Горькая истина (страница 10)
Папа скончался через год после того, как трастовый фонд перешел в мое распоряжение, и всего за четыре месяца до нашей с Домиником свадьбы. С тех пор обиженная мама вечно тыкала меня носом в мое богатство. Но я не виновата, что папа не испытывал к ней особого уважения. Она сама все испортила: кроме денег и барахла, ее ничто не волновало, а когда муж отлучался по делам, она тащила в постель первого встречного. Не понимаю, зачем папа вообще ей что-то оставил. Она ведь только и делала, что использовала его и лгала ему. Но мама произвела на свет меня, а для папы я была его самым ценным творением, и, наверное, поэтому он считал, что обязан ей.
В отличие от мамы, я трудилась не покладая рук. Не сидела, критикуя окружающих и вешая на них ярлыки, а работала. Сейчас я владелица потрясающе красивого чайного бутика под названием «Ригал»[6]. Это изысканная чайная, отдающая дань традициям английского чаепития. Каждый день мы устраиваем приемы гостей во второй половине дня, а еще у нас есть линия «чай с собой». Многие думают, что это просто забава для души, но мой бизнес приносит доход в сотни тысяч долларов. Впрочем, на самой чайной действительно много не заработаешь. Основной источник прибыли – продажа абонементов, по которым мы каждый месяц рассылаем чай в ассортименте, шоколад, десерты и рецепты.
Помимо работы в чайном бутике «Ригал», я посещаю бизнес-семинары и собрания в отцовской компании «Тру ойл». Согласно завещанию, деньги я могла получить лишь при соблюдении этого условия. И пусть меня не слишком интересует нефтяной бизнес, папа хотел, чтобы я участвовала в работе компании и следила, чтобы все шло гладко. Раз в месяц я на три дня езжу в Техас, где находится офис «Тру ойл». У нас с Домиником общий бухгалтер, и он тщательно контролирует всю документацию.
– Что с тобой?
Вопрос Доминика застает меня врасплох, и лишь тогда я замечаю, что орудую венчиком почти с остервенением.
Поднимаю глаза на мужа. Он хмурится, переводя взгляд с моего лица на миску с яйцами, взбитыми чуть ли не в пену.
– Ничего. Извини.
Кашлянув, я поворачиваюсь к плите и ставлю на нее сковородку, чтобы та нагрелась. Надо выкинуть из головы все посторонние мысли – и о маме, и о наследстве.
Сев за стол, Доминик утыкается в телефон. Я готовлю яичницу, включаю тостер, а когда завтрак готов, раскладываю еду по тарелкам и ставлю одну перед мужем. Наливаю ему в стакан сок, но Доминик смотрит на меня исподлобья.
– Что-то не так? – спрашиваю я.
– Мне уже поднадоел сок. А кофе нет?
– Ты же сказал, чтобы я его сейчас не покупала. Жаловался, что тебя от него в сон клонит.
Вид у Доминика все такой же угрюмый.
– Тогда завари чай.
Киваю и встаю, чтобы поставить чайник. Заглянув в чайный шкафчик, вынимаю коробочку, подаренную той женщиной на митинге. Кажется, вчера вечером этот чай понравился Доминику.
Достаю пакетик и бросаю в чашку. Доминик ест молча. Я жду, когда закипит вода, а он тем временем поглядывает в окно. Под глазами у него мешки. Он выглядит совершенно измученным.
– Я тут подумала: заеду-ка сегодня в резиденцию, привезу новые цветы, чтобы украсить кабинеты, – говорю я.
Муж вскидывает голову.
– Зачем тебе утруждаться? – не улыбнувшись даже из вежливости, бурчит он. – Каждый сезон резиденцию украшают волонтеры.
– Знаю, просто мне тоже хочется поучаствовать в этом. Я проезжала мимо одного магазина и видела в витрине очень красивый осенний букет. В общем, подберу что-нибудь. Во вторник резиденция будет открыта для посетителей. Цветы создадут приятную атмосферу.
Быстро расправившись с яичницей, Доминик обдумывает мои слова:
– Ладно. Тогда приезжай в понедельник.
– В понедельник я работаю, – сообщаю я.
И Доминику было бы об этом известно, если бы он интересовался моими делами.
– Ну не знаю, Джо. В резиденции сегодня очень напряженный день. Люди до вечера будут сновать туда-сюда. Не хочу, чтобы тебе мешали расставлять цветы, или что ты там еще наметила.
Доминик запихивает в рот последний кусок тоста, встает из-за стола и идет к раковине. Выполаскивая тарелку под струей воды, муж не отрываясь смотрит в окно. А может, изучает оконное стекло. Не знаю. Уж очень странно он себя ведет.
– Хорошо, – бормочу я, когда Доминик наконец поворачивается в мою сторону.
Он поднимает руку, бросает взгляд на часы:
– Мне пора. Что-нибудь понадобится – звони или пиши. Вокруг дома весь день будут дежурить офицеры и охрана.
Я хочу спросить, будет ли охрана в резиденции, но вовремя понимаю, что вопрос глупый. Конечно же будет. Резиденцию всегда охраняют, особенно когда там находится губернатор. Наверное, мне просто хочется продлить этот момент: Доминик рядом, мы разговариваем. Мой муж вечно куда-то торопится. Даже удивительно, что сегодня он задержался и все-таки позавтракал.
Доминик берет в прихожей ключи, я бросаю чайный пакетик в дорожный стакан и добавляю мед.
– Не забудь чай, – говорю я, протягивая мужу стакан.
– Ах да, точно.
Доминик улыбается, потом целует меня в щеку. Некоторое время он смотрит на меня, и его взгляд становится мягче.
– Джо, прости, пожалуйста, за то, что я вчера наговорил. Когда выпью, веду себя как полный идиот. Я очень ценю все, что ты для меня делаешь. И твой чайный бутик просто классный. Ты заслуживаешь большего.
Последнее утверждение Доминика звучит двусмысленно. Я заслуживаю большего внимания от него или заслуживаю другого мужчину, получше?
Но шанса задать этот вопрос мне не представляется. Еще раз чмокнув меня в щеку, Доминик произносит:
– Буду вечером.
Как только муж выходит за дверь, я бессильно опус каюсь на скамеечку в прихожей.
Через несколько секунд смотрю в окно и вижу, как внедорожник Доминика отъезжает от дома.
Поворачиваю голову в другую сторону. Теперь все мое внимание сосредоточено на двери кабинета в конце коридора. С бешено колотящимся сердцем встаю, отряхиваю бежевые легинсы и того же оттенка рубашку и иду к этой двери.
Повернув ручку, вхожу внутрь. Я полна решимости выяснить, что на самом деле происходит с Домиником.
15
ДОМИНИК
Доминик не припоминает, когда в последний раз так психовал. Хотя нет, память услужливо подсказывает: в тот самый вечер, который он провел с Бринн Уоллес.
Он делает глоток горячего чая, надеясь, что напиток успокоит его расшалившиеся нервы. После того как Доминик обнаружил новую записку, о том, чтобы подняться в спальню к Джолин, не могло быть и речи. При одной мысли об ужасном послании сердце начинало биться где-то в горле.
Прошлой ночью Доминик даже не пытался лечь спать. Вместо этого он открыл мини-бар, на полках которого были аккуратно расставлены бутылки с крепким алкоголем на любой вкус. Под баром располагался винный холодильник, где каждая бутылка стоила намного больше десяти тысяч долларов. Отыскав свой любимый бурбон, Доминик плеснул немного в один из пустых стаканов на столешнице и опрокинул залпом. Лишь на третьем стакане он немного успокоился, а в голове хоть чуть-чуть да прояснилось. Был только один человек, способный изводить его подобным образом, и Доминик назначил с ним встречу.
Два местных офицера едут за его внедорожником к губернаторской резиденции. Доминик выходит из машины и сразу направляется внутрь, с облегчением заметив на территории двух охранников Фрэнка. Войдя в кабинет, Доминик садится за стол в массивное кожаное кресло.
Этот кабинет он ненавидит всеми фибрами души. А если уж начистоту, вся резиденция вызывает у него отвращение. Здание пропахло нафталином, и даже, когда мимо двери никто не ходит, откуда-то все время доносится скрип. Деревянные панели на стенах до смешного старомодны, а все ковры кажутся грязными, хотя их пылесосят несколько раз в неделю. Еще только собираясь выдвинуть свою кандидатуру на пост губернатора, Доминик уже твердо решил, что не будет ночевать в этом здании. Не потому, что его построили заключенные в 1880 году (факт, от которого ему становилось не по себе, особенно учитывая, что большинство этих заключенных наверняка были цветными), а потому, что Доминик не мог представить, как здесь вообще можно жить. Эта резиденция была ему чужой. Да что там говорить, она никогда никому не принадлежала. А портреты на стенах! Все эти белые господа целый день взирают на него сверху вниз. Если бы Доминику пришлось тут обосноваться, он бы поснимал их все до единого.
Откинувшись на спинку кресла, Доминик достает сложенный листок бумаги – тот самый, который ночью заметил на стекле. Тогда в порыве гнева Доминик яростно скомкал записку, прямо руки чесались сжечь ее, но он вовремя сообразил, что нельзя уничтожать доказательство своей вменяемости.