Послание всё больше становилось в духе поколения рутс и всё больше радикализировалось. Осенью 1968 года правительство под руководством ЛПЯ запретило литературу движения «Черная сила», а также объявило вне закона легенду панафриканского активизма Уолтера Родни из Университета Вест-Индии. Последовавшие вслед за этим протесты, охватившие Кингстон, были жестоко подавлены. Однако это не остановило электорат от курса на леворадикальность. Интеллектуалы, начитавшиеся Малкольма Икса, социалисты, зараженные идеями Кастро, изнуренные работой представители среднего класса, требующие стабильных цен, едва сводящие концы с концами бедняки без радужных перспектив, даже растафарианцы, которые, как правило, неохотно принимали участие в том, что Питер Тош называл вавилонской говносистемой, – все требовали перемен. Гимны страдальцев овладели саунд-системами. Сопротивление, оказываемое жанру рутс-регги, в итоге сошло на нет: жанр проник на радиостанцию JBC. Слушатели возвращались домой с танцев на районе и требовали, чтобы такие песни, как Better Must Come^[44] Делроя Уилсона и записанная The Wailers вместе с Перри Small Axe, звучали в дневное время. Бернинг Спеар^[45] так описал настроения того времени: «Люди знают, чего хотят, поэтому идут и добиваются этого» [10].

По сравнению с Сиагой, годами работавшим на стыке между культурой и политикой, кандидат от социал-демократов ННП Майкл Мэнли был новичком. Но по мере приближения выборов 1972 года Мэнли стал появляться на политических митингах вместе со своей «исправительной розгой»^[46], которая якобы была дарована ему Хайле Селассие. Это явно свидетельствовало о признании политиком растафарианства, популярного среди бедноты. Розга, по его словам, поможет ему искоренить несправедливость. В соответствии со своим новым имиджем он отзывался о регги как о «народном языке» и выбрал в качестве слогана для своей кампании песню Better Must Come Уилсона. На следующий год ННП вытеснила ЛПЯ из правительства. По словам Лори Гунста, в 1970-е Ямайка «бредила высокой сознательностью и большими ожиданиями» [11].

Но лучшие дни так и не наступили. Ямайку разрывали СССР и США, противоборствующие в холодной войне, и глобальные экономические проблемы.

Социал-демократическое правительство Мэнли протолкнуло ключевые социальные реформы: избирательный возраст был снижен до восемнадцати лет, среднее и высшее образование стали бесплатными, был установлен минимальный размер оплаты труда. Но как только Мэнли попробовал восстановить отношения с Кубой и наладить сотрудничество с социалистами на Карибах и в Африке, внимание со стороны ЦРУ резко усилилось и лидеры стран первого мира отозвали финансовую помощь и инвестиции. Если в 1971 году Ямайка получила от Соединенных Штатов финансовую помощь в размере двадцати трех миллионов долларов, то к 1975 году эта сумма сократилась до четырех миллионов [12].

Экономический спад, связанный с мировым топливным кризисом, сильно отразился на ямайском долларе, положив начало экономическому хаосу. Цены выросли в три раза, а зарплаты сократились вдвое: теперь на них можно было купить лишь одну шестую того, что можно было позволить себе прежде. Профсоюзы устроили беспрецедентное количество забастовок: между 1972 и 1979 годами их прошло более трех сотен.

Североамериканские банки отказывались продлевать льготные займы. В период с 1975 по 1980 год долг Ямайки достиг двух миллиардов долларов, что равнялось девяноста процентам ВВП страны [13]. После ожесточенной внутренней борьбы ННП всё же удалось изменить курс и одобрить чрезвычайный кредит от Международного валютного фонда (МВФ), который, в свою очередь, потребовал введения мер жесткой экономии, породивших дефицит товаров и массовые увольнения. План МВФ на долгое время погрузил экономику острова в хаос, уничтожив целые отрасли. Для того чтобы выплачивать стремительно увеличивавшийся долг, ННП повысила налоги, вынудив компании во многих отраслях бизнеса покинуть остров.

В 1973 году между враждующими группировками кингстонских кварталов произошла перестрелка. Сперва Мэнли ввел на острове режим «повышенной дисциплины», позволив полиции совершать обыски без решения суда и устраивать облавы, а также проводить с военными совместные операции. Затем он учредил специальный Оружейный суд, который приговаривал владельцев незарегистрированного оружия и торговцев оружием на черном рынке к пожизненному заключению.

К концу 1976 года, когда Мэнли объявил чрезвычайное положение – ямайский эквивалент военного положения, стало очевидно, что насилие по большей части было политически обусловленным. В кварталах Кингстона банды защищали свои территории. Сиага давно понял, что лидеры преступных группировок могут быть полезными для партии: во время выборов они обеспечивали голоса, а всё остальное время воевали друг с другом. Взамен политики обещали обеспечить главарей районных банд работой, поддержкой и социальными программами, бандиты же организовывали молодежь в рабочие бригады или вооруженные отряды.

Дэнсхолл-диджей Баунти Киллер, выросший в 1970-е и 1980-е в районе Ривертон, рассказывает: «Мы любили политику. Нам было интересно, когда приходил член парламента и говорил: „Парень, мы хотим сделать то-то и то-то“. Мы, бедные люди, искали помощи и надежды на Ямайке и слушали, что скажет правительство, – добавляет он. – Но никакой надежды, вообще никакой. Они просто водили нас за нос, чтобы завладеть нашим вниманием» [14].

В 1974 году певец Литл Рой заявился в «Черный ковчег», чтобы записать настоящую мольбу о мире под названием Tribal War. Постоянное появление новых версий этой композиции в течение трех следующих десятилетий свидетельствовало о непрекращающемся насилии со стороны политических банд.

Пока Сиага и члены ЛПЯ критиковали правительство Мэнли в парламенте, бандитские группировки ЛПЯ обстреливали районы ННП и забрасывали их коктейлями Молотова. ННП отвечали тем же – око за око и зуб за зуб. Когда в январе 1976 года пожарные приехали в Рему^[47], территорию под влиянием ЛПЯ, они столкнулись с молодежью, которая кидала в них камнями с баррикад из подожженных покрышек. Хижины потушить не удалось, они сгорели [15]. Мэнли считал, что насилие – часть дьявольской сделки между ЦРУ и проамерикански настроенными ЛПЯ: пули Вашингтона на ямайских улицах. В мемуарах он писал: «У меня нет никаких сомнений в том, что в тот год ЦРУ работали на Ямайке и через своих агентов дестабилизировали обстановку» [16].

Когда оружие и деньги оказались в руках оппозиционной партии, развязавшаяся племенная война перешла на новый уровень. Смог поднялся над цинковыми крышами ямайских кварталов. Райгины в зеленых цветах ЛПЯ и красных ННП наводнили гетто. В мае ситуация накалилась до предела: гангстеры окружили и подожгли многоквартирный дом на Оранж-Лейн в Западном Кингстоне, в огненной ловушке оказались пятьсот жильцов. Боевики открыли огонь по прибывшим на место происшествия полицейским и пожарным. В пожаре погибли одиннадцать человек. В парламенте разгорелись дебаты о том, какая из партий виновата в трагедии. До следующих выборов еще сотни людей были убиты.

Во время разгоревшихся племенных войн середины 1960-х The Wailers записали Simmer Down – песню, наставляющую воинствующих «держать в узде свой нрав». Боб Марли встретился с Ли «Скрэтчем» Перри на студии «Черный ковчег», чтобы записать еще один трек – Smile Jamaica, призванный успокоить гетто, и согласился выступить 5 декабря бесплатно на одноименном концерте. Услышав эти новости, ННП назначила выборы на 20 декабря и демонстративно приставила вооруженную охрану следить за безопасностью жилища Марли на Хоуп-роуд, 56. Марли был в ярости. Как и многие растафарианцы, он поддержал Мэнли и ННП в 1972 году, но теперь путь, по которому вели страну их политические игры, вызывал у него отвращение.

За две ночи до концерта вооруженная охрана загадочным образом исчезла. Спустя несколько минут шесть убийц вошли в особняк. Риту Марли ранили выстрелом в голову, менеджер Дон Тейлор принял на себя пять пуль, предназначавшихся Бобу; последняя пуля попала в левую руку Боба, оставив ожог на груди. В день шоу Боба привезли на коляске в Парк национальных героев, где собралась толпа в восемьдесят тысяч человек, среди которых был и Мэнли со своей свитой из ННП. Марли отыграл триумфальный концерт, а затем отбыл в добровольную ссылку на Багамы.

Ходили слухи, что за нападением стояли люди из ЛПЯ или даже ЦРУ. Стало очевидно, что насилие опасно близко подобралось к сердцам людей.

ДАБОВАЯ СТОРОНА

И они пели о стычках и о войне. От фантазий о далеком и свободном африканском небе в таких песнях, как Santa Massa Gana группы The Abyssinians, Africa коллектива The Mighty Diamonds, A Place Called Africa Джуниора Байлза или Dreamland Банни Уэйлера, они перешли к мольбам о помощи в борьбе с насилием, порожденным расколом в обществе.

Ballistic Affair Лероя Смарта стала трагической весточкой из охваченной пожарами опасной зоны Седьмой улицы – военизированной границы между Ремой и Конкрит Джангл^[48]. Считалось, что насилие по большей части – дело рук банды из Джангла:

Мы пили из одной чаши, готовили итальянское рагу,

Играли в футбол и крикет, как братья.

Теперь ты ходишь по Джунглям.

Может, ты тот, кто борется с Ремой,

Встал и пошел на брата^[49].

Максу Ромео и Ли «Скрэтчу» Перри удалось уловить царящую в районах атмосферу. Ромео рассказывал Дэвиду Кацу^[50]: «У меня была песня War In A Babylon, в которой я пел: „На улицах опасно, на улицах страх“. Я принес ее [Перри] и спросил: „Тебе нравится?“ Он с энтузиазмом ответил: „Ага, но только не опасно и не страх, а sipple out deh“. И я сказал: „Да, это звучит“, потому что слово „sipple“ означает „slippery“^[51], что также значит, что на улицах скользко» [17]. В новом припеве Ромео вопрошал: «Так и что нам делать?» – и ответом было: «Ну, выскользнем оттуда». В кульминации песни лирический герой взбирается на вершину холма, а опаляемый лучами солнца Кингстон взрывается:

Я сижу на вершине горы

И смотрю, как полыхает Вавилон.

Полыхает!^[52]

К этим образам добавлялся Айван из «Тернистого пути» – рифовая рыба, сопротивляющаяся течению океана, цветной всплеск в приливной волне; преследуемый полицией и врагами, совершающий последний рывок через гетто, он оставлял на бетонных стенах надписи, гласившие: «Я был тут, но ищез», и хохотал, понимая, что стереть память о нем не под силу ни одному политику. И словно предостерегающий дымок, вьющийся над крышами лачуг, он провозглашал: «Я ПОВСЮДУ». Выжить – само по себе достаточный повод для праздника.

В то время как певцы и диджеи находили слова для выражения скорби или побега от реальности для страждущих, музыка страха без слов – даб регги – двигалась напролом в самое сердце тьмы. В Revelation Dub ритм едва поддерживался хай-хэт^[53]: протяжными звуками удара, возникающими в результате фазирования. Вокал Ромео то затихал и становился похож на гул отдаленных уличных протестов, то распадался на внезапные бессмысленные вскрики «Варинна! Балварин!», будто никаким, даже предостерегающим, словам не осталось доверия. Риддим, который Марли позже адаптирует для песни Three Little Birds с ее ясным припевом и словами, словно был спущен с цепи, его связность и убедительность были подорваны. Звучание Перри было воплощением того самого скользкого ужаса. Даб отвечал на вопрос: что это за зеркало, которое отражает всё, кроме смотрящего в него человека?

В дабе имелась поразительная цикличность. Он взорвал танцполы тогда же, когда ямайские кварталы взорвались насилием. Даб был оборотной стороной пластинок с мечтательными песнями социал-демократов или апокалиптическими напевами проповедников растафарианства. Как рассказывал историк регги Стив Бэрроу, «в прямом и переносном смысле музыка даб – „другая сторона“. Есть верх и низ, есть сторона A и сторона Б. Мир диалектичен».

Когда столкнулись две семерки, даб был на пике благодаря альбомам Перри (Super Ape), Кита Хадсона (Brand), группы Niney the Observer (Sledgehammer Dub), могучей двоицы – Джо Гиббса и Эррола Томсона (Under Heavy Manners, State of Emergency, серия African Dub All-Mighty), Филиппа Смарта (Tapper Zukie In Dub от Tapper Zukie), Гарри Муди (серия The Dub Conference) и, конечно, стараниям главного мастера даба всех времен Кинга Табби.