Максим Кабир: Кровавые легенды. Европа

© Оформление: ООО «Феникс», 2025

© Текст: Кабир М., Матюхин А., Костюкевич Д., Чубуков В., 2025

© Иллюстрации: Лоскутов К., 2025

© В оформлении книги использованы иллюстрации по лицензии Shutterstock.com

* * *

В бронзе. Интерлюдия

Работа Славы заключалась в том, чтобы стоять не шевелясь и смотреть на храм. Храм был красивым, Слава не жаловался. Компактный, изящный, с треугольным фронтоном. С фронтона мягко улыбался ангел. По утрам Слава, еще не вошедший в роль, подмигивал небожителю. За церковью и старинными особняками текла река.

Примерно раз в час Слава менял позу, но для большинства туристов, топчущих булыжную мостовую, был мертвым, вернее неодушевленным.

С возвышения, скосив глаза, он созерцал макушки людей, бредущих к площади, рыбному рынку или к гавани. Канал облепили лоцманские дома и склады с узорчатой кирпичной кладкой и подкопченными фасадами. К зеленоватым водам сбегали лесенки. По ним спускались любители селфи со всех концов света и иногда – неудачники вроде Славы, желающие утопиться в реке, которая лизала осклизлые плиты и резвилась, вспоминая что-то хорошее, например наводнение 1962 года, погубившее более трехсот человек.

Но в рабочие часы Слава не видел реку. Кругозор ограничивался макушками туристов, ближайшей скамейкой, храмом, открытой закусочной.

День был ясный, с канала дул свежий ветерок. Солнечные лучи преломлялись в окнах собора, нагревали черепичные крыши, ласкали блестящее, бронзового цвета лицо Славы. Бронзовым он был от кончика шляпы до украшенных бантами туфлей. Туфли перетекали в полуметровый постамент, тумбу, визуально являясь с ней одним целым.

Слава был статуей.

У его подножия компания спорила на языке Гейне, Бетховена, Эйнштейна. В школе Слава учил английский – ну как «учил»… Прятался на задней парте, мечтая слиться с вешалкой, с ромбами обоев. Не трогали бы. Маму ошарашило его решение стать актером. Славик? На сцене? Да он при публике и не пискнет!

Туристы сновали внизу. Кеды, кроссовки, туфли проходили по Славиной тени. Сегодня тень облюбовал толстый бюргерский кот. Расселся: кто кого пересидит?

Пересидеть Славу было невозможно в принципе.

– Geh weg^[1]. – Это притопнул, отогнал кота молодой священник. Раннюю лысину венчала шапочка с короткими полями, похожая на распиленную планету Сатурн. Священник оглядел «статую» пристально. Под мышкой он нес потрепанную книгу.

Подошла вплотную парочка влюбленных, пытающаяся понять, из чего изготовлена статуя. Слава выждал паузу и сделал эффектный реверанс. Девушка радостно взвизгнула. В коробку под постаментом посыпались монетки.

Шестой месяц работы, подходящей человеку, практически не знающему немецкий. Маме он сказал, что зарабатывает актерством. Она оценила фотографию, где сын был при параде. Костюм Слава перешивал сам, собственноручно клеил проволочный каркас, фиксируя складки, чтобы ветер не трепал полы «бронзового» платья. Наносил парафин и краску. Узор на рукавах казался высеченным.

Одежда идеально сливалась с кистями, шеей, с деревянной подставкой. Кафтан-жюстокор, блуза, кюлоты до колен. Конечно, парик, курчавый и пышный, и накладная борода.

Слава успел побывать Храбрым Портняжкой, бароном Мюнхгаузеном и господином Корбесом. Нынче изображал локальную знаменитость – колдуна Якоба фон Зальма. Городская комиссия, которой уличные актеры отчисляли двести евро в год, поощряла роли местных исторических персонажей.

Пчела села «статуе» на воротник. Слава повел плечом. В поле зрения оказалась скамейка в метре от постамента. Молодой священник сидел на ней с открытой книгой в руках и шляпой на коленях, его лысина блестела. Вдруг, откашлявшись, священник по-русски, без акцента, негромко, но так, что Слава прекрасно слышал каждое слово, начал читать вслух.

Максим Кабир

Максим Кабир
Абракадабра

Надя вышла из пивной в полночь, трезвая и раздраженная. Присутствие на ежемесячных корпоративных вечеринках было обязательным условием торговой компании, точнее прихотью босса-самодура. Они включали в себя попытки накачать непьющую Надю пивом и настойками и утомляющий флирт со стороны балагура-аудитора. Уйти раньше остальных означало попасть в немилость.

В кругу света у пивной заряжались «Старопраменом» белые воротнички. Но стоило Наде юркнуть за угол, как шум голосов стих. Пражский район, названный в честь гуситского полководца, приютивший бренные останки Франца Кафки, уснул стоймя, смежив веки за зарешеченными очками окон. В узком пространстве меж рядами бежевых зданий шлепанье подошв о брусчатку звучало особенно громко. Показалось, кто-то скорчился за припаркованным автомобилем. Надю обуял приступ паники, как всегда молниеносный и необоснованный. Она пожалела, что отмела предложение аудитора проводить ее.

Ускорив шаг, Надя выбралась к широкой улице Сейфертова, где шуршали на ветру деревья и за ступенчатым монолитом барочных зданий вздымался перст Жижковской телебашни. На остановке компания парней заливалась смехом и ликером. Надя встала в сторонке. Простор и камера наблюдения на фасаде аптеки угомонили шалящие нервы. Она напомнила себе, что Прага считается одним из самых безопасных европейских городов, что, эмигрировав сюда из Краснодарского края, она ни разу за семь лет не подвергалась опасности. Не считая опасности сломать запястье, врезав аудитору по морде.

Булькнуло сообщение от Марии: «Не дождусь тебя, засыпаю, утром все расскажешь». Парни – судя по долетающим репликам, поляки – заинтересовались одинокой девушкой.

«Даже не думайте», – осекла их Надя телепатически. Мускулистый молодчик двинулся к ней, держа за горлышко зеленый пузырь «Божкова».

– Оставь ее в покое, Лешек, – сказал молодчику более трезвый товарищ. Польский язык был кузеном чешского, а «чештину» Надя знала в совершенстве.

«Верно, Лешек. Оставь в покое».

Лешек, вероятно, и сам осознал, что слишком пьян для флирта. Подошел ночной трамвай. Полякам он, хвала небесам, не подходил, и Надя впорхнула в вагон.

Несовершеннолетняя парочка целовалась, повиснув на поручнях. Других пассажиров не было. Надя заняла место в хвосте. Уставилась в телефон. Двери начали закрываться. Кто-то проскользнул в них в последний момент. Трамвай тронулся, покатил мимо украшенных лепниной зданий и недорогих магазинов. Четвертый пассажир в вагоне устроился напротив Нади, через проход. Мужчина! В поле зрения попадали ноги, плотно облепленные черными штанинами, стоптанные туфли на каблуках, вызывающие ассоциации с обувью для латиноамериканских танцев. Надя ощутила на себе пристальный взгляд. Она поерзала, но продолжала скролить новостную ленту. Большой палец автоматически жал на сердечки, тянулись вереницей котята, пироги, панды, пляжи с пальмами. Надя положила ногу на ногу – мужчина напротив сделал то же самое. Она поменяла позу. Он в точности повторил ее движения.

«Как смешно!»

Надя посмотрела в окно позади себя, притворившись, что любуется громадой отеля Ольшанка, и поймала отражение мужчины в залепленном стикерами стекле. Он так же перегнулся к окну, зеркально копируя Надину позу. Глупый пересмешник в не менее глупой одежде – облегающем черном трико.

Надя обернулась, негодуя, и удивленно втиснулась в жесткую спинку сиденья. Лицо мужчины, теперь обращенное к ней, было покрыто толстым слоем грима. На белом фоне яркими угольными мазками выделялись напомаженные губы, резкие молнии нарисованных бровей и густо подведенные карандашом глаза. Довершали картину лайковые перчатки и комичная шляпа детского размера, зафиксированная на макушке с помощью резинки.

«Мим!» – Надя расслабилась. Один из бесчисленных уличных артистов, развлекающих пражан и гостей столицы. Позавчера на Вацлавской площади у нее возникли проблемы с двойником Чарли Чаплина, цыганящим деньги. Пришлось послать назойливого попрошайку по известному русскому адресу.

– Добрый вечер, – буркнула Надя и собиралась вернуться к ленте, но мим резко поднял руки, сложил из пальцев рамку и, заключив в нее попутчицу, издал звук, имитирующий щелканье фотоаппарата. Черные губы растянулись в улыбке. Надя принужденно хмыкнула. Удерживая ее внимание, чудак достал из рукава белый квадратик. Потряс, подул и подал вещицу Наде. Это была полароидная фотография, не успевшая проявиться или же бракованная. Надя посмотрела по сторонам, словно искала совета. Подростки хихикали в другом конце вагона, поглощенные пубертатной страстью.

– Спасибо. – Надя положила фотографию на бедро. Порылась в кошельке и подала миму горстку монет. Он выпучил глаза в притворном восхищении. Взял кроны и по очереди забросил их себе в рот. Замотал головой – голова зазвенела, как копилка. Надя поощрила шоу смешком и опустила глаза в мобильник. Проплыли снимки с тренажерного зала, видео с концерта Стинга, рецепт шоколадного торта, ноготочки. Трамвай подкатил к Ольшанской, чтобы высадить влюбленных подростков. Надя осталась наедине с мимом.

Она подавила зевок, думая о том, что снова не выспится нормально. Взгляд остановился на попутчике. Мим показывал ей руку, обернутую платком. Надя досадливо скривилась. Непрошеное представление начало утомлять. К тому же она заметила, что трико мима заляпано грязью. Кучерявые волосы сальные и свивающиеся, как проволока. Прилипшая улыбка отдает чем-то нездоровым. Маниакальным.

– Достаточно, – сказала Надя.

В ответ мим сдернул платок. Под ним был голубь. Дохлый голубь. Тушка птицы кишела гнусными личинками, она разложилась настолько, что буквально распадалась в руке.

«Просто отлично, долбаный ты наркоман».

Надя встала и протиснулась к выходу. На периферии взгляда псих покачивался от беззвучного смеха и хлопал себя по животу. До пункта назначения было три остановки, но Надя решила сделать пересадку.

«Черт…» – Она заметила, что квадратик из фотоаппарата моментальной печати приклеился к джинсам, как кусок скотча. Надя оторвала его и хотела выбросить, но застыла с колотящимся сердцем. Фотография проявилась. И на ней была Надя. Голая. Мокрая, будто только что принимала душ. Чуть моложе, чуть худее, с каре, которое носила в середине нулевых.

Голая Надя принимала солнечные ванны на поросшем травой пригорке в двадцати метрах от фотографа.

Надя из сегодняшнего дня, шокированная Надя, узнала это место. Торба-На-Круче. Она не была там много лет, но прежде посещала десятки раз, в том числе – да, голая, прямо из душевой кабины. Всегда одна, и не было рядом никого, кто мог бы запечатлеть на «Полароид» ее наготу.

Надя повернулась и отпрянула, врезавшись в двери. Мим возвышался над ней, ухмыляясь. От него несло забившейся мойкой и псиной. Он вставил в глазницы кроны, монетки радостно подмигивали Наде, ловя свет ламп. Рука в перчатке метнулась к ошарашенной девушке и тут же отдернулась. Посмотрев вниз, Надя увидела, что мим тянет из-под ее футболки алую ткань.

В животе распустился цветок невыносимой боли. Надю словно наизнанку выворачивало. Она попыталась кричать, окликнуть водителя, но голосовые связки не подчинились. Рывками, утирая со лба пот преувеличенным жестом, мим тащил из-под Надиной футболки метры алой ткани, которые ложились у его ног. А потом туда же стали падать липкие сизые жгуты, и вонь заполнила вагон. Надя сползла по дверям, скорчилась на ступеньках и смотрела снизу вверх, как мим вытягивает из нее кишки.

«Это сон», – подумала она. И внезапно узнала человека, прячущего лицо под слоем грима, глаза – под никелевыми кругляшами.

– Ты… – просипела она.

Мим притиснул к груди гирлянды ее внутренностей и принялся скручивать их и связывать, делая из кишки собачку. Надя умерла до того, как остановился трамвай.