– Несмотря на все мои старания улучшить работу Монетного двора и сделать все гинеи полностью одинаковыми, разница в весе сохраняется. Некоторые гинеи чуть тяжелее остальных. Эту погрешность можно уменьшить, но нельзя устранить совсем. Я уменьшил её настолько, что для честного человека разницы нет. То есть большинство лондонцев – включая искушённых коммерсантов – без колебаний обменяют одну гинею на другую, иногда даже не утрудившись её взвешиванием.

– Я прекрасно помню времена, когда всё было иначе, – заметил Даниель.

– Вы говорите о нашем визите на Стаурбриджскую ярмарку перед началом Чумы, – тут же ответил Исаак.

– Да, – подтвердил Даниель после мгновенного замешательства.

Они как-то пошли на ярмарку покупать призмы, и по дороге Исаак отпустил несколько замечаний касательно флюксий – начало анализа бесконечно малых. Во время долгого плавания через Атлантический океан Даниель выудил из глубин памяти тот разговор, припомнив некоторые частности, вроде формы водорослей в реке Кем, изгибаемых её течением. Теперь стало понятно, что Исаак в последнее время напряжённо думал о том же самом.

Продолжать болтовню о монетах, когда истинная тема беседы уже практически всплыла на поверхность, было слегка нелепо. Однако англичанин всегда предпочтёт лёгкую нелепость мучительной прямоте. Итак, дальше о нумизматике.

– Затем она – денежная система – пришла в ещё больший упадок, – продолжал Исаак.

– Позвольте напомнить, что я уехал лишь в середине тысяча шестьсот девяностых, когда в стране практически не осталось денег, и наша экономика превратилась в конфетти расписок.

– Теперь Англия купается в золоте. Наша денежная единица тверда, как адамант. Успехам нашей коммерции завидует весь мир, и даже Амстердам уступил нам первенство. Тщеславием с моей стороны было бы приписывать это только своим заслугам. Однако простая честность требует сказать, что такое не стало бы возможным, не знай каждый англичанин, что одну гинею можно смело обменять на другую. Что все гинеи одинаковы.

Внезапно всё, что Даниель знал о мистере Тредере, выстроилось в новую, неожиданную, но чрезвычайно связную картину: как будто груда щебня у него на глазах сложилась в мраморную статую.

– Позвольте догадку. Весовщик, – (Даниель едва не сказал: «мистер Тредер»), – это человек, который делает вид, будто, как всякий честный англичанин, верит в одинаковость гиней, однако тайно взвешивает каждую попавшую ему в руки монету на очень точных весах. Лёгкие и средние он возвращает в оборот. Тяжёлые – откладывает. Накопив, предположим, сотню таких, он получает достаточно металла, чтобы отчеканить сто и одну гинею. Он создал новую гинею из ничего.

Исаак сказал «да» медленным движением век.

– Конечно, то, что вы описали, лишь самая простая из их уловок. Те, кто её освоил, быстро переходят к более преступным махинациям.

Однако Даниеля, всё ещё переваривавшего новость, заклинило на самом простом.

– Такое возможно, – предположил он, – только если через руки этого человека, по роду его деятельности, проходит большое количество монет.

– Разумеется! Вот почему практика взвешивания столь распространена среди денежных поверенных. Я чеканю гинеи и отправляю их в оборот; эти люди распускают ткань, с таким трудом мною сотканную, – возвращают самые тяжёлые монеты в Лондон, где те неизменно оказываются в сундуках у самых гнусных изменников королевства!

Даниель вспомнил, как они проезжали мимо казнённых на Тайберне.

– То есть весовщики связаны с монетчиками.

– Как пряхи с ткачами, Даниель.

Мгновение Даниель молчал, припоминая всё, что знал о мистере Тредере.

– Вот почему я был потрясён – до глубины души, если желаете знать, – увидев, что вы путешествуете в обществе такого человека! – проговорил Исаак, и впрямь слегка дрожа от преизбытка чувств.

Даниель так привык к загадочному всеведению Исаака, что почти не удивился.

– На сей счёт, – сказал он, – у меня есть объяснения, которые, знай вы их, показались бы вам неимоверно скучными.

– Я озаботился навести справки и соглашусь, что в вашем временном знакомстве с упомянутым господином нет ничего недолжного, – отвечал Исаак. – Будь я склонен к мнительности, как Флемстид, я бы истолковал ваше продолжающееся с ним общение наихудшим возможным образом! Однако я вижу, что вы, не ведая истинной сущности этого человека, подпали под его обаяние, потому и предостерегаю вас сейчас в надежде, что вы сделаете самые серьёзные выводы.

Даниель чуть не расхохотался. Он не знал, какое утверждение смешнее: что Исаак не мнителен или что мистер Тредер наделён обаянием. Лучше сменить тему!

– Вы так и не ответили на мой вопрос, зачем он надкусил монету, если уже её взвесил.

– Есть способ обмануть проверку взвешиванием, – сказал Исаак.

– Невозможно! Нет ничего тяжелее золота!

– Я открыл, что есть золото тяжелее двадцатичетырёхкаратного.

Даниель на мгновение задумался.

– Абсурд.

– Ваш мозг как логический орган отвергает подобную мысль, – сказал Исаак, – поскольку чистое золото, по определению, соответствует двадцати четырём каратам. Чистое золото не может стать чище, а следовательно, не может быть тяжелее. Разумеется, мне это известно. Однако, говорю вам, я собственными руками взвешивал золото более тяжёлое, чем достоверно чистое.

В устах любого другого человека на земле – включая натурфилософов – фраза означала бы: «я напортачил со взвешиванием и получил неверный результат». В устах сэра Исаака Ньютона это была истина евклидовой непреложности.

– Мне вспомнилось открытие фосфора, – проговорил Даниель после некоторого раздумья. – Нового природного элемента с невиданными прежде свойствами. Может быть, есть и другие. Может быть, существует вещество, во многом сходное с золотом, однако обладающее большим удельным весом, и золото, о котором вы говорите, имело примесь этого вещества.

– Отдаю должное вашей изобретательности, – с лёгкой иронией проговорил Исаак, – но есть более простое объяснение. Да, золото, о котором я говорю, содержит примесь: флюидную субстанцию, заполняющую промежутки между его атомами и придающую металлу больший удельный вес. Я полагаю, что субстанция эта – не что иное, как…

– Философская ртуть! – Слова сорвались с языка под влиянием искреннего чувства, отразились от тёмных дубовых стен и, вернувшись через уши, заставили Даниеля вздрогнуть от собственного идиотизма. – Вы считаете, что это философская ртуть, – поправился он.

– Тонкая материя, – проговорил Исаак без тени волнения, но с суровой торжественностью Радаманта. – Цель алхимиков с тех самых пор, как тысячи лет назад царь Соломон увёз знание на Восток.

– Вы искали следы философской ртути, сколько я вас знаю, – напомнил Даниель, – и ещё каких-то двадцать лет назад все ваши поиски были безуспешны. Что изменилось?

– По вашему совету я принял руководство Монетным двором. Я начал Великую Перечеканку, которая извлекла на свет Божий огромное количество золота.

– И установили такое соотношение золота к серебру, при котором цена первого оказалась сильно завышена, – подхватил Даниель, – чем, как все знают, практически изгнали из Англии серебро и привлекли в неё золото из всех уголков мира, куда протянула свои щупальца коммерция.

Исаак не снизошёл до ответа.

– До того, как двадцать лет назад вы… – тут Даниель чуть не сказал: «впали в помрачение рассудка», но вовремя поправился: – …сменили род занятий, вы работали с небольшими образцами золота, приобретёнными в Англии. Назначение на пост директора Монетного двора вкупе с вашей политикой в этой должности сделало Тауэр узким горлышком, через которое течёт всё золото мира. Вы можете сколько душе угодно запускать руку в этот поток, исследовать золото из самых разных стран. Я угадал?

Исаак кивнул, и в облике его проступила какая-то плутоватость, словно у шкодливого старика.

– Все алхимики со времён Гермеса Трисмегиста считали, что золото Соломона утрачено навсегда, и пытались заново открыть утерянное искусство путём кропотливых опытов и эзотерических изысканий. На этой стезе я потерпел неудачу перед тем, что вы стыдливо назвали «сменой рода занятий». Однако, выздоравливая, я посетил Монетный двор, побеседовал с моими предшественниками и понял, что старые убеждения эзотерического братства больше не верны. Даже если Соломон отправился на самые далёкие острова Востока, что ж, коммерция проникла и туда, и в области ещё более отдалённые. Испанцы и португальцы в поисках золота и серебра не обошли вниманием ни один самый затерянный уголок мира. Соломон, где бы он ни обосновался, должен был оставить следы в виде Соломонова золота, то есть золота, полученного алхимически и содержащего философскую ртуть. За тысячелетия, прошедшие с исчезновения его царства, золото несомненно много раз переходило от одного невежды к другому. Его возили по морю, перековывали на погребальные маски, прятали в потайных сокровищницах, находили, похищали, использовали в украшениях, перечеканивали на монету разных государств. И всё это время оно сохраняло следы философской ртути – печать своего рождения. И я понял, как его найти. Не выискивать в древних трактатах крупицы алхимических знаний, не снаряжать экспедиции на край света. Достаточно усесться, словно пауку, в центре мировой коммерческой паутины и сделать так, чтобы золото текло ко мне, как всякая материальная точка в Солнечной системе естественно падает на Солнце. Если проверять весь металл, поступающий на Монетный двор для перечеканки на гинеи, то со временем я, возможно, отыщу следы Соломонова золота.

– И теперь вы говорите, что сумели его найти, – сказал Даниель, не желая пока вступать в спор. – Когда это случилось?

– За первые несколько лет я не обнаружил ничего. Ни намёка. Я отчаялся когда-нибудь его отыскать, – признался Исаак. – Потом во время передышки в войне, году в тысяча семьсот первом, я нашёл золото, более тяжёлое, чем двадцатичетырёхкаратное. Не могу описать словами свои тогдашние чувства! Это был всего лишь кусочек золотой фольги, изъятый в мастерской монетчика при обыске, совершённом по моему приказу курьерами королевы. Самого монетчика убили при задержании – вообразите мою досаду! Ещё через несколько лет мне попалась поддельная гинея, более тяжёлая, чем положено. Со временем я выследил изготовившего её монетчика. На допросе он показал, что по большей части приобретал золото из обычных источников, но не так давно купил через посредника некоторое количество металла в кованых листах толщиною примерно в восьмую часть дюйма. Шесть месяцев спустя я говорил с другим монетчиком, и тот вспомнил, что видел крупный кусок такого золота. Он сказал, что металл был с одной стороны расчерчен царапинами, с другой – испачкан смолой.

– Смолой!

– Да. Однако сам я не видел ни одного образца и нахожу лишь свидетельства в монетах – поддельных гинеях такого качества, что сам иногда принимаю их за подлинные!

– Получается, что хозяин золота где-то хранит его в виде золотых листов, испачканных смолой, и время от времени продаёт монетчику…

– Не просто монетчику, а Монетчику с большой буквы. Джеку-Монетчику. Моей Немезиде и человеку, на которого я охочусь последние двадцать лет.

– Занятный, должно быть, малый этот Джек, – проговорил Даниель, – и я надеюсь, что вы расскажете о нём больше. А пока, правильно ли я понял, что он держит золотые листы в запасе и время от времени чеканит из них монеты?

– Будь у него запас, он перечеканил бы всё до последней унции так быстро, как только могут работать его подручные. Нет, я полагаю, что Джек знаком с хозяином золота, который по мере надобности в деньгах передаёт ему отдельные листы.

– Есть ли у вас догадки касательно того, кто хозяин?

– Ответ подсказывают царапины и смола. Это золото с корабля.

– Корабли и впрямь смолят, но в остальном я бессилен проследить ход вашей мысли.