На просторной террасе ужинала семья. Трое мужчин, трое женщин. Едва я появилась, как разговор оборвался. Образ девицы, день напролет драившей замок по приказу злой мачехи, мне не шел. А гостеприимных хозяев и вовсе расстроил. Всплеснув руками, ко мне бросилась Елена Степановна.

– Изабелла!

Ее примеру тут же последовали остальные. Усадив за стол, они окружили меня. Что-то говорили, зачем-то касались. Пытались то ободрить, то утешить, то похвалить. А мне хотелось сбежать отчаянно. Но это было неважно.

Куда важнее другое.

– Как дети? Оленька? Сеня?

– Все благополучно, – охнула Елена Степановна. По ее чуть пухлым, усеянным морщинками, щекам покатились слезы. – Обошлось, слава Богу!

– Мама, ну что ты…, – тут же заволновалась ее младшая дочь и поспешила усадить разволновавшуюся Елену Степановну на диван у стены.

Хотя у самой тоже все глаза от слез опухли. В школе она работала учительницей русского языка и литературы, а ее сынишка-пятиклашка ходил на мои занятия. Во время пожара его не было на уроке по чистой случайности – перенесли запись к стоматологу на день раньше и пришлось ехать в райцентр.

Старшая дочь хозяйки тут же подала ей стакан воды. Елене Степановне нельзя было нервничать, и об этом знали все.

Супруг завуча и мужья ее дочерей неуклюже топтались в стороне. Не зная, чем помочь, они заметно погрустнели, застыдились. Но за происходящим следили зорко, стараясь быть хотя бы на подхвате.

Когда все немного успокоились и пришли в себя, мы пересели за стол. Дочери Елены Степановны заварили свежий чай. Не сговариваясь, все члены семьи продвинули мне кто-варенье, кто конфеты. Чувствуя неловкость от их заботы, я смущенно благодарила каждого. Но все внимание сосредоточила на рассказе хозяйки.

Длинной ее повесть не была. После того, как я отключилась, меня перенесли в дом Елены Степановны.

– Фельдшер хотел тебя в больницу отправить. В райцентр. Но мы отбили. Там такие врачи, что лучше сами выходим…

– Спасибо, – промямлила я. С некоторых пор я отчаянно боялась появляться в людных местах и тем более учреждениях.

Дети, что было важнее всего, не пострадали. Прибежавшие родственники разобрали их по домам. Тех, у кого взрослые были на работе, увели друзья. Все сложилось благополучно. Никто не пострадал. И Оленька пришла в себя, едва оказавшись на свежем воздухе.

– Школу не восстановить, – пригорюнилась хозяйка. Вся ее семья подавлено замолчала, но говорить об этом пока не решалась, опасаясь за слабое сердце Елены Степановы.

В былые времена я легко исправила бы эту несправедливость. Но теперь могла лишь скорбно молчать.

– Выключи ты его, – вдруг сердито буркнула старшая дочь хозяйки. – Надоели уже, ей Богу. Одно и то же целый день. Нашли цирк!

Я машинально проследила ее взгляд. На стене веранды беззвучно работал телевизор. Показывали новости.

– Журналюги эти мимо нас в соседнюю деревню ехали. Там гусиную ферму кто-то из местных открыл, вот и позвал их.

– Ага, и вместо того, чтобы помогать детей спасать, они за камеры схватились. Что за люди?!

Все внутри меня словно похолодело. От ужаса я далеко не сразу смогла заговорить. Заметив произошедшие во мне перемены, гостеприимные хозяева расценили их по-своему.

Решив, что кадры моего в обнимку с Оленькой падения из окна напугали меня, заставив вспомнить о пожаре, поспешно выключили телевизор.

Но это было не так. Я боялась вовсе не увиденного. Сила, внушавшая мне страх, была куда сильнее и опаснее любого пламени.

Я нервно убрала за ухо упавшую прядь. Стараясь казаться естественной, поднялась. Руки предательски дрожали, я поспешно убрала их за спину.

– Ты так побледнела, – охнула Елена Степановна. – Того и гляди в обморок упадешь. Тебе нужно срочно прилечь!

– Все хорошо, – заверила я, пятясь к выходу.

Мне нужно было срочно бежать, а не прилечь. Моя неловкая попытка улыбнуться еще больше насторожила хозяев. Все разом бросились уговаривать меня остаться. А я физически ощущала, как отпущенное мне время истекает.

Все же я смогла высвободиться, не обидев Елену Степановну и ее семью. Точнее, обидев несильно. Они охотно поверили в мою усталость и желание привести себя в порядок. Убедить их в том, что провожать меня не нужно, оказалось труднее, но и с этим я справилась. Ведь дом моей подруги, где я жила с момента появления в поселке, был совсем рядом.

Едва скрывшись за забором гостеприимного дома, по обе стороны которого росли шикарные высокие кусты жасмина, я припустила к себе.

В столь поздний час поселок неизменно спал. Но сегодня в некоторых домах еще горел свет – свидетельство дневных переживаний.

Однако дом моей подруги находился в самом конце улицы, укутанный ночными сумерками, спрятанный за кронами деревьев и кустов небольшого сада.

Стараясь не замечать, как сильно кружится голова, я побежала. Длинные мои волосы развевались словно пиратский флаг на корабле, несущемся прямиком в смертельную бурю.

Оказавшись в саду, я остановилась. Прислушалась. Тишина стояла невероятная. Подобное здесь было редкостью, ведь совсем рядом проходила железная дорога и гулкий перестук колес был столь же естественен, как воскресный звон церковных колоколов и утреннее щебетание птиц.

Мне стало чуточку легче. Быть может, я и вовсе потревожилась напрасно. Вполне возможно, что это были местные новости и о репортаже уже завтра никто не вспомнит. Никто не узнает.

Эта мысль придала мне сил. И все же я уже знала, что в поселке не останусь. Заберу паспорт, рюкзак с нехитрыми пожитками и в путь. Неважно куда, главное подальше.

С деньгами у меня было хуже некуда. Но это не беда. На дорогу хватит. А дальше… Дальше как-нибудь справлюсь. Что-нибудь придумаю.

Это не беда. Беда, беда, беда…

Приободряя себя подобным образом, я поднялась по скрипучему крыльцу. Домик достался Рае от тетки, которая наведывалась сюда только в грибной сезон. Похожий на старый, немного покосившийся скворечник, он был окружен запущенным садом и высоченными кустами сирени. Скрипя каждой своей дощечкой, он все же стоял крепко. Дарил прохладу в жару и бережно хранил в подполье ненужные вещи хозяев. Внутри он состоял из небольшой кухоньки, двух спаленок и предбанника. А сердцем его, пылавшим жарко, была небольшая печка, любовно побеленная хозяйкой.

Оказавшись внутри, я вдохнула ставший привычным аромат сада, земли и чужих ушедших лет. В домике было темно, но я достаточно хорошо ориентировалась, чтобы не тратить время на возню с лампочками на кухне. Они работали из рук вон плохо, но никаких проблем мне не доставляли. Весь световой день я проводила в саду, а вечером читала у окна или под желтым светом настольной лампы в комнате, которую Рая называла моей.

Словно опытная беглянка, я держала свой небольшой рюкзак собранным всегда. В нем было все, что потребуется. Документы, деньги, сменная одежда. Забросила за плечо – и ищи ветра в поле. Видя его, Рая хмурилась, а мне так было спокойнее.

Не подвела и интуиция, приготовления были вовсе не напрасны.

Обдумывая дальнейшие действия, я прямиком направилась к окну. Там на старом венском стуле дремал мой рюкзачок. Не мешало бы позвонить подруге, но мой мобильный пропал в пожаре. Просить о помощи кого-то из местных я не стану – незачем навлекать на невинных людей беду.

«Позвоню, как устроюсь, – решила я, но не слишком веря, что это случится скоро, поспешно поправила саму себя. – Нет, лучше с какой-нибудь станции. А то будет волноваться понапрасну». Мы взяли за правило созваниваться каждый вечер. Сегодня я звонок пропустила, и это очень плохо. Не хватало еще, чтобы она примчалась меня проведать и угодила в историю.

В шаге от окна, в шаге от спасения я замерла. Сквозь вихрь мыслей и неподвижную тишину дома я почувствовала что-то… неладное.

Замерла. Прикрыла веки. Все еще надеясь, что показалось, я знала точно – он рядом. Я чувствовала его каждой клеточкой. Каждой частичкой своей перепуганной, сбившейся с пути души.

Уловив едва ощутимое движение справа, я обернулась. Словно злая тень, будто дух павшего ангела, он неслышно показался из тьмы.

Я отшатнулась. И больше не смогла сделать и шага. Он приближался ко мне как неизбежность. Словно проклятье, настигшее беглеца.

На ночном небе взошла луна, и света ее хватало, чтобы разглядеть друг друга. Мне хотелось кричать от безысходности. Но с губ не срывался даже шепот.

Он был привычно спокоен и молчалив. Лишь опасно и незнакомо мерцали его темные глаза.

Слезы затуманили мой взор. Я отвернулась, не желая, чтобы он видел их. Боясь смотреть на него.

Он прошептал с тихой нежностью:

– Ну здравствуй, цветочек мой аленький.

От звука голоса его я вздрогнула. И в тот же миг он резко вскинул руку. Я не успела понять, что произошло.

Вдруг страшная усталость навалилась на меня грузом неподъемным, подметая под собой, будто рухнувшее в пожаре здание.

Покачнувшись, я упала прямиком в его объятия. Подхватив меня на руки, он склонился к моему лицу и прошептал:

– Засыпай, баю-бай…

Я боялась проснуться. Боялась, потому что знала, что увижу, открыв глаза. И все же притворяться вечно невозможно.

С трудом приоткрыв отяжелевшие веки, я зажмурилась. Лучик солнца игриво осветил мое лицо. Но свет его оказался слишком ярким. Болезненным.

Я зажмурилась и уткнулась лицом в подушку. Не знаю, что за гадость вкололи мне в ту ночь, но уснула я накрепко, а теперь, будто вампир, боялась солнца.

– Это пройдет.

Его тихий голос прошелестел где-то вдалеке. Ступая почти неслышно, он приблизился. Сердце замерло.

И напрасно. Задернув шторы, он отошел. Знакомая боль эхом отдалась в груди. Наступила тишина. Словно мир остановился.

Со второй попытки получилось лучше. Я села в кровати. Тревожно огляделась.

Я в своей спальне. Нашей спальне.

Просторная комната на втором этаже особняка выходила окнами в сад и на реку. Здесь всегда было много света, воздуха. Сейчас же я чувствовала себя узником, совершившим побег из темницы, но возвращенным назад вопреки всем стараниям.

Мой муж расположился в кресле на другом конце комнаты. Он частенько наблюдал оттуда за моими сборами, приготовлениями, выбором нарядов.

С невесть откуда взявшейся смелостью я посмотрела на мужа. На его лице привычное спокойствие, близкое к равнодушию. В уголках губ едва уловимая насмешка.

В облике его ни намека на приторную сладость выдуманных принцев. Его красота неброска, но губительна. И дело вовсе не в тонких аристократических чертах умного лица, а в…глазах. Кажется, с нашей первой встречи я знала, что могу навсегда сгинуть в его темных как уголь глазах, обрамленных по-девичьи пушистыми ресницами. И в том была одна из множества причин, почему нам было так непомерно тяжело вместе.

Но все же за полтора месяца, что мы не виделись, в его облике произошли некоторые перемены.

Густые иссиня-черные волосы, подстриженные на классический манер, посеребрились на висках. И я знала, что это моя вина.

Давид сказал спокойно и буднично:

– Выпей воды, тебе станет легче.

Я поспешно отвернулась. Послушно взяла стоявший на прикроватной тумбочке стакан с минералкой. Я все еще чувствовала едкий запах дыма, но все теперь казалось неправдоподобным. И мой побег, и нелепая попытка начать новую жизнь.

Я вертела в непослушных пальцах опустевший стакан. Не зная, что с ним сделать, разбить о стену или поставить на место, поблагодарила мужа за заботу. Молчала. Смотреть в его сторону больше не осмеливалась.

Я неплохо умела играть в молчанку. Кажется, у меня даже был талант. Но превзойти в этом мужа не смогла бы никогда. Это была его игра. Одна из многих. И он владел ей в совершенстве.

Легко поднявшись, он сказал:

– Приготовлю кофе. Спускайся.

И ушел. Будто так и надо. Будто ничего не случилось.

Я до боли закусила губу. Некоторое время сидела безмолвно, будто оглушенная. Но жалость к себе еще никого не спасала.