Всю ночь начинающему эскулапу снились кошмары. Будто он стоит на броневике над ревущей толпой из солдат и матросов революционного Петрограда, и красный кумач колышется до горизонта над штыками, папахами и бескозырками. А рядом, на этом же броневике, примостился последний генсек КПСС Михаил Сергеевич Горбачёв и страстно втирает массам что-то там про ускорение и перестройку.

– Не верьте ему! – орёт во всё горло Григорий. – Это жулик! Он СССР продал и вас всех продаст!

– А ну, кто тут временные, слазь! Кончилось ваше время! – кричит огромного роста матрос, хватает Распутина за ногу, стаскивает с броневика, и Григорий летит вверх тормашками прямо под ноги солидным господам купеческого сословия, одетым в каракулевые шапки и длиннополые шубы.

– Никогда не понимал этих большевиков, – брезгливо отряхивая соболий воротник, говорит один из купцов, глядя на Горбачёва. – Российскую империю развалили, Советский Союз развалили… Ума не приложу: что им вообще от жизни надо?

– Сволочи вы все, мироеды, креста на вас нет, – барахтаясь в кроваво-красном снегу, кряхтит Григорий.

– Ну как же нет? Вот он – крест! Присутствует! – слышит Распутин над самым ухом вкрадчивый голос генерала Миронова, видит самого контрразведчика в комиссарской кожанке и свои руки, примотанные к перекладине креста колючей проволокой.

– Артём Аркадьевич! Зачем это? – изумлённо шепчет Григорий.

– Ну как зачем? – удивляется генерал. – Вы же хотели в рай, Гриша! А там нераспятых нет!

– Да к тому же с креста оно всегда виднее, куда грести, чтобы не простудиться! – осклабившись, пробасил генерал Рома с чёрным дипломатом в одной руке и бутылкой Tullamore в другой…

– Поднимай его, братва! – орёт толстяк в бескозырке, и Гриша узнает в нём Бамбука…

Крест поднимается над толпой, и курсант видит, что висит над бездной, и стоит ещё промедлить хоть секунду, ухнет в преисподнюю.

– Да вот хрен тебе! – орёт Распутин в красную рожу Бамбуровскому, рвётся с перекладины, падает и… просыпается на полу рядом со своей питерской кроватью, мокрый и тяжело дышащий.

* * *

В госпиталь Григорий пришёл раньше времени, дёрганый и невыспавшийся. Несмотря на воскресное утро, у входа он заметил необычное оживление: рядом с санитарными неотложками примостилось несколько чёрных представительских «волжанок», а чуть поодаль разгоняла мигалками предрассветную хмарь пара милицейских «бобиков».

В районе солнечного сплетения неожиданно сжались в комок и заныли мышцы, а в висках начала сильно-сильно стучать кровь. Прибавив шаг, Распутин буквально влетел в фойе и с ходу наткнулся на милицейские куртки и шинели, заполонившие помещение.

– Документы, – коротко бросил стоящий у дверей омоновец.

– Распутин, практикант, на дежурство, – коротко отрекомендовался Григорий, протягивая пропуск.

– Так… – Омоновец внимательно изучил документ. – Подождите минуту, пожалуйста. За вами сейчас придут.

Пробубнив что-то в рацию, милиционер отодвинул Григория в сторону и тотчас потерял к нему всякий интерес.

Ждать пришлось недолго.

– Этот? – исподлобья глядя на курсанта, спросил у омоновца какой-то плечистый мордатый перец в короткой кожаной куртке и пуловере, из-под которого торчал воротничок синей форменной рубашки. Если бы не она, вопрошавший вполне мог сойти за своего в любой окрестной гоп-компании.

Увидев кивок омоновца, «кожаный», не вынимая рук из карманов, буркнул:

– Капитан Заваров, УБОП. – Развернулся, коротко бросил через плечо: – За мной, курсант. – И, не оборачиваясь, быстрым шагом пошёл в направлении администрации.

Народа здесь было поменьше, а шума – побольше. Отовсюду слышны были чьи-то голоса и даже скрежет передвигаемой мебели. Около знакомой Распутину двери кабинета главного врача капитан остановился, пропуская вперёд Григория.

Внутри было прилично накурено. Самого́ главного не было, зато присутствовали трое, чья служебная принадлежность легко угадывалась и без формы.

– Вот вы какой, значит, Григорий Иванович? – осведомился старший из них. – Ну что, гражданин Распутин, на место преступления потянуло?

Глава 8
Руки за спину, лицом к стене…

Спустя сутки

– Руки за спину, лицом к стене.

Сержант, сдерживая зевоту, достал наручники и застегнул их у Распутина на запястьях, тряхнул, хмыкнул недовольно, затянул сильнее.

– Ау! – непроизвольно вскрикнул Григорий.

– Больно?

– Нет, щекотно, – прошипел курсант.

Сержант опять хмыкнул, трещотка отсчитала ещё несколько щелчков, металл врезался в посиневшую кожу.

– А сейчас?

– Чтоб ты поскользнулся на моих слезах, скотина!..

Ещё щелчок…

Распутин зарычал от боли и унижения. Хотелось хоть как-то ответить обидчику, пнуть его, например, каблуком ботинка, тем более что колено милиционер подставил очень удобно для удара. Но накопленный за последние сутки опыт сильно-сильно советовал не делать глупости: их и без того было предостаточно, начиная с нелепой, ненужной драки в госпитале.

Он тогда не оценил шаткость своего положения, не просчитал всех последствий, поэтому на провокационную реплику о своём появлении якобы на месте преступления повёлся, как олень на манок. Шагнул к оперуполномоченному поближе, посмотрел в глаза и сквозь зубы процедил:

– С вашей проницательностью только и предсказывать, в какой руке арбуз…

У опера от неожиданности подскочили брови.

– Эвона как! Я не понял, студент… Ты так хамишь, потому что баран по гороскопу или у тебя просто в кармане запасная челюсть?

Распутина замкнуло. В кабинете запахло знакомой армейской атмосферой, и не ответить на такой выпад значило фатально потерять лицо.

– Слова не понимаешь? Попробую объяснить жестами. Ты мой средний палец хорошо видишь?

– Ах ты…

Старший попытался схватить курсанта за оскорбительно выставленный фаллический символ, но тот шустро поднял руку, и милиционер вцепился в запястье.

Дальше тело Григория работало в автоматическом режиме. Подшаг левой вперёд, захваченная рука выворачивается в сторону большого пальца противника, правая нога бьёт толстым носком зимней обуви куда-то под колено и сразу делает широкий шаг назад; правая рука одновременно перехватывает кисть противника и тянет её в сторону своей правой стопы, а левая рука заносится над предплечьем так, что плечо противника проскальзывает под мышку. Подсесть, потянуть…

Слегка обмякшее от болевого шока тело опера ойкнуло, послушно нагнулось и полетело прямо в обалдевшего Заварова, стоявшего позади Григория. Получив в солнечное сплетение головой своего шефа и приземлившись на копчик, Заваров пару секунд беззвучно ловил ртом воздух, бездумно шаря руками по поясу старшего товарища, пока не нащупал рукоятку пистолета.

Григорий даже «мама» сказать не успел, как один за другим треснули четыре выстрела и раздался дикий вопль старшего:

– Идиот! Он же газовый!..

Эвакуация из кабинета и из коридора, куда заметно пахнуло сладковатым душком хлорацетофенона, случилась бурная, суматошная, но очень дружная. Григория практически вынесли в фойе. Там дружба и закончилась. В обстановке всеобщей сутолоки и паники никто даже и не заметил, как Распутина упаковали в один из милицейских «бобиков».

* * *

Изолятор временного содержания. Тёмная камера без окна, три на три. На две трети площади – деревянный настил. В углу выносная бадья – параша.

Главное в местах лишения свободы – хорошие соседи, но их Григорий даже не успел разглядеть из-за обильно слезящихся глаз, а как полегчало, его сразу выдернули в оперативную часть. Посадили в узком коридоре. Места практически нет, а организм, не израсходовавший и десятой части адреналина, настоятельно требовал движения. Начинало колотить от коктейля эмоций из возмущения, страха, неизвестности, чувства собственной беспомощности. Руки за спиной в наручниках. Три шага в одну сторону, три в другую.

Часа полтора ничего не происходило, только внутри кабинетов расцветала полноценная, насыщенная жизнь. «А-а-а, хоть убейте, суки, ничего не скажу!..» Секунд через двадцать тот же голос: «У-у-у, всё скажу, только не бейте!» А ещё чей-то смех, бубнёж радио и торопливая женская беседа на абсолютно неслужебные темы.

Как известно, самое тяжкое – ждать и догонять… Особенно если после слов «ну вот, дождался» добавляют что-нибудь нецензурное. В Гришином случае добавка была трёхэтажной. «Хорошие знакомые» по госпиталю, умытые и переодевшиеся, выглядели свежо и энергично. Если бы не их красные, воспалённые глаза и синие носы, можно было бы подумать, что день для нашей родной милиции только начался. На самом деле начался он у Распутина – новый, непознанный и пугающий… Григорий это сразу понял, когда его руки пристегнули с обеих сторон к хорошо прикреплённой к полу табуретке.

– Видел я дерьмо, но в первый раз слышу, чтобы оно мне хамило, – процедил сквозь зубы вместо приветствия старший опер, заходя Распутину за спину.

– У тебя вагон здоровья? Так сейчас разгрузим, – уточнил перспективы Заваров, источая праведный гнев и похлопывая резиновой дубинкой по ладони.

В эту минуту Григорий полностью уверовал, что его похитили маньяки, и он судорожно вспоминал конспекты по психиатрии. Так, что там было?.. Не поддаваться на манипуляции. Не доверять. Не угрожать… Господи, как всё просто! Только что и как конкретно надо в такие минуты говорить?

– Что? – Заваров схватил его за подбородок и дёрнул вверх, видя, что Григорий, наклонив голову, непроизвольно шевелит губами. – Что ты хотел сказать?

– Будь добр, не трогай мои достоинства своими недостатками, – дёрнул головой курсант.

– Поумничать решил? – оскорбился младший опер.

– А для тебя то, что я говорю, кажется слишком умным? – вспылил Распутин и сразу же прикусил язык, понимая, что опять допустил ошибку.

– Заваров, проверь у гражданина подсоединение языка к мозгу. Нет ли где короткого замыкания? – лениво попросил старший опер, возясь с чем-то за спиной.

– Сей момент, – охотно отозвался младший, схватил со стола телефонный справочник и с размаху врезал Григорию по макушке.

Сгруппироваться Распутин не успел. Шейные позвонки хрустнули, вжимаясь друг в друга. Глаза заволокло красным, изображение поплыло, и курсант уже не сопротивлялся, когда ему надевали на распухшее лицо противогаз.

– Значит так, эскулап, – услышал он, как сквозь вату. – Ты сейчас быстро, но подробно рассказываешь, как и зачем ты убил генерала Миронова, подписываешь протокол и идёшь отдыхать от нашего общества, – шипел прямо в ухо старший опер. – А если нет, я тебя прямо здесь научу дышать через задницу. Какой вариант тебе больше импонирует? Если первый, просто кивни.

«Генерала убили…» – каким-то посторонним фоном прошла через Гришино сознание новая информация. Эмоций никаких не оставила. Во-первых, он ожидал чего-то подобного, а во-вторых, в голове огненным протуберанцем билось пламя паники и поиска выхода из создавшегося положения. Организм боролся за собственное существование и выдавал мысли цинично и односложно: «Генерал убит. Но не в этом трагедия. В данный момент плохо то, что подозреваемый – я. Или просто хотят грохнуть, чтобы на меня всё списать. Им нужна информация. Нужно предоставить её, и тогда есть шанс слезть живым с этой треклятой табуретки. Признание? Да и хрен с ним, важнее решить проблему здесь и сейчас».

Распутин закивал так решительно, что у старшего из рук вырвался хобот противогаза.

– Ну вот, – удовлетворённо хмыкнул голос у уха, – ты же хороший мальчик. Только непонятно, зачем притворяешься дебилом.