Она быстро глотает осадок из кружки и смотрит на меня настороженно.

– Привет. Хорошо. Ты как?

Я пожимаю плечами.

– Завтра похороны, – говорю. – Ты пойдешь?

– Да, конечно. Все наши идут.

В первый момент я хочу возразить, что вряд ли соберется весь курс, но потом осекаюсь, думая: почему бы и нет? Что там курс – пол-института наверняка соберется. Это же Аринка. Скромные тусовки не для нее.

Женя медлит, болтая пакетиком в пустой кружке.

– Ну, – перехожу я к делу. – О чем ты хотела поведать? Я вся внимание.

Едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться ей и ее глупым тайнам в лицо.

– Ты знаешь, где была Авзалова в тот день?

Я раздумываю, как лучше ответить, чтобы не спугнуть.

– Ну, допустим, имею кое-какие соображения.

– Тогда ты меня поймешь. – Женя поднимает на меня взгляд, и я немного теряюсь от холодной пустоты, поселившейся в ее глазах. – Я ни одной секунды не жалею, что она умерла. Будь уверена – как только ее закопают, я приду ночью на кладбище и станцую джигу на ее могиле.

Между нами повисает молчание. Не выдержав тяжести взгляда, я отпускаю взор блуждать по крапинкам на столешнице. Что ж, в конце концов, у Лебедевой есть право ненавидеть Аринку.

– Одного не пойму, – говорит Женя. – Почему она покончила с собой? Это все как-то не вяжется.

– А что ты конкретно видела?

Похоже, Лебедева не так тупа, как я о ней думала. Плохо, Нагаева, плохо – нельзя недооценивать врагов. Женя между тем бросает на меня очередной уничижительный взгляд.

– Да уж видела, как она с моим парнем встречалась! И как он букет роз ей вручил, когда они встретились на Свечке! – Тон злобный, но вижу, что она вот-вот расплачется.

Это правда.

Аринка встречалась с молодым человеком, которого Женя считала своим.

– В каком смысле он твой парень? – спрашиваю я с легкой усмешкой. Хватит, дорогая. Дала волю праведному гневу и будет с тебя. Знай свое место.

Она глядит непонимающе.

– Что? Чтоб ты знала: мы с Радмиром встречаемся!

– Ну, насколько я знаю, он так не считает. С тех пор, как познакомился с Аринкой.

Праведный гнев потихоньку перетекает в бабью злобу.

– Да вы… Да ты… Твоя Аринка – просто шлюха! Я первая познакомилась с Радмиром, и мы начали встречаться. У нас все серьезно было!

– Было – ключевое слово.

Ладно, у меня нет цели доводить ее до истерики.

– Ты можешь спокойно рассказать, что произошло?

Она откидывается на спинку дивана и пару секунд задерживает взгляд на окне. Потом кивает в сторону аллейки.

– Вон там. Его машина там стояла, прямо у цветочного киоска. Я шла от бабушки и узнала – у Радмира единственного в городе такая тачка. Я встала у входа в боулинг и стала наблюдать. Вскоре явилась Авзалова – в своей розовой курточке…

Она пудровая!

– …и юбке на полжопы. Он вышел из машины, вручил ей букет, они поболтали немного, потом сели в машину и укатили в сторону старого города.

Женя прикрывает глаза рукой и шепчет:

– Сука.

Не буду уточнять, кто именно: Аринка, Радмир или я.

– Всё? – говорю. Она кивает.

– Значит, – медленно говорю я, – бабушка.

Женя смотрит на меня с удивлением, но я вижу, как сквозь него проглядывает мелкая врушка, пойманная на своем вранье.

– Какое удачное совпадение.

– Ладно! Это не твое дело, ясно? Даже если я за ним следила – имею право, он мой парень! – Она давит на последние три слова, как на автомобильный клаксон.

Сложно следить за парнем, раскатывающим на машине, когда сама ты ходишь пешком. Но будь по-твоему, дорогуша, выясним это позже.

– Когда ты в последний раз видела Радмира?

Она сверлит меня злобным взглядом:

– Какая разница?

– Большая! Ты видела его после Аринкиной смерти?

– Нет.

– Но при этом он твой парень? – не могу удержаться от насмешки. – «Мы встречаемся, у нас все серьезно!»

Кажется, она сейчас заревет.

– Мы не знали, что вы встречаетесь, – говорю я извиняющимся тоном. То ли мне ее жаль, то ли пытаюсь обелить Аринку, а значит, и себя. – Когда они познакомились, он сказал, что у него нет девушки.

В общем-то, так и было.

Женя кивнула:

– Я не хотела особо афишировать. Каждый раз стоит рассказать о каком-то нормальном парне – и как сама себя сглажу!

Только такая тупица, как ты, может верить в подобную чушь.

– Может, позвонишь ему? Аринки больше нет, и никто теперь не помешает вашим отношениям.

Женя смотрит на меня с недоверием. Зря, ведь как раз сейчас я говорю искренне.

– С ума сошла?! Да я с того времени спать перестала, хожу и оглядываюсь! Что, если Авзалова что-то сделала не так: нагрубила или… послала его, и он ее…

– Что? Спихнул с Башни?

– Тсс! В общем, не собираюсь я говорить, что что-то знаю! И тебе не советую. Свидетели долго не живут.

Женя устало откидывается на спинку дивана и трет висок.

Не представляю, что такого Аринка могла сделать, чтоб Радмир приволок ее из ресторана на общий балкон двенадцатиэтажного дома и хладнокровно сбросил вниз. От нарисованной воображением картинки меня бросает в дрожь.

Но пока он – последний, кто ее видел. Она ходила с ним на свидание – а потом погибла.

Я смотрю на Женю и не вижу в ее взгляде ни холодной пустоты, ни гнева, ни ненависти.

Один только страх.

Глава 7

И вот мы встретились. Я и Аринка.

Марька ревет, как ненормальная, цепляясь за мои руки и тычась в плечо отвратительно распухшим носом. Бесцеремонно отпихиваю ее и продолжаю оглядываться.

Мы сидим тут уже битый час, а осознание все не приходит. Аринкину смерть снова загораживает толпа народа и куча обстоятельств. Когда мы только зашли в квартиру Авзаловых, я на несколько секунд подошла к гробу и скользнула взглядом по кипе белых кружев (отмечаю, что платье – то самое, преподнесенное неизвестным дарителем) и меловым рукам, сложенным на животе. Дальше смотреть не рискнула. После мы с Марькой и другими девчонками из группы уселись на стулья, расставленные вдоль стены.

Комната, которая в квартире служит гостиной, почти неузнаваема: все отражающие предметы, включая телевизор, завешены тканью, мебель сдвинута – чтобы освободить как можно больше пространства, но вскоре и его становится недостаточно, народ все прибывает. В углу напротив входа висит большое деревянное распятие, которое я раньше не видела или не замечала.

У правой стороны гроба спиной к нам сидит Дашка с матерью. Дашка скулит, ее плечи вздрагивают, а тетя Наташа кажется изваянием – настолько она неподвижна.

Я вижу Макса – он стоит у левого края лицом ко мне и смотрит не на Аринку, а куда-то вбок, на ее плечи, там, где они касаются белой обивки. Его фингал под глазом аккуратно замазан, но все равно заметно. За Максом, держа в руках его куртку, стоит Ванька. Я видела, как он, входя в гостиную, стянул с головы шапку и, взглянув на распятие, дернул правой рукой, но тут же опомнился и сунул ее в карман. Теперь он маячит за Максовой спиной, точно тень, низко опустив свою светлую голову. Иногда он осторожно смотрит – влево, вправо, будто выискивает кого-то. Но вот находит меня, кивает и посылает такой стремительный взгляд, словно ему вот прямо сейчас, немедленно, нужно что-то мне сказать. Но остается на своем месте и перестает озираться. Теперь он поглядывает в мою сторону, и всякий раз, как я утыкаюсь в его синий взгляд, у меня бегут мурашки вдоль позвоночника.

У Аринкиных ног, в почтительном отдалении от ряда родственников, стоит Женечка Лебедева в окружении своей свиты. Черное пальто выгодно подчеркивает ее белокурые волосы. Наверняка стояла перед зеркалом часа три, придавая им эффект легкой небрежности. Из-за макияжа она, конечно, не может пустить слезу, поэтому Женя лишь грустно рассматривает Аринкино платье и иногда бросает на меня тревожные взгляды.

Мне кивает Дима Суханкин – серьезный и весь в черном и пялится на меня довольно долго. Я отворачиваюсь. Стаканы воды, перешептывания, громкие всхлипывания Дашки…

И в центре всего этого похоронного хаоса – Аринка.

В центре комнаты и в центре внимания, как всегда. Мы же, все остальные, – просто соответствующие декорации в спектакле, устроенном в ее честь. Главная роль всегда принадлежит Аринке. Даже сейчас, когда она умерла и лежит в гробу посреди комнаты. Аринкина смерть – не конец, а только начало драмы. Нам всем предстоит это еще долго расхлебывать. Аринка ни за что не уйдет со сцены просто так.

Я опускаю глаза, чтобы хоть немного передохнуть от этих бесконечных переглядок. На безымянном пальце правой руки – Аринкино кольцо. То самое, с рубином, которое я нашла в коробке. Хоть мне и не по себе, но я специально надела его утром – похороны собрали всех возможных героев, игравших важные роли в Аринкиной жизни, вдруг кто-то узнает и выдаст себя. Я рассматриваю его с отчаянием и от души надеюсь, что оно подарено Максом. Надо будет обязательно пересилить себя, подойти к нему с каким-то пустяковым разговором (выразить соболезнования, после того как он обозвал меня сукой и чуть не ударил, думаю, будет очень уместно, впрочем, мне плевать), сверкнуть кольцом перед его носом и посмотреть на реакцию. О боже, пусть это будет Макс. Пусть он схватит меня за руку и злобно прошипит: «А ну быстро сняла кольцо, которое я подарил Ариночке!» Просто камень с души. Но я не верю больше ни в какие удачи. Кольцо не Макса, иначе с чего бы Аринке его прятать?

Листы блокнота перед глазами.

«Ваня Щербаков» – обведено в кружок.

– Настя, смотри! – шепчет Марька. От удивления она аж перестает надоедливо всхлипывать. Слежу за ее взглядом и утыкаюсь в особу, видеть которую здесь совершенно не ожидала. Сдерживаю стон отчаяния – только ее тут не хватало! Какого черта она приперлась?

Мнение Марьки совпадает с моим:

– Она-то зачем пришла?

Эта мелкая – объект нашего неприятного удивления – стоит у самого входа в гостиную, уткнувшись плечом в косяк, будто никак не может решиться войти. Она в тонкой кожаной куртке – совсем не зимней, голову скрывает капюшон толстовки, выпущенный наружу из-под ворота кожанки. Часть лица остается в тени, но я все же вижу клочок длинной челки и черные полосы, перечеркнувшие щеки. В отличие от Женечки, ей не страшна потекшая тушь. Мелкая тихо плачет. Она льет черные слезы и смотрит только на Аринку.

– Она же ее ненавидит, – говорит Марька чуть ли не в полный голос, и я резко тычу ее локтем в бок. Марька тихо охает.

– Что орешь? – раздраженно шепчу я. Нашла время и место произносить слово «ненавидит». Но я все же вновь согласна с Марькой, я понимаю, что она имеет в виду. Я тоже уверена, что мелкая в капюшоне терпеть не могла Аринку. По крайней мере, была уверена.

– Может, это слезы раскаяния, – шепчу я на ухо соседке. И добавляю про себя: ты же сидишь тут и льешь крокодиловы слезы, и Женечка нацепила постную мину и даже почти не накрасилась. И я не говорю вам: какого хрена вы приперлись, вы же ее ненавидите. Но да, удивление от прихода мелкой оставляет неприятный осадок. Меня бесит, что снова и снова всплывают какие-то факты, о которых я понятия не имею, и все меньше ориентируюсь в происходящем.

Незаметно достаю телефон из кармана – время приближается к полудню, скоро будут «выносить». Понимаю, что остается последняя возможность. Несколько секунд не могу решиться, но все же заставляю себя встать и двинуться к гробу. Марька от удивления что-то крякает. Подхожу ближе – кто-то из Аринкиной родни услужливо отодвигается, меня видит Дашка и, кажется, кривит губы в невольной улыбке. Она тянет меня за руку – и я оказываюсь прямо перед Аринкой, перед фактом ее смерти. Нас больше не разделяют люди и обстоятельства.