Сегодня вечером звукооператоры в своих шатрах, замыкающих кольцо из динамиков, выпивают и ставят музыку. Это ребята из Candle Sound System, они отвечают за местный звук и, пока на сцену не вышли звезды дэнсхолла XXI века, крутят классические треки. Старая песня Боба Марли Chances Are вызывает гул одобрения и крики: «Вот это хит!» Балладе уже тридцать лет, и под нее не потанцуешь. Но это больше чем просто песня. Это сладкое эхо первых лет после обретения независимости, времени, когда Марли еще не был мировой звездой, но уже был голосом молодой нации, полной надежд и гордости. Кажется, что здесь каждый, вне зависимости от возраста, знает песню наизусть. Они поют: «Хоть дни мои и наполнены тоской, / Я с надеждой смотрю в будущее»^[25].

Диджей из Candle перемещает толпу во времени и ставит трек Денниса Брауна. Снова раздается одобрительный рев, на сей раз сопровождаемый звуками клаксонов. В ночном небе над темным морем зажигаются сотни огоньков зажигалок. Когда Браун поет первые строчки: «Знаешь ли ты, что нужно для революции?^[26]» – молодежь выпускает огненные струи из аэрозольных баллончиков. На заре нового века они воссоздают древний библейский образ: фиолетовый закат разрезают всполохи пламени, огненные языки лижут ночное небо, как было предсказано и предначертано историей.

У блюза был штат Миссисипи, у джаза – Новый Орлеан. У хип-хопа есть Ямайка. Пионер хип-хопа диджей Кул Герк провел раннее детство в том же дворе на Секонд-стрит, что и Боб Марли. «Они говорили, что из Тренч-тауна никогда не выйдет ничего хорошего, – говорит Герк. – Что ж, из Тренч-тауна вышел хип-хоп!»

Регги, как часто говорят, старший родственник рэпа. Однако их история основана не только на музыке. В 1970-е годы поколение рутс, к которому относился и Марли, стало первым поколением, вошедшим во взрослую жизнь после обретения независимости от Великобритании в 1962 году. Оно столкнулось с кризисом национальной идентичности ямайцев, глобальной реструктуризацией экономики, имперскими замашками со стороны правительства и ростом уличного насилия. Увидев, что политика перестала приносить плоды, поколение рутс вложило силы в культуру, распространив ее далеко за пределы Ямайки. Они познакомили страны третьего мира с глобальной поп-культурой. Их история стала прологом к эпохе поколения хип-хопа – его скрытой даб-стороной. «Кто-то – лист, а кто-то – ветка, – пел Боб Марли. – Ну а я – корни»^[27].

ПРОЩАЙ, ТЕБЯ ЗОВЕТ РАСТАФАРИ^[28]

Семидесятые – время подъема национальной гордости на Ямайке.

Ключевую роль в этом сыграл песенный конкурс. Одним из первых музыкальных продюсеров, которые стали записывать музыку коренного населения, был Эдвард Сиага, высокопоставленный консерватор из Лейбористской партии Ямайки (ЛПЯ). В 1966 году он учредил ежегодный Ямайский музыкальный фестиваль. Конкурс поддерживал молодую музыкальную индустрию Ямайки и способствовал определению национальной идентичности. Фестиваль помог состояться таким звездам, певшим на ямайском патуа и связывавшим себя с гетто, как группа Toots and the Maytals, а также Эрику Дональдсону. Сиага гораздо раньше своих современников понял, что Ямайка – это место, где непросто определить границу между музыкой и политикой.

Однако экономика, всё еще связанная соглашениями времен колониальной зависимости, трещала по швам. Выращивание бананов требовало государственной поддержки и ценового регулирования. Добыча бокситов и туризм – отрасли, которые приносили больше, чем в них вкладывали, – развивались, но недостаточно быстро для острова, больше трети трудоспособного населения которого не имели работы. В области экономики мечты, связываемые с официальным национализмом, рухнули.

Растафарианство предлагало веру, историю, пророчество, освобождение и народный национализм, противопоставленный национализму официальному. Растафарианцы следовали учению черного националиста Маркуса Мосайи Гарви. Он родился в 1887 году в деревушке Сейнт-Эннс-Бей на севере Ямайки. Его мать изначально хотела назвать сына Моисеем. Позже это желание всё-таки сбылось – миллионы его последователей из черных диаспор на Карибах, в Северной и Центральной Америке и в Африке провозгласили его Черным Моисеем.

Под впечатлением от книги Букера Т. Вашингтона Воспрянь от рабства, потрясенный плачевными условиями жизни чернокожих фермеров и рабочих, занятых на строительстве Панамского канала, Гарви вернулся на улицы Кингстона проповедовать черное освобождение и возвращение в объединенную Африку. В 1914 году он основал Всемирную ассоциацию по улучшению положения негров. «Проснись, Эфиопия! Проснись, Африка! – говорил он своим последователям. – Давайте работать ради создания свободной, искупленной и могущественной нации. Да будет Африка яркой звездой в созвездии наций».

Два года спустя Гарви уехал в Гарлем, после того как его последователи узнали, что он тратил на жизнь средства из фонда организации. В Соединенных Штатах проблемы с финансовой отчетностью еще не раз будут использованы против Гарви, ставшего политической мишенью для молодого чиновника из Министерства юстиции Джона Эдгара Гувера^[29]. Хотя репутация Гарви оказалась запятнанной, его слова по-прежнему звучали как слова пророка: «Мы, негры, верим в Бога Эфиопии, вечного Бога – Бога Сына, Бога Святого Духа, единого Бога во веки веков». К середине 1930-х бывшие последователи Гарви нашли Бога в лице императора Эфиопии, урожденного Рас Тафари (Рас по-амхарски означает «герцог», а Тафари – фамилия королевской семьи), взявшего при коронации имя Хайле Селассие, что в переводе с древнеэфиопского языка означает «Сила Троицы».

Для последователей растафарианства Селассие был богом во плоти, царем всех царей, героическим львом Иуды^[30], искупителем и освободителем черных масс, уверовавших в пророчество Гарви. Растафарианство вобрало в себя мессианство и милленаризм, антиколониализм и черный национализм, придав идее превосходства черных духовный, политический и социальный характер. Религия быстро обрела последователей в нищих гетто на западе Кингстона, особенно в районе Бэк-о-Уолл, где растафарианцы соорудили трущобы из кусков дерева и листов жести. К середине 1960-х на фоне постоянных стычек с колониальными властями влияние растафарианства на жителей окрестных районов неуклонно росло.

Благодаря музыканту по имени Каунт Осси растафарианцы познакомились со стилем бурру. Это искусство, пришедшее из Африки рабовладельческих времен, дожило до наших дней и добралось до гетто Кингстона уже после отмены рабства. В основе бурру – игра на трех барабанах: большом басовом, барабане поменьше – фунде и самом маленьком, отбивающем ритм, – акетте. Лучший барабанщик берет в руки акетте, звуки которого, по словам исследовательницы Верены Рекфорд, наполняются красками, темпераментом и настроениями протеста и сопротивления [1]. Позже диджеи (на Ямайке так называли рэперов), чьи голоса эхом разносятся поверх регги-инструменталов, станут имитировать звучание акетте.

Каунт Осси дал растафарианцам средство для выражения их идей. Таким образом, от одних трущоб к другим, игра на барабанах распространилась по всему Кингстону. Осси принимал в убежище на холме Уарейка многих влиятельных ямайских музыкантов, игравших ска, рокстеди и регги. Во многом благодаря его усилиям ямайские музыканты стали смешивать популярный ритм-н-блюз Нового Орлеана с элементами народной музыки менто, танцевальными и музыкальными традициями Джанкану^[31], кумина^[32] и культов Возрождения Сиона^[33], создавая, таким образом, новое звучание.

В то время как идеи растафарианства – поначалу завуалированно, затем всё более явно – проникали в популярную музыку, власти стремились представить растафарианцев последователями эксцентричного культа. Многие цветные ямайцы, работающие в поте лица, разделяли это мнение. Кул Герк вспоминает: в Кингстоне, когда он был ребенком, его учили, что любой, кто носит дреды, – негодяй. С 1966 года растафарианцы постепенно перестают быть маргинальной частью общества и становятся его подавляющим большинством. Двадцать первого апреля Хайле Селассие прилетел на Ямайку, где его приветствовала толпа из более чем ста тысяч последователей. Когда самолет приземлился, шедший до этого дождь прекратился – всеми это было воспринято как знак.

«Я помню, как смотрел это по телевизору, – вспоминает Кул Герк. – Люди набивались в автобусы и грузовики, ехали на велосипедах, на чем только могли добирались до аэропорта ради человека, в котором они видели бога. Именно тогда Ямайка узнала о появлении могущественной силы.

Когда приземлился самолет, они выбежали на взлетную полосу, – продолжает он. – Хайле Селассие вышел, посмотрел на людей, затем вернулся обратно в самолет и заплакал. Он и не подозревал, что его так любят». Растафарианцы были полны энтузиазма, а их ряды пополнялись новыми последователями.

Однако три месяца спустя в истории случился еще один крутой поворот. Министр общественного развития и благосостояния Сиага нуждался в новой политической базе. Лидер ЛПЯ, бывший музыкальный продюсер и покровитель искусств, оказался амбициозным человеком с опасными связями. На одном из митингов он утихомирил особо буйных, сказав собравшимся: «Они думают, что такие крутые, а я могу привести сюда толпы из Западного Кингстона. И мы наведем здесь порядок в любое время и любым способом: на огонь мы ответим огнем, а на кровь – кровью» [2].

Сиага нацелился на гетто Бэк-о-Уолл на западе Кингстона, в трущобах которого жили последователи Бобо Ашанти и члены двух других растафарианских общин. В этих районах голосовали за оппозиционных социал-демократов из Народной национальной партии (ННП), и Сиага хотел их зачистить. Утром двенадцатого июля вооруженная полиция распылила в воздухе слезоточивый газ и разогнала жителей гетто при помощи дубинок и ружей. Вслед за полицией прибыли бульдозеры, сровнявшие лачуги с землей. «Когда первая часть бараков была разрушена, – писал Леонард Барретт, – откуда-то появился огонь, испепеливший все остальные, прямо на глазах у пожарных» [3].

На этом месте Сиага построил новый жилой комплекс Тиволи-Гарденс и разместил в нем избирательный округ сторонников ЛПЯ. Для того чтобы защищать район и расширять территории ЛПЯ, он нанял молодых бандитов из группировки с говорящим названием «Феникс» и выдал им оружие [4]. Так для будущих поколений были очерчены границы.

«И вижу я это своими глазами, – пели ребята из Culture в песне Two Sevens Clash спустя десятилетие. – Лишь проект застройки проводит между нами черту»^[34]. Кто-то может заметить, что слова «политический» и «апокалиптический» очень созвучны… Случайно ли?

ВСЕМИРНОЕ ПРИЗНАНИЕ БУНТА ПОКОЛЕНИЯ РУТС

В 1973 году ямайская индустрия звукозаписи находилась на грани крупного международного прорыва. До этого на острове иногда записывали хиты, такие как My Boy Lollipop Милли Смолл, набравший популярность в увеличивающемся вест-индийском иммигрантском сообществе Британии и прорвавшийся в американский топ-40. Но международный дебют бунтарей из третьего мира состоялся благодаря фильмам и музыке.

Фильм Перри Хенцеля Тернистый путь (The Harder They Come), в 1972 году вышедший на Ямайке, а через год – в мировой прокат, стал портретом Ямайки, знакомой лишь немногим янки. В первой сцене загородный автобус едет по узкой дороге мимо жутких кокосовых пальм, обезглавленных недавним штормом, с изъеденными болезнью листьями и плодами. Певец Джимми Клифф сыграл Айвана О. Мартина – крестьянина, который следует привычным маршрутом из родного села в бетонные джунгли – метафорическое путешествие только что освобожденной нации в современность. Но фильм не задумывался как история прогресса.