Ханс Фаллада: Что же дальше, маленький человек?

Hans Fallada

KLEINER MANN – WAS NUN?

Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2024

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2024

Пролог
Беззаботные

Пиннеберг узнает об Овечке кое-что новое и принимает серьезное решение

Сейчас пять минут пятого. Пиннеберг только что проверил. Белокурый молодой человек приятной наружности, он стоит перед домом номер 24 по Ротенбаумштрассе и ждет.

Итак, уже пять минут пятого, а Пиннеберг договорился встретиться с Овечкой без четверти четыре. Он засовывает часы обратно в карман и только сейчас бросает взгляд на табличку, висящую на двери дома номер 24 по Ротенбаумштрассе. Надпись гласит:

«Доктор Сезам.

Женские болезни.

Прием с 9 до 12 и с 4 до 6».

«Ну вот! Уже пять минут пятого. Только закурю, как Овечка, конечно, сразу появится из-за угла. Нет уж. Сэкономлю на сигарете. И без того сегодня опять придется потратиться».

Пиннеберг отводит взгляд от таблички. Ротенбаумштрассе застроена только с одной стороны, а с другой – за проезжей частью, за деревьями, за набережной – течет Штрела. Здесь она уже довольно широкая – скоро впадет в Балтийское море. Дует свежий ветерок, кусты покачивают веточками, тихонько шелестят деревья.

«Живут же люди, – думает Пиннеберг. – У этого Сезама наверняка комнат семь. Зашибает, поди, бешеные деньги. Сколько же он платит за жилье… Двести марок? Триста? Да кто его знает! Десять минут пятого!»

Пиннеберг лезет в карман, достает из портсигара сигарету и закуривает.

Из-за угла выпархивает Овечка: белая юбка в складочку, чесучовая блузка, шляпки нет, белокурые волосы растрепаны.

– Привет, милый. Раньше не смогла вырваться. Бурмейстерша сегодня очень сильно чудила. Сердишься?

– Ни капли. Вот только мы теперь просидим там целую вечность. Пока я жду, уже человек тридцать зашло, не меньше.

– Ну они же не все к врачу. И потом, мы ведь по записи.

– Видишь, как правильно мы сделали, что записались!

– Конечно, правильно. Ты всегда прав, милый! – На лестнице она сжимает ладонями его лицо и порывисто целует. – О господи, как же я рада, что ты снова со мной, милый. Подумать только – почти четырнадцать дней!

– Да, Овечка, – отвечает он. – Мне сразу расхотелось сердиться.

Дверь распахивается. Из полутемного холла на них гаркает белый призрак:

– Страховка!

– Да вы нас хоть впустите, – говорит Пиннеберг и подталкивает Овечку вперед. – И вообще, мы частным образом. По записи. Моя фамилия Пиннеберг.

При словах «частным образом» призрак поднимает руку и включает в холле свет.

– Господин доктор сейчас подойдет. Минутку, будьте добры. Пожалуйста, проходите туда.

Они идут к какой-то двери, минуя другую, полуоткрытую. За ней, по-видимому, общая приемная, где сидят те тридцать человек, которые зашли на глазах у Пиннеберга. Все видят их с Овечкой, и поднимается ропот:

– Да что же это такое!

– Мы раньше пришли!

– Зачем мы вообще платим страховые взносы?

– И побольше, чем этакие франты!

На пороге появляется медсестра.

– Тише, пожалуйста! Вы мешаете господину доктору! Вы все не так поняли. Это зять господина доктора с женой. Так ведь?

Пиннеберг польщенно улыбается, Овечка устремляется к нужной двери. На мгновение воцаряется тишина.

– Живей, живей! – шепчет медсестра, подталкивая Пиннеберга. – Какие же наглые пациенты приходят по страховке! Возомнили о себе невесть что – и это за гроши, которые платит больничная касса…

Дверь захлопывается, Овечка и ее милый оказываются среди красного плюша.

– Тут он, видимо, принимает частных пациентов, – замечает Пиннеберг. – Как тебе? По-моему, ужасно старомодно.

– Все это так гадко, – отзывается Овечка. – Мы ведь тоже обычно ходим к врачам по страховке. Вот так и узнаешь, что говорят у нас за спиной.

– Ну что ты переживаешь? – увещевает он. – Так устроен мир. Мы маленькие люди, с нами не церемонятся…

– Да как тут не переживать…

Дверь открывается, появляется другая медсестра.

– Герр и фрау Пиннеберг? Господин доктор просит вас немного подождать. С вашего позволения, я пока заполню карту.

– Да, конечно, – соглашается Пиннеберг, и тут же следует первый вопрос:

– Сколько вам лет?

– Двадцать три.

Дальше все пошло как обычно.

– Имя – Йоханнес. – Запнувшись, он добавляет: – Бухгалтер.

И продолжает более гладко:

– На здоровье никогда не жаловался. Ну, в детстве, конечно, болел чем положено, но не более того. Насколько я знаю, мы оба здоровы.

И снова, после небольшой заминки:

– Да, мать жива. Отец нет, умер. Отчего умер, не могу сказать.

Потом Овечка:

– Двадцать два. Эмма.

Теперь запинается она:

– В девичестве Мёршель. Здорова. Родители живы. Оба здоровы.

– Хорошо, одну минуту, пожалуйста. Доктор скоро освободится.

– К чему все это, – бурчит Пиннеберг, когда дверь захлопывается. – Мы же всего-навсего…

– Ты так замялся на бухгалтере.

– А ты на «в девичестве Мёршель»! – смеется он. – Эмма Пиннеберг, по прозвищу Овечка, в девичестве Мёршель. Эмма Пинне…

– Уймись! О боже, милый, мне очень нужно кое-куда… Как ты думаешь, где тут?

– Вечно с тобой одно и то же! Вместо того чтобы сходить зара…

– Да сходила я, милый! Правда сходила. Еще на рынке у ратуши. За целых десять пфеннигов. Но когда я волнуюсь…

– Овечка, потерпи немного. Если ты и впрямь…

– Милый, ну мне надо…

– Проходите, – раздается голос.

В дверях стоит доктор Сезам – знаменитый доктор Сезам, о большом, а по мнению некоторых, даже добром сердце которого говорит полгорода и четверть округи. Он написал популярную брошюрку о половом вопросе, и именно поэтому Пиннеберг набрался смелости обратиться к нему и записаться на прием вместе с Овечкой.

И вот этот самый доктор Сезам стоит в дверях и говорит:

– Проходите.

Пиннеберг, переступая порог кабинета, бросает на него робкий взгляд. Человек изо дня в день занимается такими вещами, к нему толпами идут женщины…

Овечка думает: «Он похож на доброго папу, славного, но уставшего. Ему бы выспаться».

– Вы мне писали, герр Пиннеберг, – говорит доктор и роется на столе в поисках письма. – Вы пока не можете иметь детей, так как семье не хватает денег.

– Да, – говорит Пиннеберг, ужасно смущаясь.

– Вы пока раздевайтесь, – говорит врач Овечке и продолжает: – И вам нужно надежное средство. Чтобы надежнее некуда… – Он скептически смотрит на них через золотые очки.

– Я читал в вашей книжке, – говорит Пиннеберг, – эти пессуарии…

– Пессарии, – поправляет доктор. – Да, но не любой женщине они подходят. И потом, бывают всякие затруднения. Получится ли у вашей жены…

Он поднимает на нее взгляд. Овечка уже начала раздеваться, сняла часть вещей – блузку и юбку. Она высокого роста, со стройными ногами и широкими плечами.

– Что ж, к делу, – говорит врач. – Блузку для этого снимать вовсе не обязательно, деточка.

Овечка густо краснеет.

– Да уж оставьте, пусть лежит. Идите сюда. Минуточку, герр Пиннеберг.

Вдвоем они уходят в соседнюю комнату. Пиннеберг смотрит им вслед. Доктор Сезам не достает «деточке» даже до плеча, а в одних трусах Овечка кажется особенно высокой. Пиннеберг в очередной раз думает: какая же она красивая, лучшая девушка на свете, другой такой нет. Он работает в Духерове, а она здесь, в Плаце, и встречаются они от силы раз в четырнадцать дней, а потому его восторг всегда свеж, а аппетит просто неописуем.

Из-за стены доносится голос врача, время от времени он задает вопросы, какой-то инструмент звякает о поддон; этот звук он не раз слышал у зубного – очень неприятный.

Вдруг Пиннеберг вздрагивает – такого голоса он у Овечки еще не слышал. Она говорит очень громко, звонко, почти кричит:

– Нет, нет, нет!

И еще раз:

– Нет!

А потом тихо, но он понимает:

– Боже мой!

Пиннеберг делает три шага к двери – что все это значит? Что там творится? Но тут опять раздается голос доктора Сезама – слов не разобрать, и снова звякает инструмент.

Повисает долгая тишина.

Лето в разгаре, середина июля, ярко светит солнце. Небо густо-синее, к окну тянутся ветки, покачиваясь на морском ветру.

Пиннебергу вспоминается песенка из детства:

Ветер дует, задувает,
С детки шапочку срывает.
Ветер, шапку не воруй,
Лучше детку поцелуй!

В приемной гул голосов. Люди извелись от ожидания. «Мне бы ваши заботы. Мне бы…»

Овечка и врач возвращаются. Пиннеберг бросает на Овечку испуганный взгляд: какие у нее большие глаза, словно расширились от ужаса. Она бледна, но улыбается ему, сначала через силу, а потом все ее лицо расплывается в улыбке, проясняется, расцветает…

Врач стоит в углу, моет руки. Косится на Пиннеберга. И скороговоркой произносит:

– Поздновато, герр Пиннеберг, поздновато предохраняться. Теперь уже ничего не поделаешь. Судя по всему, пошел второй месяц.

У Пиннеберга перехватывает дыхание. Затем он с трудом произносит:

– Господин доктор, этого не может быть! Мы были очень осторожны. Этого просто не может быть. Скажи ему, Овечка.

– Милый! – отвечает она. – Милый…

– Факт остается фактом, – резюмирует врач. – Сомнений быть не может. И поверьте, герр Пиннеберг, ребенок украшает брак…

– Господин доктор, – произносит Пиннеберг, губы у него трясутся, – господин доктор, я получаю сто восемьдесят марок в месяц! Я вас умоляю, господин доктор!

Вид у доктора Сезама очень уставший. Он знает, что сейчас последует, он слышит это по тридцать раз на дню.

– Нет, – говорит он. – Нет. Об этом и речи быть не может. Вы оба здоровы. И не так уж мало вы зарабатываете. Даже совсем немало!

– Господин доктор!.. – в панике восклицает Пиннеберг.

Овечка стоит у него за спиной и гладит по голове:

– Ну, перестань, милый, перестань! Все образуется.

– Но это же невозможно… – вырывается у Пиннеберга, и он замолкает.

Входит медсестра.

– Господин доктор, вас к телефону.

– Ну вот, видите, – говорит врач. – Подождите, еще радоваться будете. А когда ребенок родится, сразу приходите ко мне. Тогда и позаботимся о предохранении. На грудное вскармливание не полагайтесь. Ну что ж… Крепитесь, деточка!

Он жмет Овечке руку.

– Я бы хотел… – начинает Пиннеберг и достает бумажник.

– Ах да, – говорит врач, уже стоя в дверях, и окидывает их оценивающим взглядом. – Скажем… пятнадцать марок, сестра.

– Пятнадцать… – протяжно повторяет Пиннеберг, глядя на дверь.

Доктор Сезам уже ушел. Помешкав, Пиннеберг достает купюру в двадцать марок, хмуро наблюдает, как выписывают чек, и забирает его.

Вдруг его лоб разглаживается.

– Больничная касса ведь возместит мне эти деньги, верно?

– Нет, не возместит, – отвечает медсестра. – Определение беременности страховка не покрывает.

– Пойдем, Овечка, – зовет он.

Они медленно спускаются по лестнице. Вдруг Овечка останавливается и берет его за руку.

– Не расстраивайся так, ну пожалуйста! Все образуется.

– Да. Да, – отзывается он, погруженный в свои мысли.

Они идут по Ротенбаумштрассе, потом поворачивают на Хоэштрассе. Здесь много домов и толпы людей, вереницами едут машины, уже продают вечерние выпуски газет – на Пиннеберга и Овечку никто не обращает внимания.

– Не так уж мало вы зарабатываете, говорит он, и забирает пятнадцать марок из моих ста восьмидесяти. Настоящий грабеж!

– Я справлюсь, – твердит Овечка. – Как-нибудь справлюсь.

– Да что уж там… – откликается он.