– Деньги и кошелёк! Быстро! – Он встряхнул своих пленниц так, что клацнули челюсти, и добавил скороговоркой: – Или сейчас тут будет море крови!

Зубы его заскрипели в миллиметре от носа старшей, потом голова стремительно повернулась, и во рту у «маньяка» оказалось ухо молодой.

– Быш-ш-ш-тро! – прошипел он, одновременно сжимая зубы.

Почти ничего не соображая от ужаса, она вытянула откуда-то из складок своей одежды кошелёк и протянула ему. Мужчина отпустил молодуху, рухнувшую на асфальт, выхватил у неё кошелёк и повернулся к старшей.

– Кольцо! – заорал он ей прямо в лицо, скаля зубы и выворачивая ей кисть руки. – Я хочу кольцо!

Колечко перекочевало в том же направлении.

Мужчина отпустил вторую цыганку. Обе, оглушённые и шокированные, поспешили раствориться в толпе.

Мужчина вдруг переменился, расправил плечи, пригладил волосы и бороду, поправил одежду, сплюнул брезгливо, вытер платком лицо и улыбнулся. Повернувшись в сторону плачущей девушки лет шестнадцати, стоявшей неподалёку возле театральной тумбы и никем не замеченной из-за происходящего, он протянул ей кошёлек с кольцом и совсем другим, снисходительно-покровительственным тоном сказал:

– Не плачь, дурища, всё хорошо. Давай лучше дуй отсюда побыстрее, пока не нарисовалась их группа поддержки.

Он усмехнулся, примирительно поднял обе руки, оглянувшись на собравшуюся вокруг толпу.

– Спокойно, товарищи, пострадавших нет, представление окончено. Я актер театра.

Раскланявшись под неожиданные аплодисменты собравшихся и подхватив спортивную сумку, бородатый артист юркнул в здание вокзала и прошёл в один из немногих работающих туалетов. Через пять минут оттуда бодрым, пружинящим шагом вышел абсолютно типичный представитель московской молодёжи начала девяностых в просторном, небрежно расстёгнутом – чтобы была видна увесистая «цепура» на майке – спортивном костюме «Адидас», на носу – солнцезащитные зеркальные «капельки», придавленные сверху бейсболкой с жёлтой, бросающейся в глаза надписью «USA». Изогнутые в трубочку губы периодически надували «бубль-гум».

Спортсмен, выйдя из здания, остановился, быстро огляделся по сторонам, выдал огромный розовый пузырь, поправил очки и стремительно направился к станции метро «Комсомольская», мысленно кляня себя за несдержанность. Он изначально не планировал вмешиваться в вокзальные разборки, но уж больно нагло вели себя «чавелы», обобрав беззащитную девчонку и тут же, не скрываясь, начав искать себе следующую жертву. Надо было наказать, хоть с его полудокументами делать это было небезопасно.

Пронесло… Всё представление заняло не больше сорока секунд. Группа поддержки и крышующие цыганок пэпээсники даже не поняли, что произошло. И настроение немного улучшилось, а ведь с утра было ни к чёрту, несмотря на близость родного дома.

Чувство, испытанное Распутиным в 1987-м, во время счастливого возвращения домой из Афганистана, повторилось. После полутора лет службы на Кавказе он спускался по эскалатору московского метрополитена совсем как тогда, после срочной «за рекой». Переход из войны в мирное время подобен прыжку с трамплина в бассейн, где вместо воды – абразивный песок. Психологи называют это посттравматическим синдромом – особым состоянием психики, не выдержавшей эмоциональных перегрузок, вызванных долговременной смертельной опасностью. Хотя на самом деле психика не выдерживает обратного перехода – из войны в мирное время.

В первую чеченскую он давался тяжелее сразу по многим причинам. Воюя в Афганистане, люди верили, что выполняют интернациональный долг, «афганцев» в СССР уважали, и это как-то оправдывало перенесённые тяготы. Чеченская кампания проходила на совершенно другом, крайне негативном для российских солдат информационном фоне. Кроме этого, Афганистан для советских людей был где-то там, в недосягаемой заграничной дали, а Кавказ – вот он, свой, родной, совсем под боком. Родители ещё вчера выбивали туда профсоюзные путёвки, киношники снимали «Кавказскую пленницу», уроженцы Кавказа – соседи по лестничной клетке.

Сейчас в этих живописных, гостеприимных когда-то местах озверело режутся представители «братских советских народов», а здесь, в Москве, все живут так, как будто ничего этого не существует. И в тесном вагоне метро никакого намёка на войну. Люди едут по своим мирным делам, читают газеты, обсуждают последние новости, просто сплетничают.

Слева шушукались ровесники Распутина.

– Представляешь, в два ночи звонок. Я, несколько уставший, вялый и сонный, говорю: «Алё». Слышу в трубке: «А куда я попала?» Отвечаю по инерции: «Ко мне…» Она: «Господи!» Я, ещё не проснувшись: «Вы мне льстите…» Так и познакомились.

Справа увлечённо беседовала московская интеллигенция.

– Это совершенно точно. Рак теперь излечим, причём без всяких лекарств. Моя подруга работает на кафедре биофизики, показывала мне плакаты с конференции, где на графиках опытов с крысами чётко видно, как при голодании кривая развития раковой опухоли падает и потом вообще превращается в прямую.

– Ага, значит, голодание замедляет развитие рака?

– Не только замедляет, но и фактически прекращает.

– Значит, эта прямая означает, что крыса выздоровела?

– Умерла.

– От рака?

– Нет, от голода…

Сзади, со спины, разговаривали о вкусной и здоровой пище.

– Представляешь, проходил мимо угла Кузнецкого и Неглинной – и что я вижу? Там, где был один из самых знаменитых московских сортиров, ныне ресторан «СИРАНО».

– Историческая преемственность, стало быть, сохраняется?

Гражданка. Какая она всё-таки стала чужая… Нет необходимости экономить слова, как на войне, где лишние звуки – это секунды. Их может не хватить, чтобы выжить самому или помочь выжить другим. На гражданке слово – пустой звук: вылетело, и не жалко. На войне не так. Очень часто цена неосторожному слову – жизнь, поэтому невольно учишься фильтровать.

Выйдя из метро, Распутин решил не искать ходячую справочную, а попытался самостоятельно сориентироваться в мешанине многоэтажек, описывая расширяющиеся концентрические круги возле метро, разглядывая попутно частную жизнь горожан и пытаясь понять невидимые, но существенные изменения, произошедшие в Москве за последние годы. Стихийно образующиеся блошиные рынки у каждой станции метро и даже у каждой остановки. Крикливая аляповатая реклама. Иномарки.

Но главное – грязь. Это отличительная черта всех девяностых. На улицах, на машинах, в кафе, в магазинах, в подъездах, в школах, в госучреждениях – грязь везде. Грязь и испанский стыд за свинарники, в которые превратились все без исключения города бывшего СССР. Стоило включить телевизор, увидеть и сравнить: в то время как в Германии или Японии граждане стараются блюсти чистоту, в странах бедных граждане мусорят прямо на тротуарах.

Казалось бы, никакого парадокса тут нет. Бедному человеку не до наведения порядка, ему лишь бы выжить. Однако теория разбитых окон говорит нам, что всё не так уж очевидно. Если человек идёт по чистой, ухоженной улице с аккуратными скамейками и красивыми домами, ему будет неловко кидать на асфальт скомканную пачку сигарет. Если тот же человек пойдёт по улице грязной, с выбитыми окнами домов и многочисленными похабными надписями на стенах, он уже не постесняется при необходимости даже нагадить на газон, что на ухоженной улице было бы для него совершенно немыслимо.

Мэр Нью-Йорка в своё время провёл натурные испытания этой теории. Он заставил городские службы максимально жёстко пресекать все мелкие правонарушения, которые создавали в городе атмосферу беззакония. Ловить безбилетников, моментально стирать граффити с вагонов метро, поддерживать центр города чистым. Прошло совсем немного времени, и уровень преступности в Нью-Йорке резко упал. Выяснилось, что в чистом, аккуратном городе люди менее охотно совершают правонарушения. Вот такие парадоксы и неожиданное влияние чистоты на уровень преступности. Мы не так уж далеко ушли от обезьян, и окружение влияет на наши поступки самым непосредственным образом.

Распутин, рассуждая про себя на эту тему, некоторое время брёл за каким-то мужиком, старательно повторяя его манёвры по перешагиванию луж и огибанию особо опасных участков подтопления. Вот он докуривает сигарету и нацеливается на рядом расположенный магазинчик. Возле магазинчика урна, но до мужика далековато. «Ну вот, сейчас докурит и швырнёт на тротуар или в лужу», – неприязненно подумал Григорий, как в то же мгновение ускоренный щелчком пальцев бычок описал эффектную дугу и упал в урну, даже не задев боковых стенок.

– Трёхочковый! – радостно вздёрнул руки мужик и начал шарить глазами по сторонам в поисках зрителей. Заметив бесстрастное лицо Григория, посмурнел.

Распутин ускорил шаг, выставляя вперёд кулак с поднятым вверх большим пальцем.

– Я всё видел! Круто было!

– Ты точно видел? Хух! А то я уже расстроился: думал, никто и не заметил такого красивого трёхочкового, – засмеялся мужичок.

– Я заметил, конечно! Супер!

Мужик на радостях пожал Григорию руку, и по его лицу поползла довольная улыбка.

– Тоже сюда? – кивнул он на торговую точку.

– Нет, я не местный, адрес вот ищу, совсем заплутал…

– Ого! – присвистнул мужик, взглянув на клочок бумаги с адресом. – Не то слово. Тебе ровно в противоположную сторону не меньше получаса асфальт топтать… Хотя тут недалеко троллейбус.

– Нет-нет, я лучше на своих двоих, – улыбнулся Распутин.

– Ну, бывай, спасибо за внимание.

Мужик ещё раз пожал Григорию руку и весело, чуть ли не вприпрыжку, рванул по своим делам.

«Умейте радоваться мелочам», – прочёл Распутин на рекламной вывеске того самого маленького магазинчика. «И то правда», – усмехнулся он про себя. Настроение окончательно выправилось.

Обнаружить нужную двенадцатиэтажку среди плотной крупногабаритной застройки удалось после долгого изучения окрестностей. Поднявшись на седьмой этаж и обратив внимание на новую железную дверь, перекрывающую коридор непосредственно перед входом в квартиры, Григорий остановился и задумался. Что делать? Где звонить? Куда стучать?

Пока он обследовал стены в поисках какого-нибудь сигнального устройства, за железной дверью послышались щёлканье шлейперного замка, приглушённые голоса, непонятная возня. Кто-то взвизгнул в ультразвуковом диапазоне, и тотчас раздался крик откуда-то из глубины дома:

– Нет, не убивай его! Только не здесь!..

Распутин автоматически отпрыгнул от двери, прижался спиной к стене у лестничного пролёта, сжимая в руке единственное оружие – перцовый баллончик.

Тяжело лязгнул входной замок, чуть приоткрылась бронированная дверь. Доктор, приготовившийся к броску, с удивлением обнаружил субтильную дамочку средних лет в домашнем халате, газетой подталкивающую к лестничной клетке паука приличных размеров. Из-за спины выглядывала мордашка девчонки-подростка, заворожённо наблюдавшей за операцией по выдворению членистоногого.

Гамма чувств на Гришиной физиономии была настолько искренней, что женщина, отправив паука последним взмахом газеты в свободный полёт, улыбнулась, плотнее запахнула халатик и смущённо спросила:

– Мы вас напугали своими криками, да?

– Есть немного, – выдавил из себя улыбку Распутин, отклеившись от стены.

– А вы к кому?

– Да вот приехал в гости к Михаилу Потаповичу и не могу прорваться через вашу «линию Мажино», – кивнул Григорий на железную дверь.

– Так вы тоже на юбилей?

– На какой… – начал было Распутин и осёкся.

«Ах, чёрт! – молнией сверкнуло в мозгу. – Конечно, как я забыл?! Именно в этот день в Афгане Полкан объявлял всеобщую амнистию, и счёт залётам начинался с чистого листа…»

– Если вы имеете в виду юбилей Михаила Потаповича, – улыбнулся он насторожившейся женщине, – то честно признаюсь, хозяюшка: нет! К сожалению, только по делам, хотя Михаил Потапович, как командир моего полка, заслуживает большего внимания.