– Что ты знаешь об Аринкиной смерти?

Мой вопрос словно ударяет ее по лбу – она отшатывается. В какой-то момент мне кажется, что сейчас Женечка поскачет от меня, как испуганная газель, заслышавшая в зарослях поступь львицы-охотницы. Но ни наш институт, ни даже этот город не похож на бескрайнюю саванну, так что бежать ей некуда. До нее это постепенно доходит, и она приближается ко мне, сверля тревожным взглядом. Пытается понять, как много правды мне известно.

– Что ты имеешь в виду?

– А то, что ты видела ее в тот день, в воскресенье. Так ведь? Ты что-то знаешь, и я хочу знать, что именно!

Плохо, Настя, ой как плохо! Мы же с тобой полпары этот диалог репетировали и договорились, что не будем швыряться неопределенностями вроде «ты что-то знаешь», иначе она поймет, что это не более чем предположение.

Но, кажется, Женин умишко не способен к аналитическому мышлению, по крайней мере, в данную минуту. Она бледнеет так сильно, что приходит мой черед пугаться – вдруг она сейчас рухнет в обморок? И мне придется тащиться в медпункт аж на первый этаж.

– Я… я… – лепечет она еле слышно, – ничего не видела. Я не могу ничего сказать. Пожалуйста. – Ее голос звучит умоляюще и, что самое странное, искренне. – Пожалуйста, оставь меня в покое.

Она пятится назад, словно желая убедиться, что я не брошусь на нее с победным криком, и через пару шагов разворачивается и уходит нетвердой походкой.

«Пожалуйста, оставь меня в покое» – так и шелестит в моих ушах. Она сильно испугана, и мне ее даже жаль. Я, кажется, знаю, что она видела, но выбить из нее подробности не помешает. Ей все равно негде скрыться, так что я еще вернусь, Женечка Лебедева.

Как же круто ощущать себя угрозой.

* * *

Когда я прихожу домой, то время уже приближается к четырем часам.

Мамы нет, может, ушла в магазин, может, к соседке. Переодеваюсь в спортивный костюм, перешедший в разряд домашней одежды, натягиваю на голову тонкий капюшон – в квартире снова ужасный дубак. Ловлю отражение в зеркале и нахожу, что оно трагикомично: к капюшону серой спортивной кофты пришиты длинные заячьи уши, нежно-розовые внутри. Глядя на собственный образ, думаю, что он отражает теперешнюю суть: меня как будто вывернули наизнанку: из девушки с душой ребенка я словно превратилась в уставшую, потрепанную судьбой сорокалетнюю разведенку с внешностью тинейджера.

Ставлю на плиту чайник и сажусь на любимое место у окна – то самое, где я сидела, замахивая рюмки, пока тело Аринки остывало в снегу у подножия Кричащей Башни. Это было позапрошлой ночью, а кажется, что прошла вечность.

Макс с фингалом, Дашка и пропавший дневник, свадебное платье, курьер в красной вязаной шапке, Ключница, баксы, кольцо с бриллиантом, Аринкин список… Эта круговерть событий как будто затмевает взор и никак не дает мне разглядеть главное: Аринка умерла. Бесконечные встречи, загадки, вопросы отвлекают меня от самого важного: я просто не могу осознать, что ее нет, все кончено. Что я – снова! – выбита из привычного русла и выброшена куда-то за его пределы.

Время самых коротких дней в году. Мы постоянно бродим в темноте, в лучшем случае – в сумерках. Буквально два дня назад Аринка – живая, радостная и полная надежд! – вышла из дома и отправилась на свидание. Они должны были встретиться на аллее у Вечного огня – Свечки, как его называют местные. Что было потом, я точно не знаю. Она не писала мне эсэмэски, а звонить во время свидания ей, видимо, было неудобно, да я и не ждала. Самое важное мы всегда обсуждали лично.

Я предполагала, что мы встретимся в понедельник, она поделится со мной впечатлениями, мы сдадим зачет и примемся обсуждать планы на Новый год.

Намечалась большая вечеринка – других форматов празднования Аринка не признавала. Я тоже ждала этого вечера – мы должны были собраться у Ваньки. Не только мы вчетвером, но и большая компания их друзей. Никогда раньше я не была дома у Ваньки, меня охватывал приятный трепет от перспективы провести новогоднюю ночь в его доме и его компании. Рядом с ним. Предстояли приятные хлопоты – мы с Аринкой составляли меню, рассчитывали деньги, должны были приехать с утра к нему и заняться приготовлением салатов. Весь день хозяйничать на его кухне! Даже если в компании и были другие девчонки – разве превзошли бы они наши позиции хозяек праздника? Мы отвечаем за сервировку, за горячее, знаем, где взять чистые тарелки…

Я представляла, как Ванька заметит меня, покоренный моим аристократизмом и глубиной внутреннего мира.

Мой отец говорил, что аристократизм у меня в крови. Шутил, что таких, как я, в революцию расстреливали за один лишь излом бровей. Я же не вижу в себе особого изящества. По-моему, во мне пара килограммов лишнего веса, ноги коротковаты и форма глаз далека от идеала. Всегда мечтала быть повыше своих ста шестидесяти трех сантиметров и весить не больше пятидесяти. Волосы, конечно, моя гордость – темные, густые, да и на свою мордашку в зеркале мне в основном приятно смотреть: карие глаза, пусть и не идеальной формы, но достаточно большие, округлые (невольно вспоминаю Мазитова и его обращение – кукла!), нижняя губа заметно толще верхней, отчего кажется, что я всегда чем-то обижена. Аринка говорила, что это мило.

Мечтаю и снова ухожу из реальности. Теперь Новый год я встречу дома, в компании матери, соседки и ее пятнадцатилетнего сына, который будет пялиться на мою грудь и переключать канал на какой-нибудь «Матч ТВ».

Пытаюсь сосредоточиться на Аринке, ее смерти и принятии, но мысли скачут, начинает свистеть чайник и вдобавок звонит телефон. Марька.

– Настя, привет! Ты чего так быстро из института убежала? – застрекотала трубка. – Мы с девочками хотели кое-что обсудить. Можно мы к тебе придем?

Невольно окидываю взглядом нашу убогую квартиру и понимаю, какой диссонанс случится у девчонок, приди они сюда. Они привыкли думать, что я девочка из состоятельной семьи. Осколки былой роскоши в виде норковой шубки (когда я однажды явилась в ней в институт, это вызвало столько ахов и восторга, что Аринка со слезами на глазах умоляла больше никогда ее не надевать), последнего – пока еще! – айфона, платьев от дизайнеров, чьи имена мои одногруппницы слышали только в зарубежных фильмах, создавали приятную для меня иллюзию. И она улетучится, как только они увидят, в какой обшарпанной клетушке я живу.

– Нет! – торопливо выпаливаю в трубку. – Я… мне сейчас неудобно. Скажи, в чем дело.

– Мы думаем, нужно скинуться на венок от группы.

Венок. Это такой овальный круг с ядовито-яркими искусственными цветами. Это, по-вашему, нужно Аринке в день ее похорон? Глупцы. Аринка бы хотела, чтоб ее чествовали винишком и дискотекой. Может, лучше скинемся на «Мерло»?

– Хорошо. Завтра принесу деньги.

– Я уже ходила в похоронное бюро возле моего дома, там венки есть за тыщу рублей. Со всей группы это всего по полтиннику. И можно купить живую гвоздику – каждому по цветочку. В конце, на кладбище, когда уже гроб закопают, мы всей группой подойдем и положим на могилу.

Похоронное бюро, гроб, кладбище, закопают… От этих слов меня затошнило – в физическом смысле, и одновременно захотелось визжать. Только Марька с ее организаторским цинизмом могла додуматься узнать цены на венки в ближайшем похоронном бюро и придумать собственную церемонию на кладбище.

Я молчу, и Марька воспринимает это как почтенное внимание с моей стороны, продолжая высказывать свои идеи. Хорошо, что они не пришли, – скажи она это лично, я бы, наверное, ее треснула, и не раз.

Она уже староста, и ей не нужно для этого ничье благословление. Она выдает зачетки, она договаривается с преподами об автоматах для нашей группы, она собирает деньги на цветы для Аринки. Представляю, с каким удовольствием она ее хоронит.

«Хочешь быть замом, Марин? – звенит в моих воспоминаниях голос Аринки. – А я хочу новую юбку! Уже присмотрела, в Фабрике, всего-то полторы тысячи!»

Наверное, в мечтах Марьки в этой юбке Аринку и похоронят.

– Ладно, хватит! – останавливаю я ее довольно грубо. – Раз так охота – покупай этот чертов венок! Сколько надо я отдам!

И бросаю трубку. Думаю, Марька разочарована, что я не приняла ее оливковую ветвь. Кажется, я продолжаю копить врагов.

Думаю о Марьке, ее желании быть старостой и вспоминаю, что у Аринки кроме дневника был ежедневник для «старостных дел»: список группы с адресами и телефонами, имена и номера кабинетов преподавателей, темы семинаров и курсовых. Похожий был и у Марьки. Правда, она хвалилась, что его ей привез отец из Москвы. Под каким-то предлогом порывшись в ящиках приемной деканата, Аринка выяснила, что отец Чуркиной – большая шишка на местном нефтяном заводике и что семья у них довольно богатая. Когда Марька в очередной раз намекнула, что хочет быть Аринкиным замом, та прямо ответила: негоже, мол, что у будущего зама есть кожаный блокнот не меньше чем за тысячу рублей, а у самой старосты нету. На следующий день Марька притащила Аринке ежедневник. Та фыркала, что ей не нравится цвет обложки. Вопрос с замом старосты оставался открытым.

Когда приходит мать, я понимаю, что в ее присутствии я просто не знаю, куда себя деть. Пока она готовила ужин, я мыла голову, смотрела в телевизор и всячески бездельничала. Из прострации меня выдернул мобильник – он затренькал, заставив меня вздрогнуть. Номер на экране мне не знаком.

– Алло?

Трубка тихо дышит мне в ухо.

– Алло!

– Настя, привет… – раздается далекий незнакомый голос.

– Кто это?

– Женя Лебедева.

Ага, не выдержала мятущаяся душа.

– Мы можем встретиться?

– Зачем? – говорю я.

– Надо кое-что рассказать. В общем, да, я видела Авзалову в тот день.

Мне даже не пришлось ее прессовать.

* * *

Женя назначила встречу в «Ямочках» – дешевой пиццерии, которая располагалась в длинном доме, соседствующем с Кричащей Башней. Рядом находился боулинг-клуб – одно из самых популярных мест у местной молодежи, аллея со скамейками, где тусовались те, у кого не было денег на боулинг, в общем, оживленное место города. Хочешь приключений – иди на Свечку.

Тень Кричащей Башни, кажется, накрывает весь район, и я затылком чувствую ее присутствие, когда вхожу в пиццерию.

Здесь серые стены, разрисованные ярко-красными губами, растянутыми в улыбке, диванчики, обшитые дешевым дерматином, три вида пиццы, посуда из «Икеи» и самообслуживание.

Мне не хочется тратить последние карманные деньги на порошковый чай и черствый кусок пиццы, поэтому, бросив взгляд в сторону витрин с закусками, я прохожу в зал – Лебедева уже ждет меня за столиком у окна. Хороший выбор, будь мы подругами, которые собираются сплетничать и хихикать. Но мы не подруги и сидеть будем, как на арене: уже вечерело, а прямо за окном открывается вид на площадку перед Вечным огнем и аллею. Если увидит кто из знакомых – потопнем в вопросах.

Сажусь напротив Жени и нахожу, что наша Барби выглядит отвратительно. Где старательная укладка и ободок с розовым бантиком? Блузка с расстегнутой верхней пуговкой и мини-юбка? Женя в том же наряде, в котором была в институте: джинсы и растянутый бежевый свитер. Волосы собраны в небрежную косу, перекинутую через плечо, похожую на колос из-за выбившихся прядей, торчащих во все стороны. Да, Лебедева перестала быть гламурной блонди, но теперь хоть похожа на живую девушку – милую в своей простоте.

Перед ней стоит белая чайная пара, из чашки выползает веревочка от пакетика. Самого чая почти не осталось, видимо, она пришла значительно раньше назначенного времени. На мое прибытие она реагирует нервным вздохом, как спортсмен, которому объявили, что подходит его очередь прыгать с вышки.

– Привет, – говорю я довольно миролюбиво. Жене от меня не отделаться, я уверена, что расколю ее, поэтому не вижу смысла давить с самого начала. Пусть немного расслабится, думая, что я ей друг. – Как дела?