– Ты пианист? – поинтересовался Флинн, подумав, что с такими руками тот мог быть настоящим виртуозом. Правда, если слух есть.

– Нет, – вздохнул Алистер. – Хотя, признаюсь честно, когда-то я учился играть на фортепиано. Чем я только не пытался заниматься за свою… – он вдруг замолчал, – короткую жизнь. Но рано или поздно мне все наскучивает. Это настоящее проклятие: только я нахожу дело по душе и начинаю свято верить, что именно этим я бы и хотел заниматься до скончания века, как вдруг теряю интерес, и от моего воодушевления и восторга остаются лишь крошки. И мне вновь приходится думать, чем бы себя занять. Порой кажется, что я целую вечность все ищу и ищу, но никак не могу найти своего предназначения. И все чаще я задаюсь вопросом: для чего я вообще нужен этому миру?

– Моя бабушка говорила, что скука – злейший враг человечества. Она часто подбивает людей на ужасные вещи, – сказал Флинн.

– Ваша бабушка очень мудрая женщина. – На губах Алистера промелькнула не то тень улыбки, не то горькая усмешка. – Скука действительно может привести человека к краю пропасти. Вопрос лишь в том, прыгнет ли он сам в нее или низвергнет туда весь мир…

Он застыл, точно изваяние, – и теперь казалось, что безграничная печаль до конца времен будет светиться на его неподвижном лице.

– Сегодня здесь так мало людей. – Флинн наконец-то осмелился нарушить безмолвие.

– Да, – отвлекшись от своих мыслей, согласился Алистер, – люди боятся посещать храмы после тех страшных пожаров, в которых погибло столько невинных душ. Говорят, что в ночь «огненного безумия», так назвали ее в газетах, каждый третий храм пылал. Жаль, что поджигателя так и не поймали. – Между бровями Алистера пролегла глубокая морщина.

«И не поймают», – подумал Флинн.

Безумного они с Хольдой пленили в ту же ночь, вот только он не знал, что одержимый успел погубить так много людей. Газет Флинн не читал – что до своей смерти, что после нее, – будучи непоколебимо уверенным в одном: чистой правды в них не найти, сколько ни ищи, а грязная ему была не нужна.

– А ты почему опять один пришел? Неужто твоя тетушка все еще болеет? – спросил Флинн и тут же прикусил язык.

Вот ведь болван! Он же должен был делать вид, что это их первая встреча. Но Алистер, не заметив ничего подозрительного, спокойно ответил:

– Да, увы, она еще болеет, но уже чувствует себя намного лучше.

– В каком-то смысле ей повезло, что она заболела, как бы странно это ни звучало, – стал рассуждать Флинн. – Если бы она была в ночь «огненного безумия» в храме, то могла бы пострадать.

– Да, – кивнул Алистер, и его длинные волосы колыхнулись золотистым водопадом, – никогда не знаешь, чем обернется неприятность: настоящей трагедией или нежданной радостью.

Он вдруг опять упал в бездну собственных мыслей, а затем, отодвинув манжет своей белоснежной рубашки, глянул на наручные часы и с расстроенным видом произнес:

– Ох, пустая моя голова, я же обещал тетушке прийти на ужин. Если сейчас же не уйду, то, вне всякого сомнения, опоздаю. Нескучного вам вечера, Флинн… – Алистер сделал паузу.

– Морфо, – сказал Флинн, догадавшись, что парень хотел обратиться к нему не только по имени, но и по фамилии.

– Звучит красиво, – улыбнулся Алистер. – До скорой встречи, Флинн Морфо.

Поднявшись со скамейки, он слегка склонил голову в знак прощания и направился к большой резной двери, за которой вечерней прохладой дышала улица. Флинн провожал его настороженным взглядом. Что-то странное было в этом пареньке, но что именно – он никак не мог понять. Видимо, спиной почувствовав, что Флинн смотрит на него, Алистер, уже находясь у самой двери, обернулся и одарил его доброжелательной улыбкой, а затем глянул на алтарь, над которым возвышалось всевидящее око.

– И все же мне никогда не нравился символ ипокрианства, – хмыкнул Алистер. – За тобой как будто постоянно следят, а иногда так хочется побыть наедине с собой.

Флинн невольно повернулся к алтарю, а когда вновь посмотрел на выход – Алистера уже и след простыл. Он вышел из храма так же бесшумно, как и вошел в него.

Время постоянно издевалось над Флинном. Оно то растягивалось, когда его и так было в избытке и хотелось, чтобы оно шло побыстрее, то, наоборот, спешило, когда его чертовски не хватало.

И вот сейчас оно мчалось на всех парах, словно куда-то опаздывало, а Флинн так хотел еще немного отсрочить неминуемый выговор. 01:58 – столько времени осталось до того момента, когда Граф Л будет линчевать его.

Он все сидел и думал, что же его ждет впереди. Вдруг великий страж порядка, узнав, что Флинн не сможет проникнуть в банду с помощью Доггида и стать одержимым, очень разозлится? И, не мешкая ни минуты, спустится с ним в Лимб, «наколдует» бассейн, который заполнит скверной, заставит искупаться в ней, а потом отправит Флинна к мистеру Баедду – тогда уж он сразу сойдет за своего. Вот только ненадолго: его душа очень быстро растворится в скверне, как кусочек яичной скорлупы в кислоте. Но, возможно, оставшегося времени будет достаточно, чтобы узнать, куда пропадают Танаты одержимых. Душа Флинна в обмен на самую большую загадку во Вселенной – звучит как выгодная сделка. Но точно не для него самого: он ничего, кроме забвения, не получит.

– Не кажется ли тебе, что ты засиделся тут? – послышался мужской голос.

Рядом с Флинном на скамейку опустился худощавый брюнет, одетый в строгий темно-синий костюм.

– Как там мама? – спросил Флинн, повернувшись к нему лицом.

– Хорошо, – ответил Лютер, скрестив руки на груди. – А вот у тебя дела, вижу, не очень.

– Да так… денек не задался, – нахмурился Флинн. Рассказывать подробности ему не хотелось. – Признаться, не думал увидеть тебя тут одного, без мамы.

– Почему?

– Ты же духовидец и знаешь, что ипокрианство – это одна большая ложь.

– Но тебе ведь тоже известно, что мир не такой, каким его описывают в ипокрианских книгах, но все равно пришел, – парировал Лютер.

– Я тут просто прячусь от реальности, – признался Флинн и, немного склонившись, положил локти себе на колени.

– Понятно. Тебя, кстати, Граф Л ищет, – сообщил Лютер. – Он связался со мной и попросил отыскать – цитирую – «этого оболтуса». Его живые граффити несколько часов назад видели тебя на соседней улице.

– Я пока что не хочу возвращаться в мир мертвых, – сказал Флинн, рассматривая пол. – У меня есть почти два часа, так что передай Графу Л, что вернусь не раньше, чем закончится время.

– Ему этот ответ не понравится, – заметил Лютер.

– А мне не понравится то, что он сделает со мной, когда я вернусь. Мне в любом случае влетит от него, так что все оставшееся время я буду наслаждаться тишиной и покоем.

– Лучше проведи его с пользой.

Флинн непонимающе глянул на Лютера.

– Сходи посмотри на своего брата, – пояснил тот.

– Как?.. – В голове Флинна будто фейерверк взорвался и оглушил его. – Лиам уже родился?

– Да, – ответил Лютер, – на следующий день после того, как тот одержимый напал на нас в храме.

– А с ним все в порядке? – Флинн так взволновался, что аж подскочил на месте.

– Лиам родился раньше положенного срока, но он крепкий малыш, поэтому все хорошо, – с улыбкой произнес Лютер, глядя на свечи у алтаря. – Он уже дома.

– Тогда я не пойду, – сжавшись, прошептал Флинн.

Он не хотел встречаться со своей матерью. Для него это испытание будет слишком трудным: ему придется смотреть ей в глаза и делать вид, что они совершенно чужие друг другу люди. Видимо поняв это, Лютер сказал:

– Твоей матери сейчас нет дома, она пошла по своим делам.

– То есть ты оставил моего брата одного дома?!

– Нет, конечно. Я не настолько безответственный, – спокойно произнес Лютер. – За ним присматривает няня.

– А, ну тогда ладно, – успокоился Флинн и заерзал на скамейке. – А на кого он похож? На тебя или на маму?

– Сейчас он больше похож на старую картофелину, – призадумавшись, ответил Лютер.

И тут Флинна прорвало. Он смеялся так громко, что если бы в храме кроме них с Лютером находился кто-то еще, то на них бы уже осуждающе косились и просили бы уйти. Немного успокоившись и вытерев выступившие в уголках глаз слезы, Флинн сказал:

– Ну что же, пойдем посмотрим на моего брата-картофелину.

– Действительно, вылитая картофелина, – согласился Флинн, рассматривая спящее личико малыша.

Лиам выглядел таким сосредоточенным, будто не спал, а что-то старательно обдумывал с закрытыми глазами. Маленькие кулачки то сжимались, то разжимались, и Флинн не удержался и поднес указательный палец, который Лиам тут же схватил. В следующее мгновение младенец открыл темные глаза и посмотрел на него. В этом взгляде, казалось, застыл один-единственный вопрос: кто ты такой? И Флинн решил ответить на него:

– Привет, Лиам, я твой старший брат. Надеюсь, что мы подружимся.

– Я оставлю вас наедине, – сказал стоящий за спиной Лютер.

Дверь скрипнула, и они остались одни в комнате. Она была небольшой, но очень уютной: на стенах светло-желтые обои с силуэтами уточек, в углу пеленальный столик, рядом кресло-качалка с высокой спинкой, чуть дальше диван, обитый серой хлопковой тканью; по бокам от двери стояли светлые комоды, на которых восседал дозор из плюшевых игрушек. Было заметно, что мама и Лютер тщательно готовились к рождению его брата.

– Лиам, знаешь, – наклонившись еще ниже, прошептал Флинн, чувствуя тепло его крохотной ручки, – хотел попросить тебя об одном. Ты уж не расстраивай нашу маму, она и так натерпелась от меня такого, что словами не передать. Из меня получился никудышный сын, так что не бери с меня пример. Стань для нее тем, кем она сможет гордиться… – Флинн прикрыл веки, глубоко вдохнул, а затем медленно выдохнул. – Сделай то, чего я не смог сделать… и уже никогда не смогу…

Он открыл глаза, и по его щекам потекли слезы. Флинн не хотел плакать, но не смог сдержать в себе тот поток чувств, который рвался наружу. Он сидел у кроватки Лиама и представлял, как бы сложилась его судьба, если бы он вернулся в прошлое, уже зная о том, к чему приведут все поступки, совершенные им, все слова, сказанные когда-то в порыве гнева, боли и печали. Тогда бы он переписал свою жизнь заново, не сделав ни единой помарки, но, увы, то, что он прожил, не было черновиком, и чистых страниц у него не осталось.

Он услышал щелчок замка, и от этого звука его сердце обмерло и упало замерзшей птицей. Кто-то пришел в квартиру Лютера. Флинн бесшумно подошел к двери детской комнаты и прислушался. Этот голос невозможно было спутать ни с чьим другим – голос его матери.

Она вернулась домой раньше, чем предполагал Лютер. Что же теперь делать? Прятаться здесь негде, а через окно выйти не получится: нет пожарных лестниц, а квартира находится на четвертом этаже. Нет, чисто теоретически Флинн мог бы выпрыгнуть, но в таком случае он бы вернулся в мир мертвых через резиденцию Смерти, потому что от его тела осталась бы лепешка из звездной пыли. И тогда бы Флинн получил выговор от Графа Л в двойном размере: за проваленное задание и за бессмысленную смерть.

Все лихорадочные мысли улетучились, когда дверь скрипнула и в комнату вошла мама. Она была в белом шерстяном платье и в домашних тапочках. Мама выглядела уставшей и растерянной: светлые волосы, спускавшиеся ниже плеч, обрамляли исхудавшее лицо, рот был слегка приоткрыт, будто она хотела что-то сказать, но забыла, что именно, а в ярко-синих глазах читалось удивление.

– Это тот самый молодой человек, о котором я тебе рассказывал, – произнес появившийся за ее спиной Лютер. – Это он помог нам, когда в храме начался пожар.