Выхожу из обеденного зала и достаю телефон. Тысяча и один пропущенный с одного и того же номера. Я преувеличиваю, конечно, но да – телефон звонил не переставая. Удивлен, что он еще не провел рейд в школе.

– Эльза, это ты? – Обеспокоенный голос Джексона Куина звучит на том конце провода. – Ты говорила, что сегодня вернешься, но в школе тебя не было. Тетя уже составляет заявление о розыске.

Они правда провели рейд в школе.

– Это Эйден Кинг.

– Эйден. – Кажется, он растерялся, но быстро добавляет: – Эльза рядом?

– Нет.

– Нет? – Джексон кричит, и мне приходится отодвинуть трубку от уха, чтобы не оглохнуть. – А где она? Что с ней? Почему ты ничего не сказал нам? – Он закидывает меня вопросами.

– Ее забрал Итан Стил в Бирмингем.

Рассказав подробно о возвращении Итана, отключаюсь с улыбкой на лице.

Может, мне и не вернуть ее, но дяде с тетей это под силу.

Глава шестая
Эльза

Последние два дня папа проводит мне долгие экскурсии по владениям.

Я помню прошлое обрывками, но только около тридцати процентов своего детства. Словно мои воспоминания заледенели, и нет способа их как-то «разморозить».

Папа терпеливо рассказывает о том, как мы вдвоем приходили раньше в сад после его возвращения с работы. Я в то время была на домашнем обучении, и он часто помогал мне с уроками.

Тема моей мамы постоянно вертелась на языке, но я не разрешала себе упоминать ее. Во-первых, мне не хватало на это смелости. Во-вторых, Нокс постоянно увязывался за нами, пытаясь бороться за звание папиного любимого ребенка. Со стороны это выглядит несерьезно, но я чувствую в нем дух соперничества. Несмотря на внешнее легкомыслие, Нокс готов умереть в битве за желаемое.

Но вообще-то с ним весело. Он напоминает мне о друзьях, которых пришлось оставить.

В груди болит при мысли об этом. Я дико скучаю по Ким, Ронану и даже по Ксандеру и Коулу.

Скучаю по легкости в нашем общении, смеху и глубоко зарытым секретам. Может, всадники и считаются элитой КЭШ, но у каждого из них такие ощутимые тайны, что это кажется заманчивым.

Что до Эйдена…

Ничего.

Я запрещаю себе думать о нем с тех пор, как приехала сюда. Он не заслуживает моих мыслей и слез. Ни сейчас, ни потом.

Может быть, если я смогу оградить себя от боли, вызванной им и его загадочным существованием, то в конце концов сотру воспоминания о нем.

«Ты бредишь, Эльза?»

Подавляю этот голос, как только он звучит в голове.

– Помнишь то дерево? – Папа подходит к старой сливе на восточной стороне сада. – В детстве ты все время на него лазила и потом не могла спуститься, как котенок.

Я улыбаюсь и подхожу к папе.

Агнус попросил Нокса помочь ему кое с каким инвентарем. Мой приемный брат – все никак не могу привыкнуть его так называть – согласился только после того, как Агнус пообещал ему дорогие наушники, на которые Нокс давно заглядывался.

Мне почему-то кажется, что Агнус увел Нокса, потому что понимает: нам с папой нужно побыть наедине.

Запахиваю пальто на груди. Дождя нет, но прохладная погода заставляет продрогнуть до костей. Повисли темно-серые тучи, коварно обещая беззвездную ночь в ближайшем будущем. Как глаза Эйдена.

Нет. Хватит.

Черт, да почему у него глаза цвета туч перед дождем? Воспоминания о нем теперь станут прорываться всякий раз, когда будет пасмурно. В такой стране, как Англия, это настоящая пытка.

Это как попасть под ураган – он разобьет тебя, порвет на части и не оставит тебе выхода.

Я с усилием перестаю думать об Эйдене и переключаю внимание на папу.

На нем черный костюм, сшитый на заказ, но нет пальто. Он словно не мерзнет.

Как Илай.

Когда мы были маленькими, то у меня руки были ледяными, а у него – как уютные зимы и горячий шоколад.

Мы много его пили. Я сейчас о горячем шоколаде.

От воспоминаний меня накрывает грусть – точнее, от их недостатка. Его лицо видится мне по-прежнему нечетко, даже сейчас.

Папа и я впервые проводим время наедине; надо воспользоваться моментом и задать вопросы. Кто знает, когда к нам снова решит присоединиться Нокс?

Подхожу к пустому месту недалеко от дерева.

– Тут были качели. Ма когда-то качала меня на них и пела.

Папа застывает, словно его окатили ушатом холодной воды.

Я напрягаюсь, словно натянутая струна.

– Что-то не так? Я не то сказала?

– Ты помнишь. – Это не вопрос, просто замечание – и не очень радостное.

– Немного. – У меня вырывается протяжный вздох, словно я не выдыхала лет десять. – Я знаю, что ма была психически нездорова и ей стало хуже после того, как Илай утонул. Знаю о конкуренции с Джонатаном Кингом, пожаре в Бирмингеме и похищении Эйдена.

Порыв ветра откидывает мои волосы и пальто. Стучу зубами от холода… и не только поэтому.

Я не хотела выдать все на одном дыхании, но боюсь, что моя жажда истины решила все за меня.

Папа не двигается, но непонятно, это из-за шока или размышлений.

– Мама не желала тебе зла, принцесса. Она была психически нездорова. Люди многое делают ненарочно под влиянием психических расстройств.

– Но она правда причинила мне боль, пап. – Мой голос дрожит, словно ветки на деревьях. – Она ударила меня кнутом по спине.

– Что… правда?

Глядя на его дергающуюся челюсть, я почти решаю прекратить разговор, но не могу. Я молчала десять лет, и раз начала говорить, то уже невозможно удержаться. Давно пора.

Глаза наполняются слезами, и я безуспешно пытаюсь найти ответы в голове.

– Думаю, это было, когда она нашла меня у подвала. Я тебе не рассказывала, потому что не хотела, чтобы вы поругались.

– Принцесса…

– Она пытала Эйдена, – выпаливаю я. – Он был ребенком, пап. Ему было тогда столько же, сколько Илаю, его кожа была вся в красных отметинах, и он был прикован к стене. Ты знал, что у него до сих пор остались шрамы? Его спина и лодыжка – свидетельства жестокости мамы.

Внезапно мне хочется пожалеть Эйдена. Да, сейчас он ведет себя как монстр, и я никогда его не прощу, но это не отменяет того, что он испытал в детстве.

Мама сгубила его невинность.

Она разбила ее об землю, оставив сломанного мальчика.

Неудивительно, что он решил стать монстром. По его искаженной логике, быть монстром лучше, чем слабаком.

Не могу его за это винить.

В глубине души мне хочется оплакивать того маленького мальчика. Мальчика с растрепанными черными волосами и глазами цвета металла.

Этот мальчик был моим другом, светом во тьме.

Илай послал его мне.

Папа издает вздох.

– Это все я виноват.

– В каком смысле?

– Эйдена похитили лишь с целью напугать его родителей. Он должен был вернуться, как двое других мальчиков, если бы я позаботился об этом.

– Ты имеешь в виду, что ма держала его взаперти, ничего не сказав тебе?

– Ей помогал Реджинальд.

– Д-дядя Редж?

Папа берет меня за руку и ведет к скамейке неподалеку. Я следую за ним, как потерявшийся щенок – в голове все так перемешалось, что трудно мыслить рацонально.

«Дядя Редж помог маме похитить Эйдена».

Мысль болтается в голове, словно шар для сноса зданий. Я понимаю слова, но не могу их осознать.

Мы садимся на деревянную скамейку, которая пахнет свежей краской. Папа поворачивает меня к себе, чтобы мы оказались лицом друг к другу.

– Я хотел, чтобы ты привыкла к дому, прежде чем говорить о прошлом, но теперь у меня нет выбора. Ты никогда не будешь видеть маму в прежнем свете после того, что я тебе расскажу.

– Ты не заставишь меня ненавидеть маму больше, чем сейчас, пап.

Он моргает, но ничего не отвечает. Возможно, как и я, отец понимает, что она разрушила нам жизнь.

– Пойми, смерть Илая сильно ударила по маме. До свадьбы Эбигейл страдала от эпизодов мании, депрессии и тревоги. Она не любила докторов и часто прятала лекарства. Иногда вообще прекращала их принимать. Когда она забеременела и родила Илая, ей больше не нужны были таблетки. Казалось, мама нашла цель в жизни. Когда он умер, с ним исчезла и цель. Можно с уверенностью сказать, что все мы утратили часть себя в тот день.

Я придвигаюсь поближе и обнимаю отца в знак поддержки.

– Единственным способом выжить для мамы было представлять, что Илай жив. Спустя два месяца после его смерти она привела домой мальчишку и сказала, что нашла Илая на рынке. Я вернул его родителям и извинился. Тогда она стала делать это у меня за спиной при помощи Реджинальда. Этот мерзавец был готов на что угодно ради денег. Вдобавок он был умным и приводил только бездомных, осиротевших или сбежавших из дома парней, потому что их никто не хватится.

Я хмурюсь еще больше.

– Что-то такое помню.

Пазл постепенно складывается.

Я называла дядю Реджа супергероем, потому что монстры исчезали, когда он появлялся.

В детском сознании я считала мамины эпизоды мании монстрами. Она носила белое, душила меня в объятьях и отводила на озеро. Если ма одевалась в белое, то никогда не улыбалась и казалась не от мира сего.

Она была монстром.

Однако, когда приходил дядя Редж, мама одевалась в красные платья и красила губы красной помадой. Она выглядела сногсшибательно. Больше улыбалась и была столь энергична, что это порой меня озадачивало.

Она гуляла и играла со мной. Рассказывала сказки, смеялась и шутила.

Была моей ма.

Мои глаза расширяются, а сердце стучит так, словно сейчас вырвется и упадет на траву.

Значит ли это, что мама становилась радостной, когда дядя Редж приводил ей мальчика с улицы?

– Что она с ними делала? – Мой голос такой навязчивый, что это дико пугает меня.

– Обнимала их и говорила, как рада, что ее Илай дома, – вздыхает отец. – Она никогда не обижала их, так что я разрешал ей.

– Разрешал? – спрашиваю я высоким голосом.

– Они приходили на обед и оставались на несколько часов. В конце дня забирали деньги, одежду и уходили. Все были в выигрыше. У мальчиков была пища и кров на день, а мама была счастлива.

– Может, все же стоило отвести ее к психиатру?

– Водил. Даже по советам врачей отправлял в психиатрическую больницу, но ей было все хуже и хуже, даже резать себя начала. Пришлось забрать ее. В то время я все еще горевал по Илаю. Я боялся потерять и Эбби.

«Эбби».

Он все еще зовет ее так спустя столько времени.

Обдумываю его слова, но не могу облечь в четкую мысль. Пару секунд мы с папой просто смотрим вдаль, сидя под пронизывающим ветром и сгущающимися тучами.

Такие серые-серые тучи.

Идите вы к черту. Почему вы умножаете мою печаль?

– Однажды мама стала их мучить, верно? – Мой голос еле слышен. – Эйдена пытали, пап.

– Первое время она только обедала с ними и обсуждала, как прошел день. Уличные оборванцы любили ее. Эбби была добра и умела ладить с детьми.

– И что же изменилось?

Он проводит рукой по лицу и вытирает капельки пота указательными пальцами.

– Не знаю. Думаю, у нее началось обострение.

– Какое?

– Однажды я пришел домой и нашел ее в спальне. Она пела и размазывала пальцами кровь по волосам. Я примчался к тебе в комнату, опасаясь, что она могла что-то с тобой сделать. К счастью, ты спокойно спала.

– Ч-что случилось?

Он щелкает челюстью, и я расцениваю это как проявление гнева. Папа нечасто показывает чувства – возможно, от него я и унаследовала непроницаемое выражение лица.

– Я нашел двух детей в подвале. Они умирали от голода, а на коленях были глубокие царапины и порезы. Жуткое зрелище.

– Их было двое?

Он бросает на меня мимолетный взгляд.

– Ты их видела тогда, но не помнишь.

– Они были… живы?