При слове «радуга» пора появиться мне. Потому что это я увидел ее. Если кто-то и заговорил о ней, то это я. Вообще я ничего не говорил. Но я знаю. Потому что я замечаю больше, чем остальные, и осознаю тоже больше. Я молча наблюдаю, кто пришел, что сказал, какое выражение на чьем лице и где появилась радуга. Для этого я должен оказаться в нужном месте в нужный момент и видеть все собственными глазами.

Я появляюсь на радуге. И вот мне представился случай. Я расскажу о радуге все и буду выпрыгивать на этих страницах в свойственной ей манере, чтобы просиять на миг.

Радуга сияла. В стакане пива, который я держал для своего приятеля на вечеринке, куда тоже был приглашен. Вслед за Сидом я пошел в комнату его бабушки, там Сид поднял трость и начал свое представление.

Клац-бац-клац – Сид разложил-сложил трость, и все бабочки разом запорхали вокруг. Везде бабочки, бабочки, бабочки… Вау! Воздух наполнился всеми цветами. Бабушка Сида все время болела, старость – вот как называется эта болезнь. Его дед умер. И что ей остается? Все тот же синдром. Лежит не вставая. Как ни приду – она в кровати.

Но уж больно заразительно смеялся мой взбалмошный друг. Даже мертвый встанет с погребального костра, чтобы посмотреть, кто так смеется. Но я не такой. Я…

Я здесь не для того, чтобы рассказывать про себя. Это не моя история, я не ее персонаж, и во мне нет никакой надобности. Но и одна страница – сцена. Даже если кто-то не имеет к ней отношения, но под незначительным предлогом получает возможность выйти, только посмотрите, с какой радостью он пытается продлить этот миг. Например, в одном эпизоде актер говорит «дождь», тогда кто-то типа меня выходит на сцену, чтобы «пш-ш-ш» – и пролить потоки дождя из водного пистолета. Он появляется только для этого, но теперь, когда он на сцене, уйти оттуда стоит больших усилий. Он тянет свое «пш-ш-ш» настолько долго, насколько это возможно, и, помогая рукой, поднимает ногу вверх, чтобы привлечь внимание зрителей и продлить момент славы.

Как если бы бедного школьного учителя сделали личным секретарем главного министра, потому что он принадлежал к той же касте. Три года над ним ежедневно всходила полная луна. Он самоотверженно опробовал все: ростовщичество, взяточничество, распутство, «Мерседес», заграничные поездки и всевозможные махинации. Отремонтировал и украсил дом, выдал дочь замуж, пристроил на работу сына и племянника, а потом, когда закончился срок службы, как корова, покорно вернулся на привязь благородного бедного учительства. Но пока была возможность, он раз за разом возвращался на сцену, чтобы исполнить свою роль.

Я в таком же положении. Не могу упустить случай. И раз за разом буду выходить сыграть свою роль. Если вы пропустили первый кадр, то теперь смотрите в оба!

Самолюбие не позволяет мне врываться насильно. Меня будут выпихивать и не дадут находиться здесь долго. Тогда уж лучше я успею выдать свои несколько строк до того, как меня выставят, и тихо ретируюсь. Мой выход продлится пару мгновений. Достаточно, чтобы сказать:

– Радуга сияла. Я увидел первым. Не могу сказать, видел кто-то еще или нет. Но я видел.

Мы зашли в комнату. В руках у нас были стаканы с пивом. «Как душно», – подумал я. Сид взял трость и подпрыгнул. Но пиво не пролил. Я спросил разрешения и открыл окно. Снаружи на дереве висел порванный воздушный змей. Взметнулись бабочки. Возможно, змей качнулся. Бабушка Сида повернулась на другой бок. Ей пришлось открыть глаза.

– Ба, а ну вставай, лентяйка! Ты, что собираешься всю зиму проспать? Холода, зима, холода… – Сид приподнял ее подушку, устроился рядом и начал петь о том, как они полетят по небу, усевшись на трость. – Хватит хр-р-р-хр-р-р-хр-р-р, – затянул он, подражая ее храпу. Обняв ее, он принял картинную позу с тростью. Поза есть, должно быть и фото. А кто будет снимать? Ваш покорный слуга. Достал мобильник, а кому отдать стакан? Сиду. Тогда свой стакан Сид вручил бабушке:

– Несносная девчонка пьет пиво. Скорее фоткай!

– Не-е-не-е-е, – заканючила бабушка Сида и как будто улыбнулась, тогда-то и выскочила она – радуга. Я сам видел. То ли цвета взметнулись от воздушного змея, то ли от бабочек, радуга выскочила и, нырнув в бабушкин стакан, поплыла. Потом она сверкнула в бабушкиных глазах. Сверкнула там, сверкнула здесь. А та, что в глазах, сияла ярче всех. Все схвачено на фото: и радуга, и ее отражение. Не верите, приходите и посмотрите сами. Что еще тут скажешь?

Да я и не могу больше ничего сказать, потому что не могу стать героем этой истории. Но и я был на вечеринке. Это была даже не вечеринка, а торжественный прием, который должен запомниться. Туда пришли все, включая меня, и я был свидетелем появления радуги. Потому и сказал об этом. Но мое время вышло. Я кланяюсь и покидаю эти страницы. Все, что будет сказано дальше, буду говорить уже не я.

21

Дыхание похоже на маленькую букашку. Когда начинает исчезать, то становится крошечным от удушья и, пробираясь между холодными порывами ветра и вдохами-выдохами находящихся вокруг людей, остается невредимым. Букашка проделывает свой путь внутри старой Матери, лежащей без движения, и пытается проникнуть в отверстие, где сможет укрыться от настигающего ее тяжелого дыхания. Отверстия устроены так, что, чем дальше забираешься, тем шире они становятся. Дыхание-букашка, превратившись в долото, пробивает собственное удушье, чтобы потом пронзить тьму, увидеть свет и глотнуть воздух.

Воздух и свет. А если на их пути попадется вода, то между облаками протянется разноцветный лук.

Лук между облаками? Это еще что? Радуга?

22

Это был не последний ужин, а последний обед. Такой, чтобы запомнили все. В тот день солнце получило специальное приглашение явиться во всем своем великолепии. Стояли последние дни зимы, и Старший должен был скоро выйти на пенсию. Все это придавало еще больше оттенков золотому сиянию солнца. А после лишь оставшимся от него клочьям света будет уготована счастливая доля. Покинув этот дом, они повиснут в низком пыльном небе, а черный воздух, тяжелый как железо, став дребезжащим скутером, будет разбрасывать их по городу среди сбившихся в кучки домов и автомобильных пробок. Увидев эти ошметки, только немногие смогут представить солнце в его полном великолепии, и их сердца наполнятся радостью. Но пока еще есть несколько дней на этой лужайке, среди этих хризантем – пожалуйте к нам, о солнце-махараджа!

Солнце редко пренебрегает приглашениями чиновника, уходящего в отставку. Наверняка знает, что тот из шкуры вон вылезет, чтобы забабахать такую вечеринку, о какой предыдущий чиновник даже не мечтал. Поплывут такие ароматы, зазвенит такой смех, тела будут блистать такими украшениями… будут сады и клумбы, стол и стулья, слуги, одетые в могольские костюмы. При виде всего этого я засверкаю ярче и ярче, и вряд ли кто-то там, на земле, заметит, как я, подняв своими пальцами лакомый кусочек, растоплю его собственным жаром, втяну с теплым воздухом и тоже отведаю заветных яств. Так, как подобает Его Сиятельству. Мне нет нужды ни кусать, ни жевать.

Кто знает, какая часть мира погрузилась во тьму, чтобы солнце, оставив всю свою работу, пожаловало сюда в сопровождении целого оркестра. Музыкантов столько, что хватит на свадебную процессию. Фейерверки. Каких только чудес не показывает солнце! Спадает по ветвям водопадом, бурлит рекой по стенам, вспыхивает факелами среди листьев, загорается язычком пламени в корзинках с подарками, превращая их в лампады. Мерцает. Закручивает листья нима искрящимися прялками. Небу тоже досталось от его шалости – позолотило кудри облаков и теперь играет с ними, покачивая. Или наряжает облака в юбки, сшитые из желтого сияния, хватает их ладони, быстро-быстро вращает, и облака разражаются золотистыми переливами смеха. Люди внизу не слышали их только потому, что нежная зеленая трава, по которой они ходили, сама раскачивалась в янтарных волнах, отчего несколько дам на высоких каблуках и господ в брендовых ботинках не устояли на ногах, а другие, хоть и не спотыкались, но пошатывались, одурманенные чем-то другим.

Хризантемы скакали, как футбольные мячи, им не было никакого дела до того, куда они попадут, выживут или умрут, будут ютиться в горшке в какой-то квартире или щеголять во всей красе в саду следующего чиновника. Они кокетливо кивают и склоняются над каждым подносом, проплывающим мимо, как будто и им предназначены свои напитки и закуски по случаю торжества.

Попытки пробудить Мать к жизни продолжаются и в этот день:

– Скажи Маме, солнце вышло!

Этот великолепный прием был увековечен в государственных документах. Ах, какой же восхитительный обед устроил Старший! Здесь были все самые важные персоны. Должностные лица со стажем и только что назначенные, наследники княжеств, такие как наваб Мамдота Бахадур и махараджа Дрангадхры, фабриканты, такие как Багхелу Рам и владелец автозаправки, кинозвезды, такие как Надия Ашарфи и Панчу Кумар, писатели и журналисты, такие как Туту Голди и Барбара Чхатри, и еще много именитых и знаменитых гостей. Говорят, каждый год находится кто-то новый, кто говорит, что был на той вечеринке, – такая знаменательная она была. Те, кто не смог там присутствовать, испытывают комплекс неполноценности и, чтобы сохранить лицо, вынуждены теперь врать. Правда, были и те, о чьем отсутствии знали все, например старший офицер таможенной службы в отставке, которая в это время уехала на Бали, чтобы оформить в собственность новый дом. У нее есть дома по всему миру: один в Калангуте в Гоа, в деревне Гондаур округа Газипур, в городе Перу, штат Массачусетс, в лесу, где, если услышишь стук в дверь и откроешь, увидишь на пороге медведя, который, соединив ладони и склонив голову, ждет, чтобы его пригласили внутрь и угостили медом; один в Горбьо во Французских Альпах; один где-то на побережье в Дании, еще один в Венгрии; один в Эдмонтоне в Канаде, один на юге у какого-то храма; один в Южной Америке рядом с затерянным, но до сих пор существующим племенем, и, возможно, еще пара домов где-то в других местах, но приглашение с Бали поступило как раз сейчас, и нужно было ехать, тем более дело международное, и что с того, что работаешь на таможне. Но все остальные присутствовали, и восторг был на пределе, потому что, пока ты у власти, ты популярен и все выстраиваются в очередь на прием, но стоит власть потерять, исчезнет и все остальное.

В тот день все немного пошатывались на лужайке в доме Старшего – такая уж была пьянящая атмосфера. Цветы кокетливо кивали, облака раскачивались, листья трепетали, трава подскакивала, люди спотыкались, солнце подкрашивало воздух.

– Скажи Маме, цветы распустились!

Контроль был окончательно потерян, когда посуда, керамическая и фарфоровая, тоже начала выплясывать. И падать. На слуг посыпались ругательства:

– Вы что там, пиво тайком прихлебываете, пока разносите?

Но там, где трепещут листья, ликуя вскидывается трава, игриво танцует солнечный свет и порывы ветра влетают в дом Старшего и вылетают обратно, как стайка девчонок, упреки перекатываются туда-сюда и никого не цепляют.

Ах, ох! Как же чудесно! Танцы, песни, беседы.

– Открой окно в комнате Мамы!

А что за ароматы. С одной стороны вдоль лужайки стоят накрытые столы. Китайская еда, индийские закуски, бургеры, паста. Барбекю, грибы, картошка, сладкий перец, сикх-кебаб, лук, решми-кебаб, ананас. Пури и качори с помидорами, зеленым горошком и чечевицей. Плов, палак-панир, баранина, курица, рыба. Джекфрут, алудам, парвал, фаршированный горький огурец. Доса, идли, уттапам из равы, риса и суджи. Прилавок с пиццей и прилавок с пао-бхаджи. Салаты и фрукты отдельно, каких только нет! Разве есть нужда в алкоголе там, где пьянит сама атмосфера? Но на дворе век изобилия, и это дом очень большого чиновника, поэтому и напитков не счесть: охлажденное пиво, джин, спрайт, фруктовый сок, водка, белое вино, розовое, гранатово-красное, ярко-красное, темно-красное, агатово-красное, кола, пепси, ласси, шиканджи, джалджира – все блестит и сверкает.