– Библиотека в вашей спортивной сумке. Пять килограммов непрофильной, немедицинской литературы, да ещё с закладками и пометками, рядом с боксёрскими перчатками меня умилили и порадовали. Правда, набор литературы, прямо скажу, хреновый… Это всё равно, что изучать биологию по журналу «Мурзилка».

– А какая литература тогда больше всего подходит для изучения истории?

– Банковские выписки, долговые расписки, финансовые отчёты, секретные материалы об убийствах, кражах и ограблениях – одним словом, документы, освещающие объективно измеряемые параметры. Всё остальное – декорации. Даже мемуары непосредственных участников событий интересны только как сеансы самооправдания и саморазоблачения…

– Простите, я вас перебил, Артём Аркадьевич…

– Ничего, я вас за это наказал: вам мат в следующие три хода, и расставляйте фигуры. Так вот, возвращаясь к теме ваших исследований. Человек, ленивая сволочь, вспоминает про свободу, демократию, право выбора и прочие философские приблуды, когда ему надо обосновать собственные, чаще всего незаконные, действия… Это потом правильные историки напишут, что этот человек просто кушать не мог – такую неприязнь испытывал к существующему режиму, а потому боролся с ним со всем революционным энтузиазмом. Если же копнуть поглубже, окажется, что таким образом он вульгарно спасал свою шкуру. Учитывайте этот фактор, изучая революционеров всех мастей, чтобы впоследствии не разочаровываться в кумирах…

– Артём Аркадьевич, а можно конкретный пример?

– Да сколько угодно, Григорий! СССР в тысяча девятьсот девяносто первом развалился, когда критическая масса советских партработников решила, что пора легально приватизировать народное достояние, которым они управляли. Если этого не сделать, рано или поздно ОБХСС придёт по их души. По тем же причинам развалилась и Российская империя в тысяча девятьсот семнадцатом. Земгусары, генералы и великие князья в Первую мировую столько наворовали, что легализовать «нажитое непосильным трудом» можно было только через революцию. Путчисты-февралисты и номенклатурные перестройщики – однояйцевые близнецы. Главная схожесть обеих революций – тысяча девятьсот семнадцатого и тысяча девятьсот девяносто первого – в наличии у казённого корыта критической массы криминальных персон, для которых государственный переворот едва ли не единственный способ избежать виселицы или расстрела.

– Интересно получается, но не сходится! Хотели приватизировать одни, а сделали это другие.

– А тут вторая закономерность. Плодами революции почти всегда пользуются совсем не те, кто её провоцировал и всемерно приближал. Так было и в Германии во времена Лютера, и оба раза во Франции… Наших заговорщиков тоже не миновала чаша сия. И в тысяча девятьсот семнадцатом, и в тысяча девятьсот девяносто первом.

– Тогда третья закономерность – «властитель глупый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда…» Горбачёв – это копия Николая Второго?

– Режете подмётки на ходу, Григорий! Они действительно похожи. И тот и другой – слабые политики, да к тому же оба – явные подкаблучники. Но вас, как исследователя, должна интересовать не сама личность никчемного руководителя государства, а вопрос: как такое ничтожество вообще оказалось у власти? Ибо ничто просто так не происходит. То, что мы принимаем за случайность, как правило, непознанная закономерность. Выявив её, мы окажемся в шаге от понимания действительных причин геополитических катастроф.

– Но меня в истории интересует не совсем это…

– Понимаю, – ответил генерал, – вы увлеклись общественными науками, потому что почувствовали личную угрозу, ощутили себя щепкой, которую несёт стремительным потоком, и решили хотя бы понять глобальные течения, чтобы знать, куда грести и где найти спасительный берег обычному человеку. Похвально! Вы входите в два процента тех, кто интересуется этим вопросом. Большинство предпочитает участь говна в проруби. И я, пожалуй, дам вам пищу для размышления, как только расставите заново фигуры, ибо в этой партии вам мат уже через четыре хода…

Прожигая кожу, прямо в лоб Григория опять уткнулся этот пронзительный взгляд. Захотелось стать маленьким и спрятаться под кровать, как в далёком детстве. «Да что ж это такое!» – разозлился на себя Григорий и, собравшись с духом, уставился, не мигая, прямо в глаза своего собеседника.

Генерал с интересом прищурился, цокнул языком и первым опустил взгляд.

– А совсем неплохо, Григорий… Недурственно… Вам нужно обязательно поупражняться в гипнозе. Думаю, будет толк.

Распутин недоверчиво хмыкнул. Всё телевидение было забито в те годы Чумаком и Кашпировским. Не было ни одного серьёзного медика, который не выступил бы с разоблачениями целительного телешарлатанства.

– Нет-нет, – будто угадав его мысли, покачал головой Миронов, – я не предлагаю вам заряжать воду, шаманить, хилерствовать или вводить людей в коллективный транс, хотя сделать это не так уж и сложно. Старина Хаббард проделывал такие штучки уже сорок лет назад. Познакомьтесь с трудами по гипноанестезии Бехтерева, Ухтомского, Буля и, может быть, найдёте что-то для себя полезное…

Но мы опять отвлеклись. Вы взялись за учебники по истории, чтобы ответить на вопрос, как вести себя простому человеку в эпицентре геополитической катастрофы. Это очень интересная задачка, во всяком случае нетривиальная. Сталин под конец своей жизни признался, что есть логика намерений и логика обстоятельств, причём логика обстоятельств всегда сильнее логики намерений. Его слова вскрывают правила, по которым живут правители. Со стороны может показаться, что они делают что хотят, но вот весьма авторитетный и авторитарный Иосиф Виссарионович говорит, что это не так. Прислушайтесь к его словам и попробуйте ответить на вопрос: кто создаёт эти обстоятельства, которые вынуждают правителей действовать даже вразрез с их намерениями? Выживают те, кто создаёт эти обстоятельства, оставаясь при этом за кадром.

– И почему они обязательно находятся за кадром?

– Потому что невозможно починить двигатель, будучи его частью… Снова вам шах, Григорий, и посмотрите, что за шум в коридоре…

Не успел Распутин дойти до двери, как она распахнулась, и на пороге возник ещё один обладатель лампасов на форменных брюках, прямая противоположность обитателя палаты – розовощёкий, кровь с молоком, статный, широкоплечий. Чуть обозначившийся второй подбородок совсем не портил волевое лицо, а хищный орлиный нос и брови вразлёт придавали ему целеустремлённое выражение. Если бы не капризно-подвижные губы, упирающиеся в носогубные складки, можно было бы подумать, что форму генерала Российской армии надел представитель Древнего Рима.

– Артём Аркадьевич! Ну как же так неаккуратно? – с порога прогудел генерал голосом железнодорожного локомотива. – Я, как узнал, сразу же примчался… Не успел к месту аварии, видел только, что автомобиль в хлам. Слава богу, что лёд не проломился, а то ушли бы вы вместе с ним на дно Невы…

– Да, Рома, повезло. И что машина лёд не проломила, и что я не пристегнулся и вывалился удачно – прямо в сугроб. Можно считать, что заново родился.

Распутин заметил, что Аркадьич смотрит на генерала с улыбкой, но не той, что была на губах ещё минуту назад.

– Вот и я о том же! Слава богу, что живы-здоровы! Разрешите скромному ученику пройти к своему учителю?

– Рома! Да ты уже не просто вошёл, но и занял собой всё пространство. Скромность из тебя так и прёт… Чем же тебя угостить? Чай будешь?

– Артём Аркадьевич, – генерал поднял брови и стал похож на артиста Басилашвили, – вы же знаете: гусары чай не пьют! И у них всегда всё с собой.

Небрежным движением руки посетитель сдвинул в сторону шахматную доску, водрузил на столик чёрный кожаный дипломат, щёлкнул замками.

– Але-оп!

На столе появилась бутылка редкого тогда виски Tullamore с приметной зелёной этикеткой и крышечкой.

– Ты смотри! Помнишь, стало быть?

– А как же, Артём Аркадьевич! «Покупая ирландский виски, вы помогаете борьбе за свободу ирландского народа от колониальной британской зависимости!» После ваших напутствий употребляю только этот волшебный нектар и ни разу не пожалел. Разрешите?

– Валяй, Рома…

Два квадратных бокала, появившихся следом за бутылкой, были украшены такой же этикеткой, создавая вместе с шахматами эклектичный натюрморт.

– За ваше здоровье и удачу! – провозгласил генерал и первым опрокинул в себя напиток… – Нет, всё-таки чего-то не хватает… Разрешите?

– Давай-давай, Рома, распоряжайся, – подбодрил Аркадьич генерала.

– Бамбуровский! – рявкнул посетитель так, что у Распутина заложило уши.

На пороге палаты, поедая начальство глазами, материализовался старый знакомый Распутина по Афгану, только округлившийся и выросший в звании.

– Майор, доставай лёд и всё остальное, что у тебя там припасено.

За одну минуту на скромном журнальном столике развернулась скатерть-самобранка с непривычными для начала девяностых разносолами.

– Артём Аркадьевич?

– Ухаживай!

– С нашим удовольствием!

Булькнув в стакан пациента прозрачный кубик, на что Миронов поморщился и закрыл стакан ладонью, генерал сгрузил остальной лёд к себе, налил вторую порцию, отпил, покатал алкоголь во рту и блаженно расплылся в улыбке – совсем другое дело!

Артём Аркадьевич опять странно улыбнулся, внимательно осмотрел генерала сверху донизу и покачал головой.

– Эх, Рома-Рома, как был ты троечником у меня, так и остался. Да будет тебе известно, что шотландский и ирландский виски со льдом не пьют, это тебе не кукурузное американское пойло…

– Артём Аркадьевич, не вопрос, исправлюсь!

Генерал резко поднялся, подхватил свой стакан и сделал стремительный для своего крупного тела шаг, вытряхнув содержимое стакана в раковину.

– Товарищ генерал-майор! – подал голос с порога Бамбуровский.

– Да, конечно, – кивнул ему посетитель и, повернувшись к пациенту, сложил просительно ладошки: – Артём Аркадьевич, простите…

– Да, конечно, Рома, понимаю, служба. Это я могу позволить себе бездельничать, – третий раз за всю встречу улыбнулся постоялец госпиталя. – Спасибо, что зашёл проведал.

– Вам спасибо, Артём Аркадьевич!

– За что, Рома?

– Да за всё! За науку, за ваше беспокойство, за то, что не даёте мхом зарасти и забронзоветь. Разрешите идти?

– Иди, служи, генерал…

Когда двери за посетителем закрылись, отставник обошёл вокруг журнального столика, будто любуясь яствами, присел, провёл пальцем по запотевшей бутылке, откинулся в кресле и застыл, закрыв глаза и о чём-то крепко задумавшись.

– Артём Аркадьевич, – решил подать голос Распутин.

– А, да, – очнулся от своих мыслей Миронов. – Вы вот что, Григорий, соберите все эти разносолы и отнесите дежурной смене в ординаторскую. Вместе с бутылкой… Только стаканчик оставьте – виски действительно превосходный. Уже поздно, а мне ещё о многом предстоит подумать. Последняя просьба… По дороге домой позвоните – только не из госпиталя, из любого таксофона – вот по этому номеру, передайте, что у меня со здоровьем всё в порядке, все обследования провели, даже гостей принимаю… Повторите слово в слово, без самодеятельности и ненужных подробностей. Ну всё, курсант, свободен…

* * *

Исправный таксофон, который с трудом нашёл Распутин, держался в рабочем состоянии на честном слове. Провод, торчащий из трубки, нужно было поддерживать рукой, сама трубка безжизненной плетью свисала из помятого, но работающего аппарата. Чтобы набрать нужный номер, требовалось почти наугад крутить диск с разбитым циферблатом.

Зато на той стороне ответили уже после первого гудка. Такое впечатление, что звонка ждали.

– Да! – сквозь треск и шипение прорвался удивительно знакомый Распутину голос.

Оттарабанив заученный текст, Григорий только открыл рот, чтобы задать вопрос, но в трубке уже послышались торопливые короткие гудки, и курсант решил интересующий его вопрос отложить на светлое время суток.