– Хороший шнапс – это праздник! И когда еще доведется посидеть в тепле и под крышей, и чтоб вокруг было тихо! Увы, сейчас я чую, что придется ехать на передовую! Смешно, раньше мы думали, что ад – он другой, с огнем и дымом! Мой земляк служил в моторизованной дивизии. Рассказывал мне, тогда еще новобранцу, как они брали очередную европейскую столицу – тогда это было внове. Мотоциклисты мчались по горящему городу, по центральной улице, где было полно магазинов с одеждой, из окон вверх, в небо, словно перевернутые водопады, извергался огонь, и в витринах стояли пылающие манекены, корчившиеся, словно грешники в аду. И мне тогда подумалось, что вот так и выглядит ад – он очень образно умел говорить… А теперь я уверен, что ад – это когда вокруг холодрыга и всепроникающая до костей сырость, а ты сидишь в залитом водой окопе с мокрой задницей, и головы не поднять, потому что вокруг все грохочет и рвется. Выпьем за нашу удачу!

Поппендик кивнул захмелевшей головой. Звякнул алюминий об алюминий. Что-что, а удача солдату нужна как никому другому.

За приятной беседой и в хорошей компании сидеть можно было бесконечно, но увы, хорошее всегда заканчивается быстрее, чем всякие гадости.

Бутылка уверенно подходила к концу. То ли лук помог, то ли шнапс, но Поппендик почувствовал себя куда лучше. И потому смог поторговаться весьма успешно, договорившись обо всех тех мелочах, которые упускаются, как правило, неопытными военнослужащими, но в глазах бывалых людей имеют огромную ценность.

Даже душой отмяк и потому, к удивлению попавшихся ему по дороге двух дуралеев из его взвода, даже не обругал их и тем более не заставил ничего делать, что просто поразило обоих. Они даже переглянулись с недоверием – уж не подменили ли «Колченогое недовольство»?

– Даже не сказал, что «Оружие танка – мотор и пушка! В равной степени!» – удивленно посмотрел вслед вышагивающему переваливающейся походкой начальству один.

– Да. И про «Пот бережет кровь!» – тоже, – утягивая приятеля с дорожки за угол здания, молвил второй, более сообразительный. Черт его знает, этого важного придурка – вдруг оглянется, и беды не оберешься.

Понятно, что желторотики не могли понять того, что сейчас Поппендик был в блаженном состоянии и не хотел вылезать из нирваны ради двух недоделков. Тем более что масса внимания и сил уходили на то, чтоб не повредить три сырых яйца, купленных у старшины. На этот деликатес у оберфельдфебеля были большие планы. Свежие яйца! Да он почти забыл их вкус!

От автора: В Рейхе были концентрационные лагеря, созданные сугубо для уничтожения в них людей, отличавшиеся по задачам от рабочих концентрационных, где заключенные тоже умирали часто и постоянно, но, тем не менее, основной задачей обычных концлагерей было все же получение продукции.

В частности, лагерями только для уничтожения были шталаги для военнопленных из РККА в 1941 году, основной задачей которых было выморить за зиму максимальное количество военных мужчин при минимальных расходах. Вермахт, в ведении которого были эти лагеря уничтожения, с задачей справился на «отлично» – уморив холодом, голодом и болезнями порядка двух миллионов советских пленных, часть из которых и военнослужащими не были. Кому интересно – посмотрите приказ о том, что все советские мужчины на оккупированных территориях считаются потенциальными военнослужащими РККА. На фото наших пленных, бредущих в колоннах, масса явно гражданских людей.

Лагерь в Собиборе, про который упомянул старшина учебной роты «Пантер», тоже был сугубо для ликвидации, но находился в ведомстве Гиммлера. Отмечу тот факт, что он был создан в мае 1942 года для ликвидации польских евреев, хотя Польша была в руках Гитлера с 1939 года. Советских же евреев ликвидировали сразу по оккупировании местности при активной помощи местного населения – нацкадров. К примеру, Литва и Эстония бодро устроили полный «юденфрай» еще до наступления 1942 года, то есть за три-четыре месяца. Латвия чуток поотстала, но тоже старалась. С чего так тютенькалось гитлеровское руководство с европейскими евреями – сказать не могу, но вопрос возникает. И почему в той же Польше надо было устраивать такие хлопоты с устройством лагеря, перевозкой масс для ликвидации, при имевшемся уже опыте обработки унтерменшей в СССР – тоже непонятно.

Поляки с радостью и удовольствием приняли бы участие в акциях не хуже эстонцев, литовцев, латышей или украинцев. Очевидно, что «все животные равны, но некоторые – равнее других». А за чешских евреев принялись уже в 1944 году, например. Видел в Праге своими глазами памятные таблички.

К слову, даже в Собиборе было производство – там ремонтировалось трофейное оружие, в основном – советское. Потому основная масса прибывавших шла в «баню», на газификацию, а потом в ров, но те, кто был бы полезен Рейху в восстановлении оружия – оставлялись в мастерских. Так и пленного лейтенанта Печерского оставили. На чем лагерь и кончился. А до прибытия группы советских пленных полтора года отработал практически без сбоев.

Мятеж пошел не совсем так, как надо: склад оружия захватить не удалось, и большая часть из бежавших четырехсот двадцати человек была все же ликвидирована во время побега и в ходе облав, в которых активнейше участвовали местное население и польская полиция. Тем не менее, часть беглецов спаслась (поляки тоже разные, не все с восторгом лизали немецкую задницу и немецкие ботинки), потому лавочку прикрыли, лагерь был уничтожен немцами в сжатые сроки. Пара нюансов: попадалось в литературе, что голландцы (в смысле – евреи из Голландии), тоже бывшие заключенными в лагере, не решились на побег, потому как не знали польского языка и, как написал очередной журналист, «не чувствовали бы себя комфортно при общении с польским населением». Были эсэсманами тут же ликвидированы.

Если это так, то странное было у людей представление о комфорте. Также 130 человек не приняли участие в мятеже. Разумеется, этих свидетелей эпичного немецкого провала тоже ликвидировали моментально

Старший лейтенант Бондарь, временно исполняющий обязанности командира батареи в ИПТАП

Туман полз слоями, и мерещилось в нем всякое. Впору бы подумать о чертовщине, но, как комсомолец и офицер РККА, да в придачу слышащий за туманом отдаленный рык танковых двигателей, ВРИО комбата до таких старушечьих страхов не опустился. Чего уж там бояться всякой нечистой силы из мифологий, когда вот она, реальная и уж точно нечистая, сила готовится к танковой атаке.

Сидел Бондарь рядом с первым орудием своей (хотелось верить, что уже – своей, и скоро от дурацкой приставки ВРИО он избавится) батареи сразу по трем причинам. Первое – стояла пушка на фланге, а немцы были мастерами находить слабые стыки и пролезать с флангов; второе – отсюда было видно лучше, чем с организованного уважающими своего командира бойцами НП; наконец, в-третьих – наводчик, сейчас напряженно всматривающийся вместе с комбатом в ползущий туман.

Глаз у этого парня был точный, и стрелял он мастерски, но на днях состоялся неприятный разговор с начальством. Дело было в том, что артиллеристы ИПТАПов не зря носили на левом рукаве черный ромб с перекрещенными стволами старых пушек. Это были – без всякой лести – лучшие бойцы. Сильные, выносливые, стойкие – и одновременно умные, расчетливые и – храбрые. Без залихватской и чуток дурашливой лихости десантников, без показушной элитарной смелости разведчиков, без плакатной кинематографичности летчиков и моряков. Скромные, знающие себе цену боги войны.

А наводчик паниковал под бомбами и опять потерял голову при утреннем воздушном налете – пришлось его искать. Пришел, правда сам, но через шесть минут. И снова бомбежка – тут немцы бомбили почти безнаказанно, словно в начале войны. Наши чертовы соколы все никак не могли перебраться поближе, а с дальних аэродромов получался пшик, а не воздушное прикрытие.

Заняли позиции, толком не успев закопаться, еще и в бой не вступили, а раздолбали стервятники 4 пушки, и людей побило. Потому начальство очень остро восприняло беготню наводчика первого орудия и весьма настоятельно рекомендовало сменить этого пугливого на кого покрепче, а этот пусть замковым побудет!

Бондарь не согласился.

– Он, товарищ капитан, как моей мамани кот. Тот тоже, если внезапно напугать – паникует, а если есть время собраться – то храбрый. Всем соседним котам раздал по шеям и зашугал, а у нас в Сибири коты – звери серьезные, каждый по пол-рыси выходит!

– Какой еще, к чертовой бабушке, кот? Запаникует – и все, хана вам всем! – весьма компетентно возразило начальство.

– Я присмотрю. Танки пока не летают, внезапно не выскочат из-за леса. А менять коня на переправе…

– Ручаешься, Бондарь?

– Так точно, товарищ капитан, ручаюсь.

– Вот же хохол упрямый! Ладно, под твою ответственность!

И теперь сидел ВРИО комбата, подстраховывал. И не нравилось ему то, что слышно за туманом. Вот так бы сказал, что тяжелые машинки там урчат. И вроде как характерный свистящий гул. Вроде у «Пантер» такой. Но и еще что-то там такое, отличное от хорошего.

А потом рев стал приближаться. Глянул на наводчика – круглит спиной, к прицелу прилип. Вроде – не паникует. Уже хорошо. Ударили по нервам орудийные выстрелы, особо гулкие по туману сырому. Вспышки видно, даже без бинокля. За спиной грохот разрывов. Куда лупят? Там же вроде нет ничего? Наобум святых бьют, провоцируют?

Артиллеристы зарылись в неудобья, по довоенному уму пушки бы ставить надо было там, где сейчас снаряды рвались, но здесь из-за рельефа местности получалось, что и пушкарям неудобно, но и танкистам тоже трудно придется – ствол надо будет опускать на максимум, и не факт, что угла хватит. Штабники полковые и рассчитали, и побегали сами, да и огневики тоже проверяли.

ИПТАП молчал. Продолжая лупить в белый свет, как в копейку, танки приближались. Точно, «Пантеры»! Две штуки в пределах видимости, да и сбоку их же пушки лупят, значит – еще несколько штук. И это – хорошо: слабоваты у них осколочные снаряды, заточен танк под драку с такими же бронированными железяками. Эх, жаль, не вкопались как следует, ну да не впервой. Знакомый зверь, сейчас вот ему в борт и зад!

Батареи стояли опорными пунктами, рассчитаны были позиции на круговую оборону, и потому панцеры обязательно подставлялись бортами для соседних батарей. А землица здесь – чистый песочек, рыхлый грунт – значит, гусеницы будут проседать, и скорость у «кошаков» будет убогой.

Сбоку загрохотало – там уже начали молотить вовсю, а тут, кроме вспышек, и не видно толком ничего. Биноклем шарит по туману старлей, но только полосы вьются. И немцы лупят над головами старательно.

– Вижу, тащ стршлтнт! – скороговоркой наводчик заявляет. Ишь, Кот Сибирский, углядел. А он уже и сам увидел хоть и размытые, но силуэты.

– Ждем!

Точно – «Пантеры». Контуры характерные сейчас уже угадываются. Едут медленно, как вошь по струне. Беременная и мокрая. Но зато стреляют часто, придурки. Не на тех напали – нашли дураков на такой дистанции отвечать! Подъезжайте поближе, оглохните от своих бабахов, очумейте от всполохов своего огня… А мы – ответим, когда нам надо. Хрен вам огородный по колено, а не провокация.

– Ждем!

Странно, пехоты не видно. Прямо как на Курской дуге! Поморщился, вспомнив, как без пушек остался. Контуры уже четкие, вот уже сейчас… 500 метров! Справа часто зададанили все четыре орудия четвертой батареи.

– По танкам противника! Дистанция – 500 метров! Огонь!

Телефонист отрепетовал. И орудия врезали неровным, но залпом. Кот Сибирский явно попал первым же снарядом – угасла трасса в танке. Но едет, зараза! Толстолобый! Ничего, сейчас сбоку от пятой батареи полетит! Пушка снова дернула стволом, взметнув вокруг сухой песок и ударив громом по ушам. Опять то же.

Наконец-то трассеры от пятой батареи! А, не нравится! Огонь танки ведут беспрерывно, но все не туда куда-то – то ли не видят, откуда по ним летит, то ли сами себя ослепили частым огнем, то ли еще что. Но попятились и задом откатываются чуть ли не быстрее, чем передом ехали. Прямо итальянцы какие-то: у тех, говорят, в танках одна скорость вперед и четыре – для заднего хода…