– Так, мне это надоело, – прорычала Хольда и толкнула Тигмонда в плечо, чтобы тот снова лег на подушку. – Ты сегодня какой-то слишком взбудораженный. Понимаю, что тебе пришлось пережить нечто поистине ужасное, но давай-ка ты побережешь силы и наконец-то примешь лекарство.

Она зачерпнула из миски немного жидкости (тягучей, серебристой, словно это была расплавленная звезда) и поднесла ложку ко рту Тигмонда. Он с подозрением покосился на Хольду, но все-таки разжал губы и выпил лекарство, а вот от следующей порции отказался, повернув голову в сторону.

– Твое упрямство убивает меня, Холли. Ты ведь понимаешь это? – тяжело вздохнув, сказал Тигмонд. – Ты лишаешь счастья не только меня, но и себя тоже.

Флинну стало жалко Тигмонда. Он никогда прежде не видел его таким взвинченным и одновременно расстроенным. Ему всегда казалось, что этого парня невозможно вывести из равновесия, что он подобен скале, о которую бьются неистовые волны, а она тысячелетиями продолжает держать удары, оставаясь нерушимой. Но сегодня Флинн увидел первые трещины.

– Она действительно тебя поцеловала, – произнес он – тихо и спокойно. – Знаешь, Тигмонд, в тот момент я впервые позавидовал тебе… Я подумал: вот бы однажды меня тоже поцеловали так.

– Ненавижу тебя, – прошептала Хольда, явно обращаясь к Флинну.

После этих слов она положила миску с сияющей жидкостью на край постели и закрыла глаза ладонями. Девушка покраснела так, что невозможно было различить веснушки на ее коже, и в комнате остались лишь два звука: шипение кометы, которая парила в камине, и едва слышные всхлипы.

– Почему ты плачешь, Холли? – спросил Тигмонд, прикоснувшись к ее лицу. – Разве любить – это плохо?

– Я не люблю тебя, – покачав головой, ответила Хольда. Ее дыхание сбилось. Она плотно сжала губы, а потом приоткрыла рот и дрожащим голосом добавила: – Я поцеловала тебя из жалости, думая, что это были твои последние мгновения.

– Лжешь, – заулыбался Тигмонд. – Как всегда – лжешь самой себе. Из жалости ТАК не целуют. – Он провел кончиками пальцев по ее виску, затем по подбородку. – Холли, я люблю тебя. Слышишь? Я безумно люблю тебя.

Хольда отняла руки от лица. В ее мокрых глазах отражался белый свет камина, из-за чего казалось, что в них сверкают звезды.

– За что? – почти беззвучно спросила она.

– За тот огонь жизни, который горит внутри тебя. Даже мир мертвых не смог погасить его.

Тигмонд взял ее руку и положил себе на грудь – туда, где билось сердце. И увидев то, как Хольда смотрит на него, Флинн позавидовал ему во второй раз.

Оставив Хольду и Тигмонда наедине (им было о чем поговорить), Флинн вместо нее отправился на обход одержимых. И хотя больше это не входило в его обязанности, ему захотелось сделать доброе дело: эти двое заслужили несколько мгновений счастья в этом бесконечном кошмаре. Впрочем, если уж начистоту, у Флинна была и другая причина подменить Хольду: Граф Л вряд ли будет искать его здесь. А если и будет, то не скоро найдет: территория вокруг Хебель поражает своими размерами.

Флинн еще не виделся с Графом Л после своего возвращения в мир мертвых. И этой встречи, надо признаться, он боялся больше, чем похода к зубному врачу в детстве, поэтому старательно избегал ее.

Одержимые находились так далеко друг от друга, что у Флинна складывалось впечатление, будто он бредет от одного одиноко стоящего в поле дерева к другому; причем делает это по знойной жаре, потому что уже через час на него навалилась такая усталость, что он почувствовал себя увядшим цветком. Но хуже всего было наблюдать за самими одержимыми, которые зачастую вели себя как умалишенные. Одни были поглощены самоистязанием (кусали руки, царапали кожу, оставляя на ней багряные дорожки, бились головой о невидимый пол), другие, выкатив глаза так сильно, что казалось, они вот-вот лопнут от напряжения, впадали в ступор, третьи громко выли, как истерзанные животные.

Это было царство тревоги. Она проникла внутрь Флинна, натянулась струной и начала звенеть. Он словно попал в один из тех черно-белых фильмов ужасов, где каждый шаг героя сопровождался тревожной музыкой. И сейчас эта музыка звучала в его голове.

Флинн шел и все ждал, что сейчас из черноты древнего космоса появятся руки Лимба и утащат его. Или внезапно Хебель потухнет и отпустит на волю всех одержимых, которые тут же соберутся в огромную дикую стаю и набросятся на него, разодрав на мелкие кусочки. Он уже чувствовал на себе их яростные взгляды и острые зубы, впивающиеся в кожу.

Тревожную музыку, звучавшую в его голове, внезапно заглушил самый мерзкий звук, который когда-либо слышал Флинн, – смех Безумного. Он бы узнал его среди тысячи других: то нарастающий, переходящий чуть ли не в истерический хохот, то затухающий до нервного хихиканья.

Ноги почти не гнулись: ему не хотелось встречаться с Безумным и смотреть в его горящие лихорадочным огнем глаза. Флинн был уверен, что если будет долго всматриваться в них, то его разум сгорит в этом огне – и останутся лишь угольки и пепел. Чем больше он приближался, тем сильнее все вибрировало вокруг: и невидимый пол, и воздух, и, казалось, даже сама тьма дрожала. Шаг и еще шаг – все ближе и ближе к источнику смеха и истинного безумия.

Сначала Флинну показалось, что он видит части огромной куклы, разбросанные по стеклянному полу: белое лицо, искаженное жуткой гримасой, кисти рук со скрюченными пальцами, босые стопы. Но затем кукла шевельнулась, и ее кривой рот приоткрылся, выпуская наружу хохот, от которого леденела кровь и все мысли прятались, уступая место страху. Пол задрожал так сильно, что готов был дать трещину.

У ног Флинна лежал Безумный – распластанный, находящийся в плену припадка. Его черная толстовка и штаны местами были изодраны, под ногтями багровела запекшаяся кровь, а между приоткрытыми губами виднелся кончик языка, вернее, то, что от него осталось. Как и многие пленники Хебель, он, судя по всему, на очередном допросе предпочел сожрать собственный язык, чтобы не сболтнуть лишнего. И что же заставляет одержимых совершать подобное зверство по отношению к себе? Чего они так боятся? Или лучше спросить – кого?..

Безумный замер: все его тело не двигалось. Все, кроме глаз. Они медленно устремились на Флинна, и в них он отчетливо прочитал лишь одно – издевку. Безумный насмехался над ним. Ему не нужно было кривить губы в злой усмешке или снова заливаться хохотом, чтобы Флинн понял это. И чем дольше он смотрел в эти сумасшедшие глаза, тем больше у него складывалось впечатление, что Безумному стало известно о его недавнем провале с Доггидом. Он будто бы знал, что Флинн не справился с заданием, и откровенно глумился.

Ноги сами несли его подальше от этого места. Если бы Флинн еще хотя бы на мгновение задержал взгляд на Безумном, то, без сомнения, как и предполагал, сам бы сошел с ума. Тело точно пронзали сотни раскаленных игл, ничего не соображая, он мчался вперед, чувствуя при этом какое-то странное притяжение: Безумный словно бы не давал ему уйти, неведомой силой заставляя его находиться рядом. Флинн боялся, что стоит ему обернуться, и окажется, что он не продвинулся ни на метр и одержимый, все так же насмешливо глядя на него, лежит совсем рядом.

Остановился он только тогда, когда увидел знакомую фигуру. Впереди, одетая в белое платье, сидела девушка: ее острые коленки касались груди, черные волосы шелковыми нитями ниспадали на плечи и струились по голой спине, глаза были крепко зажмурены, а ладони сдавливали голову так сильно, будто пытались раздавить ее.

– Заткни-и-ись… – провыла Фанабер, качнувшись. – Ну заткнись же наконец!

Флинн огляделся по сторонам, не понимая, кому она это говорит. Кроме них двоих, здесь не было ни души. Может, Фанабер разговаривает с демоном Высокомерия, который живет внутри нее?

– Закрой рот! – выкрикнула она, раскачиваясь все сильнее.

Любопытство заставило Флинна остановиться. Он сел на пол, скрестил ноги и стал наблюдать за одержимой. Ему хотелось узнать, что с ним будет, когда какой-нибудь демон рано или поздно овладеет его разумом. И чем дольше он смотрел на то, как мучается Фанабер, тем невыносимее становилось на душе. Перед глазами появился образ Доггида. Бедняга тоже страдал, подвергаясь страшным пыткам, ведь демоны не терпят неповиновения. Если человек захочет дать им отпор, они начнут грызть его душу до тех пор, пока от нее ничего не останется. Флинн вспомнил о Лимбе. Это многорукое чудовище ведь тоже уничтожает души, растворяя их. А что, если Лимб – это просто гигантский демон? А скверна – его суллема? Надо бы спросить Графа Л об этом.

Флинн достал из кармана штанов перстень со скверниумом, который так и не осмелился надеть после встречи с Доггидом и его демоническими крысами, и повертел его в пальцах. Черный камень блестел, отражая свет звезд. Как-то давно Глэдис гадала ему не на картах, а на хрустальном шаре. Вглядываясь в его глубины, она рассказывала Флинну о будущем. Вот только Глэдис, несмотря на ее врожденный дар, не увидела, что он умрет. Или увидела, но не захотела расстраивать его, потому что, зная такое печальное будущее, он бы не смог спокойно жить в настоящем. Иногда неведение спасает от лишних переживаний. Ведь если нельзя что-то предотвратить или исправить, то зачем страдать? Лучше не знать и спать спокойно.

Он никак не мог отвести взгляд от треугольного камня. Скверниум будто заставлял смотреть на него, и Флинну уже стало казаться, что он видит свое будущее в его темных глубинах. Слышит собственные крики отчаяния, ощущает вкус крови во рту и чувствует, как от ужасной боли горит сердце, терзаемое демоном. Все вокруг завертелось, и Флинна точно засосало внутрь камня. Он все падал и падал в этой кромешной тьме. Что-то глубоко внизу с такой силой притягивало Флинна к себе, что его тело не выдержало и начало распадаться на звездную пыль.

– Эйд, да захлопни ты уже свою поганую пасть!!!

Истеричный возглас Фанабер вернул его в реальность. Быстро спрятав перстень, Флинн взволнованно посмотрел на девушку. Он моментально поднялся на ноги и подошел к ней, но не очень близко: так, чтобы она слышала его, но все же не смогла дотянуть до него когтистые пальцы.

– Фанабер! Эй, Фанабер! – пытался докричаться до нее Флинн. – Повтори то, что сказала!

Но одержимая вела себя так, словно он был пустым местом. Быстро сообразив, что нужно делать, чтобы привлечь внимание Фанабер, Флинн достал из внутреннего кармана куртки заколку-бабочку, которая вызывала у девушки какой-то нездоровый интерес, сравнимый с настоящей манией. Это сработало: Фанабер отняла руки от ушей и, замерев, огромными глазами уставилась на заколку.

– Красота-а-а… – прошептала она и, встав на колени, попыталась дотянуться до нее, но белый глаз на ее ошейнике засиял ярче: Хебель не позволила одержимой сдвинуться с места. – А-а-а!!! Отпусти, мерзкая звезда! – крикнула она, вытянув обе руки вперед.

Ее пальцы то сжимались, то разжимались, и Флинну представилось, что перед ним свирепая росомаха.

– Фанабер, быстро повтори то, что сказала!

Он медленно водил перед ее глазами заколкой, будто гипнотизируя.

– А что я сказала? – процедила Фанабер сквозь зубы, стараясь схватить желанную вещицу.

– Ты назвала одно имя: Эйд. Я не ослышался? – спросил Флинн.

– Не знаю, может, и назвала, а может, и нет, – прорычала Фанабер, когда он отвел заколку подальше от нее. – Верни! Быстро верни эту прелесть!

– Верну, если ответишь на мой вопрос.

Флинн повернул заколку-бабочку так, что ее синие крылья отразили свет Хебель, из-за чего глаза Фанабер стали как блюдца. Ее грудь вздымалась от частого дыхания, а руки напряглись так, точно мышцы окаменели.

– Изверг! Изве-е-ерг!!!

– Ответь! – потребовал Флинн.

Красивое лицо Фанабер исказилось, и, вцепившись в ошейник, она попыталась его снять, но у нее ничего не вышло.

– Хебель, помоги мне, – обратился Флинн к белой звезде, которая сияла позади одержимой.