно было застать случайно. Обычно время ее подачи узнавали заранее и составляли расписание.

Распаренное тело повысило настроение, подарив непривычную легкость. Да, Фаина выглядела теперь как вареный рак, зато и следа дурного самочувствия не осталось. Ноги держали крепко, в голове прояснилось. В такие моменты казалось, что и не было никакого приступа, можно забыть о нем, забыть о лечении.

До следующего раза.

В приподнятом расположении духа девушка насухо обтерлась грубым полотенцем, оделась, обулась и ланью выскочила из кабины. Клубы пара заструились за ее спиной, норовя затянуть обратно. Она ощущала, словно кровь заново побежала под кожей.

У раковины Наташа мыла посуду, деловито разглядывая себя в разбитое и заляпанное пеной для бритья зеркало.

– Рано ты сегодня, – заметила она, не удивившись, впрочем, сияющему виду соседки.

– Ага, – неохотно отозвалась Фаина, и на этом беседа завершилась.

Нормально общаться с Наташей мы начнем только после того, как она избавится от своего злополучного поклонника, что повадился терроризировать общежитие в темное время суток. Он мог часами стучать в закрытые двери объекта своего больного обожания, не забывая при этом грязно ругаться и что-нибудь ломать.

Вечно Наташа находит где-то таких… ради денег, конечно. С этим экземпляром не повезло: он узнал, где обитает его хитрая пассия, и теперь не оставит ее. Либо помешался на ней, идиот, либо Наташа кинула его на бабки. А она ведь может.

Разминая шею до приятного хруста, Фаина направилась к себе, не без удовольствия приметив, что муравейник наконец-то ожил. Или это она достаточно ожила? Где-то играла музыка, шел оживленный спор со стороны кухни, а в 405-й громко и назойливо стучали молотком. Чего это Кирилл удумал, ремонтом заняться, что ли? На него не похоже… хотя с его затяжной депрессией от неразделенной любви не помешало бы отвлечь себя физическим трудом.

Фаина собралась было игриво подскочить к распахнутой двери и ошарашить соседа внезапным появлением, возможно снабдив все это визгом раненого дельфина, но вовремя вспомнила, что к Кириллу недавно кого-то подселили и ее выходка, такая безобидная среди людей, которые давно ее знают, теперь может оказаться максимально неуместной.

Когда же тут появился новенький? Недели полторы назад. Да-да, точно. Об этом еще все говорили. Но кто он такой? И как выглядит? Кажется, кто-то даже называл его имя… Не вспомнить.

Любопытство юрким зверьком очнулось в девушке, омыло блестящую шерстку, поднялось на задние лапки и наклонило усатую мордочку с маленькими лукавыми глазками. Большую часть времени хладнокровная ко всему, что ее окружает, Фаина ощутила щекочущее жжение в области солнечного сплетения. Проходя мимо, она не утерпела и покосилась в дверной проем.

То, что она там увидела, оказалось довольно приятным зрелищем.

Человек был виден не полностью, примерно наполовину – он стоял чуть сбоку от дверного косяка. Темно-синий банный халат, небрежно распахнутый на груди и, как показалось, надетый на голое тело. В его вырезе на тончайшей невидимой леске болтался кулончик, напоминающий пентаграмму. Толстый пояс туго обтягивал талию, подчеркивая ширину плеч, гладкую шею и ключицы. Роскошная мокрая шевелюра была небрежно уложена назад, открывая высокий лоб с небольшими залысинами.

Фаина моргнула несколько раз, пользуясь тем временем, пока ее не заметили, чтобы все получше рассмотреть.

В руках юноши мелькал увесистый молоток, в зубах он сжимал еще один гвоздь, помимо того, который методично забивал. Судя по сведенным у переносицы бровям, новенький был так поглощен своим делом, что всего остального мира для него не существовало. Соседка могла бы простоять тут сколько угодно, оставаясь вне поля его внимания.

Фаина часто замечала такое выражение лица – лениво-брутальное – у отца, когда он что-то ремонтировал. Вид нового соседа впечатлил ее, но лишь оттого, что она застала его за забиванием гвоздей. Это подчеркивало маскулинность его внешности, не лишенной привлекательности.

Девушка направилась к себе, тихонько напевая приевшуюся мелодию. Еще пару минут назад она собиралась заорать на весь этаж, чтобы испугать Кирилла, а теперь ей хотелось одного – издавать как можно меньше звуков.