Утром на этом месте уже стоял макет орудия – за ночь из ломаных бревен и рваной масксети соорудили такое, что и с полсотни шагов вполне себе выглядело грозной пушкой – хоть и старательно, но не очень грамотно замаскированной.

Ребята со скрещенными пушечками на петлицах оказались компанейские, хотя некоторое время пушкари и держались немного высокомерно, но совместная работа отлично сближает, и Сидоров даже подружился с угрюмым на первый взгляд сержантом – командиром прикомандированного расчета. Хороший человек оказался, умный, рассудительный – с таким даже и помолчать приятно, не то что поговорить. Это вообще праздник!

Вместе и наблюдение вели, стараясь обнаружить все пулеметы и пушки, что были у немцев напротив. Тут и другие бойцы старались, не только ж лопатами землю кидать! И получилось напротив взвода сидоровского – три дзота с пулеметами, да четыре открытые пулеметные площадки, два жилых блиндажа, погребок с боеприпасами и пара противотанковых пушек немецких.

Артиллеристы еще и отработали наводку на цели – сделали маленькие таблички, поставив их так, чтоб наводчику легче было работать, и когда начнется пальба – сразу направление ухватить. От немцев их было не видно, а вот пушкарям в глаза бросалось.

Перед наступлением пехота даже и полюбовалась, как ловко исполнялись на тренировке команды: цель № 4 – огонь, смена цели, цель № 6 – огонь!

А потом утром артподготовка пошла, загремело все, затряслось, небо с землей перемешалось, у немцев только всполохи запрыгали по окопам. И под шумок пушка стала долбать по всем засеченным целям. Отревел залп гвардейских минометов, малиновая звездочка вверх взметнулась, сквозь дым и пыль, что волокло ветром с немецких позиций, и взвод побежал в атаку.

Все же два пулемета ожили, и залегла пехота. Но недолго лежали – рявкнула сзади трижды пушка, и левый пулемет заткнулся на середине очереди, потом еще четыре ощущаемых бабаха – и правый пулемет помер. Дальше уже было проще: оказавшись без пулеметов и орудий, немцы скисли быстро. Тогда опасался Сидоров, что, как обычно, немцы минометами накроют – любили и умели они так делать. Но знакомые хлопки разрывов были не на поле, где пехота бежала, а сзади.

После боя догнавшие пехотинцев артиллеристы не без гордости рассказали, что фальшивый макет гансы накрыли четко и точно, разнеся приманку вдрызг. И всем приятно стало, что не зря по ночам корячились.

– Здесь пойдем или как? – деловито спросил боец, сбил с мысли.

– А вот тут срежем. Вроде как на тропку похоже. И покороче будет, – сказал Сидоров и шагнул на полузаросшую травой, но явную тропку. Странно, тут лес был совсем целехонький, даже без отметин пуль и осколков на стволах деревьев. Мирный лес, и дом почему-то вспомнился. Замкомвзвода грустно вздохнул.

Странно: земля вспучилась, словно пузырь, и швырнула его вверх, так что он с удивлением увидел деревья вокруг со странного ракурса. Словно кто-то громадный снизу огромной ладонью поддал. И вокруг что-то летело вверх вместе с ним. И сам он летел, что было так странно. Не ангел же и не соловей… И пахнуло в ноздри насильно кровью и горьким дымом…

Сознание он потерял, когда тяжко, всем телом, плашмя, ударился оземь. Пришел в себя от боли – резкой, рвущей. Все болело, и даже не понять, что больше. Увидел озабоченную и забрызганную кровью физиономию бойца.

Почему-то вверх тормашками на фоне крон деревьев и серого неба.

– Что это… что это было? – пересохшим внезапно ртом спросил – вроде громко, а пыхтящий боец не услышал с первого раза. Похоже, тянул он куда-то Сидорова за плечи. Повторил вопрос дважды и трижды. В ответ везунчик зашевелил губами. Но кроме того же неприятного писка в ушах – ничего. Правда, дошло все же – волочит его товарищ по земле на шинели, словно на волокуше. А когда попытался встать – прострелило снизу вверх такой болью, что не выдержал и застонал в голос. Опять боец губами шевелит, бровки домиком забавно сложив.

Попытался юнца обнадежить, ободрить, спросить о том, что с ним, и от такой натуги вырубился, впав в беспамятство. Дальше помнил маленькими кусочками, и никак было не связать эти картинки воедино. Лютая боль мешала и слабость страшная.

Вроде телега была, потом вроде как грузовик – трясло сильно, странный запах в большой брезентовой палатке, серые глаза между белой тканью, потом догадался – врач, наверное. Пить хотелось очень, а не давали почему-то. Опять вроде везли. Мутило, и голова кружилась неприятно, а еще мучил страх – что там внизу с ногами и вообще.

И пришел в себя уже в палате – догадался, что больничной – по запаху и всему остальному.

То, что он ранен – уже давно понял. И, как опытный вояка, решил, что, скорее всего, на мину наступил – свезло, что называется, как утопленнику.

Понимал это смутно, что-то кололи в руку, отчего проваливался в темный тяжелый сон, боль тоже затихала – не совсем, а словно спрятавшийся в будку ворчащий злой пес – все время давала знать, что она здесь, никуда не делась. И все время было страшно – болело все тело, особенно ноги и живот. Вся нижняя часть тела – и левая рука тоже с чего – то. Рука – то почему? И не глянуть было – закована в гипс, насколько видеть мог.

То, что тошнило, гудело в голове и пищало в ушах – понимал: швырнуло вверх взрывом изрядно, а вот общее состояние просто пугало. Даже были жуткие мысли о том, что от пупа и ниже и нет ничего вообще. И не мог понять, что случилось с ним. Видал он за время на фронте раза три, что такое подрыв на противопехотке. И совсем не было похоже на его состояние.

Один раз выскочившая из земли немецкая «лягушка» скосила десяток шедших мимо бойцов. Погибшие так и остались лежать, где их накрыл рой шрапнели, а у раненых – ну словно по ним пулеметной очередью влепили, но по воздуху никто не летал. И дважды нарывались бойцы на мины, отрывавшие им куски тела – одному раздробило стопу, а другому оторвало почти до колена. Зрелище было страшное, что у того, которому косточки и клочья мяса выбило из сапога, что у второго, оставшегося без ноги с огрызком, закопченным и перемолотым совершенно нечеловечески, но сознания бедолаги не теряли – ругались, как заведенные, стонали и кричали.

На операцию таскали несколько раз, рылись где-то внизу.

Ночью, когда проснулся после того, как похмелье от наркоза прошло – заплакал, также совершенно неожиданно для себя. Хорошо, никто в палате не видел, а то бы стыдно было. Пытался рукой правой ощупать – что там, внизу-то, и не смог. Не слушалась рука, словно он бревно неподъемное ворохать пытался.

Когда стал слышать – разозлился на самодовольного врача. С трудом удержался, чтобы не обматерить – так взбесило сказанное гордым тоном, что «удалось сохранить одно яичко и коленный сустав». Чертей бы триста в печень этому веселому майору!

Выздоравливал долго. Замкнулся в себе и на контакты с однопалатниками не шел, не хотелось разговаривать: все время в голове колотилось, что остался без ноги и яйца, да и пальцы на руке пострадали.

Только сильно позже как-то притерпелся к своему новому положению и немного утешился тем, что насмотрелся, шкандыбая по госпиталю, на бедолаг, которым повезло значительно меньше. И даже стало казаться, что одна нога и одно яичко – уже не так и плохо. Но это было, пока лежал с такими же изуродованными, у которых нехватка частей организма была куда лютее и гаже.

Когда выписали инвалидом – много раз ловил себя на вспыхивающем бешенстве при виде совершенно целых мужчин, которые вполне могли бы и повоевать, а вместо этого занимались всякой херней в тылу. Именно поэтому терпеть не мог в дальнейшем Сидоров разных деятелей торговли и, как ни странно, – искусства.

И сильно удивил своих сотрудников тем, что в бешенстве порвал билет на праздничное представление известного иллюзиониста и фокусника, которым его премировали за добросовестный труд. И ворох матюков, которые он высыпал при этом, тоже сильно удивил. А его сорвало с резьбы то, что все эти тыловые артисты были здоровые и целые, сытые и гладкие, в то время как за них там, на фронте, калечились другие. И в гробу он видал все эти фокусы, благо уж что – что, а на воров – карманников нагляделся еще до войны – тоже те еще фокусники были.

Необходимая информация от автора:

Коротенькая сводка по событиям текущего 1944 года для лучшего понимания событий.

Методика целевых внезапных ударов в самые болезненные точки обороны врага уже апробировалась нашими войсками на практике. Чем дальше – тем успешнее и успешнее. Мобильные усиленные танковые группы вполне освоили тактику, которая больше всего походила на удар стилетом – тонким, отточенным ядовитым лезвием в промежуток между непробиваемыми пластинами лат тяжелого рыцаря.

Вермахт уже не мог наступать, он уходил в глубокую оборону, создавая великолепно защищенные рубежи, подобные рыцарским латам, закрывающим вояку с макушки до пят. Но и у глухой защиты и тяжелых лат есть маленькие дырочки, стыки между деталями брони, куда не бахнешь боевым молотом или двуручным мечом.

Зато острое граненое жало туда отлично воткнется. И усиленные роты, и батальоны именно так и проникали – по возможности без грохота и шума, просачиваясь в неожиданном месте, чтобы вдруг устроить адский погром и страшную головную боль гитлеровским штабникам и командирам в самой мякотке, в самом больном месте.

Достаточно просто представить себе: когда и так все плохо, и Иваны явно собираются наступать, на передовой их солдаты стали носить каски, усилен радиообмен, разведка засекла прибытие резервов – и тут вдруг оказывается, что в сорока километрах от фронта невесть откуда взявшиеся русские танки захватили очень важные склады и прочно там обосновались, заодно подорвав мосты, без которых тяжелую технику туда не бросишь. Только удается составить план действий и сколотить команду для ликвидации этой неприятности, как оказывается, что другая мобильная группа, опять же с танками, захватила важный стратегический мост аж в ста километрах от фронта, и потому предыдущий план действий годится только на сортирную подтирку. И самый страшный яд уже вливается в души – начинается тихая паника у тыловиков, для которых вражеские танки на коммуникациях самый ужасный ужас. И уже понимаешь, что такие мобильные группы могут оказаться вот тут – прямо за дверью! И карандаш в пальцах трясется.

Не успели решить, как действовать – оказывается, красные совершенно нагло вырезали гарнизон в приречной деревне, что не так бы и страшно, но с прошлого года, когда вермахт еще рассчитывал наступать, там складировано имущество саперного понтонного батальона. И чертовы Иваны уже собрали за несколько часов две переправы из этих забытых понтонов – теперь внезапный плацдарм ширится, на него потоком прут танки и артиллерия, да плюс ко всему явно получившие команду лесные бандиты дружно и повсеместно рвут линии связи, устраивают диверсии на дорогах. А в довершение ко всему, началась артподготовка на фронте.

И не просто долбежка снарядами окопов первой линии, от которой пехота привычно прячется на линии второй и перед атакой возвращается, чтобы встретить цепи врага плотным огнем. Нет, теперь советские артобстрелы составлены с изощренным коварством и мало того, что плотность огня чудовищная и точность парализующая, так еще и с обязательным накрытием сидящих на второй и третьей линиях обороны, а потом – с имитацией наступления и превращением в фарш тех, кто прибежал в передовые окопы отражать атаку. Вместо атаки, которую только имитировали, крича «ура» и поднимая чучела над брустверами да посылая группки наглецов – опять град снарядов и ракет! И потом только на перепаханные позиции, давя огрызки сопротивления, прут танки с пехотой.