Костик ничуть не переменился, но изменилось мое отношение к жизни. Я увидела перед собой хамоватого, трусливого мужчину, старающегося урвать кусок пожирнее только для себя. Не оставляющего попыток найти себе условия жизни получше, совершенно не вглядываясь в людей, находящихся рядом. Он был ухожен, хорошо одет и немного пьян, а рядом с ним стояла серая и уставшая женщина, держащая за руку ребенка лет пяти.

– Костя, пойдем домой, – просила она.

– Что мне делать с тобой дома, Таська? – удивлялся он. – Разговаривать нам не о чем: у тебя ж три коридора образования. Вообще, посмотри на себя: ни кожи ни рожи! И как я на тебя полез-то? Чего ты стои́шь? Глазами коровьими своими лупаешь… О! Алена! Привет, – вдруг заметил он меня.

– Здравствуй, Костя, – отозвалась я. – Ты что, вернулся?

– Ага! Ух, какая ты стала! – беззастенчиво осматривал он меня. – Я тогда сильно погорячился, может… – Он попытался обнять меня, намекая на возобновление отношений.

– Такая я стала только благодаря моему мужу, – брезгливо вывернувшись из объятий, сказала я. – Женщина – это зеркало своего мужчины. Отражает его внутреннее устройство. А это твоя жена?

– Ну, как жена… – замялся он, стыдливо косясь на Тасю.

Как же мне было жалко эту несчастную женщину, угодившую своим искренним чувством в эту ловушку пустословия, нелюбви и обмана…

– Очень приятно было познакомиться, Таисия. Прощай, Костя, – я повернулась и пошла к спешащему мне навстречу Алексею…

Алена улыбнулась уголками губ своим воспоминаниям. Дверь в палату приоткрылась.

– Аленушка, а вот и я. – В палату вошел бодрый и веселый Алексей Михайлович, только в глазах его плескалось спрятанное беспокойство. – Ну, как ты сегодня?

Она улыбается и кивает, показывая, что все хорошо, а он продолжает рассказывать, как будто боится, что, если он замолчит, все исчезнет и безмолвное стерильное пространство палаты снова заполнится неизвестностью и ужасом ожидания.

– А я, пока шел к тебе, промок, что тот цуцик. Зонтик дома оставил на тумбочке. Спасибо Машеньке, медсестра такая большеглазая, ты помнишь ее? – он вопросительно взглянул на супругу. – Она, доброе сердечко, полотенце выдала и чаю налила. А я тебе конфеточки принес к чаю.

– Ты вот сказал про Машеньку, и так мне чаю захотелось свежего горяченького с конфеткой, – она даже зажмурилась от своих слов.

– Сейчас все будет, один момент. – Он сложил принесенные пакеты на тумбочку у кровати и скрылся за дверью…

На столе лежат конфеты и пирожные. Цветы стоя́т в старомодной пузатой вазе. Из соседней комнаты раздаются веселые голоса, слышны шутки. Я сижу у зеркала и смотрю на свое отражение, слезы струятся из глаз. Дверь в комнату открывается, и входит мама. Она и я похожи друг на друга, как фотокарточки с разницей в 25 лет.

– Доченька, кто тебя обидел? Ты плачешь? – Встревоженная мама подходит ко мне и, усаживаясь рядышком, обнимает меня.

– Мама, я так Костика люблю. Вот прям умереть готова, а он уехал. А тут этот свататься пришел.

– Вот и выросла ты, моя девочка, – слегка улыбнулась мама. – Уже женихи один перед другим ходят. Эх, жалко, что твои родители не видят, какая ты красавица.

– Мам, делать-то что? – в отчаянии зашептала я.

В комнату заглянули, но мама замахнулась на дверь, и та тихонько закрылась.

– Знаешь, когда твой папа пришел свататься к твоей маме, твоя бабушка, наша мама, сказала фразу одну. Я тогда не совсем поняла ее, а сейчас думаю, что очень это правильные слова. – Она убрала с моего лба пряди растрепавшихся волос. – Жить без любви очень сложно. Когда-то ты будешь видеть все достоинства мужа, но они станут раздражать тебя до зубовного скрежета. А жизнь к тому времени так тесно переплетет вас, что разорвать этот узел станет невозможно.

– Спасибо, мама. – Я смахнула слезы. – А я вот иначе сейчас подумала.

– И что ты подумала? – с любопытством спросила мама, беря меня за руки.

– Я думаю, что в любви легче всегда тому, кто меньше любит. Тому, кто любит сильнее, – обиднее, больнее и все хуже. Алешка же, по сути, неплохой парень? Не противный?

– Ну, не противный, – улыбнулась мама.

– Любит меня так, что против семьи пошел. А мать его, мы-то знаем… Значит, всю жизнь за меня горой будет. А что Костик? – я порывисто вздохнула.

Мама остановилась в дверях. Повернулась и задумчиво посмотрела на своего взрослого уже, но такого растерянного перед сложным выбором ребенка. И любой совет тут будет только во вред. Как бы ни было больно – пуповина между родителями и детьми должна быть разорвана.

– Но решать все равно тебе! Чтобы я тут не наговорила, – сказала и вышла из комнаты к гостям…

Дверь открылась, и в палату снова вошел Алексей с подносом, на котором сверкали фарфоровые чайные чашки с уютным изображением гусей, явно принесенные из дома.

– Ты представляешь, – весело начал он, – насилу чайничек нашли. Время сейчас такое странное. Быстрое такое, только успевай поворачиваться. Чай только в пакетиках на ниточках, все на скорости, на бегу, а я знаю, что ты основательно любишь чаевничать. У завотделения только и нашелся чайник заварочный.

– Алешенька, помоги. – Она попыталась сесть в кровати, но из-за слабости не смогла и вновь упала на подушки.

Алексей тревожно рванулся к ней, чашки на подносе, звякнув, опасно наклонились.

– Ну что ты? Что так всполошился? Ставь вот сюда, на тумбочку, – успокаивающе произнесла больная.

– Аленушка, ты только не нервничай. – Мужчина приподнял подушки, усаживая жену. Налил в чашку черный чай. – А давай я тебя с ложечки напою? Ты уже на поправку идешь, но все равно слабенькая еще.

– Совсем как маленькую? – вскинулась она, с негодованием отодвигая руку мужа.

– Как маленькую, – улыбнулся Алексей Михайлович. – Ты же всю жизнь для меня – моя маленькая девочка.

– Ну тогда ладно, – смягчилась Алена, – конфетку не забудь.

Он развернул ей конфету и поднес к губам чайную ложечку с чаем.

– А помнишь, как мы чаевничали?

Она отхлебнула чай, откинулась на подушку и кивнула.

– А помнишь, как я пел?.. «Милая моя, солнышко лесное…», – запел Алексей. И Алена прикрыла глаза…

В комнате за круглым столом сидим мы с Алешкой. Здесь же Алешкина мама, Серафима Андреевна, и ее подруга, такая же молодящаяся дама, рядом с которой, опустив плечи, уткнулась носом в тарелку худая, нескладная девушка в старомодной блузке и нелепых каких-то очках. Они ей явно велики и постоянно норовят свалиться в тарелку, а она поправляет их нервным движением рук. Она вообще старается двигаться поменьше, чтобы не обращать на себя внимание.

– Ой, как же хорошо, – восклицает подруженька, – пироги такие вкусные, Фимочка, рецепт запишешь?

– Конечно, запишу. – Свекровь недовольно смотрит на молодую сноху.

Я старательно улыбаюсь, не теряя еще надежды найти общий язык с царственной хозяйкой дома.

– Дочка моя – хозяюшка такая, так печь любит. А такого вот рецепта не пробовала.

Катя, нервно вздрогнув, кидает затравленный взгляд на мать и поправляет очки.

– Катюша, это же так чудесно, что вы тоже любите готовить, – я вежливо улыбаюсь этой зажатой в тиски материнской заботы девушке, – вот этот вот пирог очень прост, но есть один маленький секрет…

Серафима резко, со звоном, ставит чашку на стол.

– Пора уже сменить тарелки. Алена, пожалуйста, позаботьтесь, – железным, не терпящим возражений тоном скомандовала она.

Я дрожащими руками начинаю собирать чашки, не понимая, что сделала снова не так – ведь от всей души хотела поделиться рецептом.

– Сынок, спой нам, – со сладкой улыбкой свекровь повернулась к сыну.

– Ах, Алексей, вы еще инструментом владеете? – всплеснула руками дама. – А Катенька на скрипке играет, сейчас консерваторию заканчивает. Чудесный домашний ансамбль будет.

– Просим, просим, – захлопали вместе пожилые дамы.

Я взяла в руки гору грязной посуды, и, выходя из комнаты, увидела поджатые губы Серафимы, ее недовольный взгляд, и услышала начальные аккорды «Солнышко лесное…».

Повернувшись к двери, уже не могла сдерживать слезы…

– Аленушка, милая моя, почему ты плачешь? Ты вспомнила, как чудесно было тогда? – Алексей Михайлович встревоженно вытирает жене глаза. – Мы еще споем тебе! Скоро выпишут. Ребят соберем и споем…

– Конечно. Ты чудесно поешь, – она, кивая, перехватывает и гладит его руки. – Устала я что-то, Алешенька, посплю.

– Я пойду, – засуетился пожилой мужчина. – Что тебе завтра принести? Чем порадовать?

– Не знаю. Избаловал ты меня уже, – пожимает плечами старушка.

– Вот ты скажешь! А кого же мне еще баловать? – Он удивленно поднял брови.

– Как это кого? А Марта? – возмутилась Алена Александровна.

– Марта – это да! Сейчас приду домой, рыбки ей дам, порадую. Потом про тебя расскажу. Она же тоже волнуется! Каждый раз спрашивает о тебе.

– Так беги уже! Беги к Марте! Она тоже скучает. А я посплю… – устраиваясь в кровати, Алена закрыла глаза.

Глава 3

Алексей тихонечко вышел в больничный коридор. Он всегда недолюбливал такие места. Мама уходила тяжело, даже мучительно. Больницы сменяли одна другую, но специалисты лишь разводили руками. Она была совершенно здорова, но мозг ее постепенно умирал. Она и так не обладала легким характером, а тут и вовсе становилась капризным невыносимым ребенком. После смерти матери все эти чувства сменились на отчаянное неприятие запахов дезинфекции и мелькающих тут и там белых халатов. Холодное звяканье металлических инструментов и шаркающие шаги пожилой санитарки вызывали мучительную боль в голове и глазах.

– Ох, поскорее бы уже жену подлечили и домой отпустили, – шептал Алексей сам себе, быстро идя по коридору.

Выйдя на крыльцо, он полной грудью вдохнул свежий холодный воздух. Один раз, другой, третий, словно пытаясь вытолкнуть из себя весь больничный дух.

Унылый дождь сменился мягким пушистым снегом. Уже весь больничный двор запорошило. Так бывает только тогда, когда еще не появилось первых следов. Эта чистая красота создает ощущение неприкосновенности. Обманчивая невинность, прикрывающая слякотность и грязь. Алексей аккуратно сделал шаг: не хватало только ему грохнуться тут на лестнице и сломать что-нибудь. Хотя, с другой стороны, врачи рядом. «Меня на руках занесут в больницу, если что», – усмехнулся он про себя.

– Мам, смотри, как красиво!!! Это звезды падают с неба? Можно желание загадывать? – восторженно закричал мальчишка лет пяти, остановившись и запрокинув голову к небу.

– Сынок, побежали быстрее. Фантазер ты, мой мечтатель, – озабоченная маленькая девушка поправила на пацаненке смешную шапку с тремя помпонами. Если бы он не назвал ее мамой, можно было подумать, что это брат и сестра, настолько хрупкой она была.

Пожилой мужчина посмотрел на небо.

– А ведь и правда, – улыбнулся он, – прав малыш. Похоже на звезды… пускай все будет хорошо, – загадал он и потихоньку двинулся сквозь звездопад к воротам парка.

Каких только желаний не бывает. Бывают мимолетные, бывают серьезные мечты. Иногда желание такое нестерпимое, но что-то мешает его исполнению, а потом оно вдруг исполняется… но все уже так поменялось, что сбывшаяся мечта становится обузой. Где-то это было? Ах да, у Пушкина…

Тогда близ нашего селенья,
Как милый цвет уединенья,
Жила Наина…

Там пам-пам… вот уже и слабоумие подкрадывается на мягких лапках. Нет, все не так! Не получается по признакам. Стихи я должен помнить, а вот зачем сел в трамвай – нет.

– Уже неплохой результат! – похвалил себя Алексей. – Суть я помню. Сейчас вот вспомню полностью. Так… Сосредоточился! Что же дальше?