Сара Хорнсли: Плохая кровь

Посвящается моим родителям, Вэл и Берни, которые научили меня тому, что никакая мечта не бывает слишком большой

Tok. Дом лжи. Расследование семейных тайн

Sarah Hornsley

Bad Blood

Copyright © Sarah Hornsley 2025

All rights reserved.

Перевод с английского М. В. Смирновой

© Смирнова М., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Глава 1

Мне было семь лет, когда я узнала, что листья алоэ – лучшее лекарство от ожогов. Стоя у кухонной двери, я смотрела, как моя мать режет ножом пополам мясистый лист, потом выскребает его мякоть и наносит на верхнюю часть руки. Понадобилось почти три недели, чтобы ожог зажил – сначала он сделался желтым, как жир, посередине, а потом превратился в идеально круглый шрам. Я никогда не заговаривала о нем; когда мама повернулась в мою сторону, я отпрянула за косяк, чтобы она меня не заметила.

Именно поэтому я знаю, что обвиняемый лжет относительно ожога. Я записываю это на листке бумаги и передаю туда, где стоит Чарльз Коул, ведущий перекрестный допрос. Он бросает взгляд на листок, потом на меня. Я вижу, что он в замешательстве – но верит мне. Я – его протеже, восходящая звезда, и потому, поколебавшись всего несколько секунд, он жестом велит мне встать, а сам отходит обратно к столу.

Чарльз предоставляет мне вести суд – выступать на нашей сцене.

– Мистер Джексон. – Я улыбаюсь обвиняемому, но мою улыбку трудно назвать дружелюбной. Я – волчица в судейской мантии. – Я хотела бы занять минуту вашего времени, чтобы проверить сведения, которые вы только что предоставили суду. – Делаю жест в сторону присяжных, чтобы они поняли: я собираюсь разоблачить сказанную обвиняемым ложь. Я хочу, чтобы они прочувствовали это лично. – Когда двадцать второго ноября прошлого года вы пришли в дом к Питеру Тейлору, ожидали вы застать его дома?

– Не ожидал. – Джексон мотает головой, и я вижу, что он понятия не имеет, к чему я клоню. Он думает, будто я ничего не понимаю, и просто тянет время.

– Когда же в действительности Питер оказался дома и столкнулся с вами на кухне – можете ли вы еще раз поведать суду, что произошло тогда?

– Конечно. – Обвиняемый пожимает плечами. – Он напал на меня.

– Можете ли вы описать суду ход этого нападения?

– Он дернул меня за ноги и повалил на пол, и мы некоторое время боролись; он пытался схватить меня за шею, но я сумел вывернуться. Я пытался убежать и уже повернулся спиной к нему, когда он, судя по всему, схватил утюг, стоящий на доске сбоку от него. В следующий момент я почувствовал жгучую боль в левом плече.

– Он обжег вас утюгом?

– Да.

– Но не ударил им вас? Это тяжелый предмет. – Я вижу, как он бросает взгляд на своего адвоката, Роуз Боллард, прежде чем ответить мне. Она не подготовила его к подобным вопросам.

– Ну, к тому моменту я уже был довольно далеко от него, я же пытался уйти… Полагаю, он бросился вперед и коснулся меня утюгом.

– И что было дальше?

– Я резко обернулся. Он уже стоял гораздо ближе ко мне. И занес утюг, как будто собираясь снова ударить меня им.

– Можете ли вы сказать мне, о чем подумали, когда осознали, что он обжег вас и по-прежнему держит в руках утюг?

– Я подумал, что сейчас он убьет меня. – Говоря это, обвиняемый смотрит на присяжных, вид у него скорбный и жалкий. Он не осознаёт, что мгновение назад дал мне именно тот ответ, которого я ждала.

– И как именно вы на это отреагировали?

– Я ударил его ножом.

– Сколько раз?

– Пять. Это была самозащита.

Я делаю паузу, чтобы все осмыслили его слова. Не один раз, а целых пять.

– Хорошо. Можете ли вы подтвердить мне, что ударили ножом мистера Тейлора из самозащиты именно потому, что он обжег вас утюгом?

– Совершенно верно. До этого я уходил, повернувшись к нему спиной. Я вам говорю – он бросился на меня.

Я стараюсь не улыбаться – время открывать карты еще не настало.

– У вас остались раны в результате нападения мистера Тейлора?

– Мы уже обсуждали это, – вздыхает он, явно утомленный моим допросом. Хорошо. Чем сильнее раздражен обвиняемый, тем больше вероятности, что он ошибется. Мы берем их измором.

– Окажите мне любезность, – говорю я с драматическим жестом, и кто-то из присяжных фыркает.

– У меня остался шрам на задней стороне плеча.

– И этот шрам был, когда полиция арестовала вас спустя неделю после того, как Питер Тейлор был убит в собственной кухне. Верно?

– Это так. Они сфотографировали этот шрам и все такое. Я не лгу.

Я поднимаю брови. Он начинает потеть.

– Итак, убитый обжег вас утюгом достаточно сильно, чтобы остался шрам. И этот ожог зажил неделю спустя после того, как рана была нанесена, а предъявленные суду фотографии были сделаны именно во время вашего ареста, через неделю после нападения?

– Э-э-э…

– Просто ответьте на вопрос, пожалуйста. Просто «да» или «нет».

– Да.

– За этот период времени между получением ожога и вашим арестом – всего одна неделя – вы получали какое-либо лечение или медицинские советы? Вы искали в интернете способы лечения ожогов? Вы делали что-либо, чтобы побыстрее залечить его?

– Насколько я помню, нет.

– Дело в том, мистер Джексон, что ожог второй степени, который вы должны были получить, чтобы остался шрам, наблюдаемый нами на фотографиях, заживал бы по меньшей мере две или три недели – и это при использовании самых эффективных методов лечения.

– Ну, у меня это не так, – решительно отвечает он, и его взгляд из щенячье-жалобного превращается в угрожающий. «Вот именно, я тебя раскусила». В моей крови начинает бурлить адреналин. Это ощущение способно вызвать привыкание.

– Я довожу до вашего сведения тот факт, что обычно требуется от двух до трех недель, чтобы ожог на вашем плече превратился в шрам. Он не мог быть нанесен во время нападения, которому вы предположительно подверглись со стороны мистера Тейлора; это должно было случиться задолго до того, как вы вторглись в его дом, иначе к моменту вашего ареста этот ожог все еще представлял бы собой открытую рану. Говоря другими словами, рана, от которой у вас остался этот шрам, должна была быть нанесена минимум – я повторяю, минимум – за неделю до инцидента, из-за которого вы сейчас находитесь под судом. По сути, я полагаю, раз уж этот шрам – единственная рана, которую вы, по вашим показаниям, якобы получили от мистера Тейлора, то никакой атаки со стороны погибшего не было и вы убили его в его собственном доме. И самое главное – убили его не из самозащиты, а просто потому, что могли это сделать.

Он не говорит ничего, просто смотрит на меня затравленно, точно кролик в свете фар машины.

– Мистер Джексон, – повышаю я голос, – я права? Вы получили этот ожог еще до упомянутого вечера?

Я смотрю, как он с силой трет руками лицо, оставляя на щеках красные полосы от пальцев. Он вот-вот сломается. Мы выиграем дело.

* * *

Гардеробная – чересчур пышное название для этого помещения, однако нельзя недооценивать его романтизм. Мне просто необходимо провести здесь некоторое время, насладиться ощущением товарищества – пусть даже мои товарищи только что выступали в суде с противоположной стороны, – чтобы из непреклонного юриста снова сделаться нормальным человеком. Не знаю, смог бы мой брак просуществовать так долго без этих минут в гардеробной. Если говорить честно, я очень в этом сомневаюсь. Есть две грани моей личности, которые постоянно тянут меня в противоположные стороны. Одна часть полна упрямой решимости выиграть, невзирая на цену; другая отчаянно жаждет стабильности. Похоже, я никак не могу определиться с тем, что же именно называю успехом.

Поэтому, когда Роуз спрашивает, пойду ли я вместе с ними в «Корабль» праздновать день рождения Лары, я колеблюсь. Лара работает на ту же юридическую палату, что и Роуз, и изначально я познакомилась с ней в том же «Корабле» – это одно из тех мест, куда после работы часто наведываются лондонские юристы. Но пару раз мы пересекались в зале суда. Могу поспорить, что большинство тех, с кем я работаю, будут на этой вечеринке.

Всем известно: в часы, проводимые в пабе, по-прежнему вершатся важные дела. Как бы старомодно это ни звучало, такова нынешняя реальность. Проблема в том, что ты не знаешь, когда начнутся важные разговоры, и, как следствие, не можешь стратегически оказаться в нужном месте, а потом по-быстрому свалить. Эти разговоры могут завязаться в десять чесов вечера. Могут в час ночи. Зачастую в три часа ночи. И никогда – раньше девяти вечера. Нужно заранее настроиться на то, что вечеринка будет долгой, – или ты с таким же успехом можешь вовсе не приходить на нее.

И потому я с извинениями отказываюсь и широко улыбаюсь женщине, которой только что в течение шести часов противостояла в зале суда. Снимаю свой парик – он такого же изжелта-белого цвета, как обшарпанные стены помещения, – и собираю свои вещи, а затем направляюсь домой. Я сказала Роуз, что сегодня пятая годовщина нашей с Ноем свадьбы, однако умолчала о том, что его нет дома, поскольку он улетел по делам в Париж; о том, что в этот вечер мы с ним разделим ужин за сотни миль друг от друга, положившись на неверное вайфай-соединение ради создания некоего подобия романтической атмосферы.

Совсем иначе мы провели прошлую годовщину – в постели оксфордского отеля, где на стол подают только продукты местного производства, а в каждом номере есть большой камин. Я улыбаюсь воспоминаниям – это действительно были идеальные выходные, проведенные вместе с моим идеальным мужем. Я признаю, что мы выложили абсурдно огромную сумму за одну ночь, но учитывая, что в этом году мы вроде как и не отмечаем эту важную дату, то, может быть, на будущий год я предложу поехать туда снова.

– Ты отлично справилась, Джастина, – говорит мне вслед Роуз. – Сильна, как обычно… Но в следующий раз я выиграю.

Я слышу в ее голосе улыбку. Ни следа злости. В нашем деле нельзя держать обиду ни на кого – если хочешь выжить.

– Посмотрим, – бросаю я через плечо и улыбаюсь, хотя уверена, что эта улыбка не протянет долго. Я всегда напоминаю себе, что не следует торжествовать из-за победы в суде. Есть что-то отвратительное в том, что на твоей совести – чье-то тюремное заключение. Я не говорю, будто это неправильно, не говорю, что обвиняемые этого не заслуживают, однако за время судебного разбирательства ты поневоле узнаёшь их. Не лично, конечно, но возникает ощущение, что я отчасти как будто становлюсь ими.

Я предпочитаю считать, что это изучение личности обвиняемого. Просто невозможно игнорировать нюансы того, как каждое событие в жизни человека влияет на его внутренний облик. Что было бы, если б можно было избавить их от всего этого? Позволить им родиться заново, начать сначала? Заслуживают ли люди второго шанса?

В том, что касается моей работы, ответ «нет», однако я провожу один час в неделю у своего психотерапевта Айи, убеждая себя в том, что заслуживаю именно этого: что я достойна съездить в роскошный отпуск в шикарном отеле вместе со своим любящим мужем.

* * *

Проблема с красным вином одна: каким бы землистым или дымным ни был заявлен его аромат, в тот момент, когда оно витой струей льется в бокал, все, что я чувствую, – характерный железистый запах крови.

– За нас, – произносим мы с мужем в один голос и улыбаемся, делая вид, что чокаемся бокалами.

Я смотрю на изображение Ноя на экране поверх очков. Он так и не снял официальный костюм после долгого дня в офисе, но воротник его рубашки расстегнут, галстука нет – и я думаю о том, как сильно он не похож на тот образ супруга, который я всегда себе представляла. Отгоняю эту мысль. Позволяю себе быть счастливой. Ной красив, очень красив, и при этом добр.