– Вы берёте на себя ещё и сжигание мусора, коей будет подвозиться к вам на специальных телегах. Знаешь же уже, что в ведомстве полицейского генерала Радищева Афанасия Прокофьевича есть целое подразделение низших чинов – дворники, кои не только за порядком законным на улицах следят, но и просто за порядком? – он кивнул, а я продолжил. – Так вот, тот мусор, нужно будет куда-то девать. Да и горожанам скоро новый указ доведут, что тому, кто мусор на улицу выбросит из окна, али гуляя по улицам, штрафу придётся платить по полкопейке за раз. А вот тем, кто в специальные короба будет выбрасывать, тому слава и почёт будет полагаться. Раз в день телега специальная будет тот мусор собирать, да к вам на ваши ямы отвозить. Ну а там вы сами будете решать, что с ним делать – сжечь, аль в яму свою бросить.

– Я согласен, – кивнул Остерман.

– Прекрасно. А теперь перейдём к вопросу, по которому я тебя сюда и вызвал, Андрей Иванович, – я полюбовался его слегка перекосившимся лицом. – Давно ли ты, Андрей Иванович, с Бестужевым-Рюминым разговаривал о герцогине Курляндской Анне Ионановне?

– Давненко уже, – Остерман потёр подбородок. – Болше полугода уже.

– Что он тебе о ней говорил? Она способна на интригу политическую большего масштаба? – я внимательно смотрел на его лицо, пытаясь отследить малейшие изменения.

– Анна Иоановна? – Остерман даже крякнул и закусил губу, чтобы не заржать. – Да она даже платъе себе выбрат не в состоянии, во всём полагается на мужчину, который её в данный момент ублажает.

– Я так и думал, – я кивнул. – Так вот, решил я вернуть тебя, Андрей Иванович, на службу в наш дипломатический приказ. Более опытного человека, чем ты, поди ещё поищи.

– И в чём будет заключатся моя миссия в Курландию? Вед я туда буду направлен?

– Туда, – я кивнул. – Ты поедешь Анну Иоановну арестовывать, – я радостно улыбнулся, глядя на его ошарашенное лицо. – Твоё дело, Андрей Иванович, будет состоять в том, чтобы навести во дворце герцогини побольше шороха и вернуться оттуда живым. Да, ещё надобно будет точно узнать, кто на сей раз греет её простыни.

– И всо? – Остерман нахмурился, шевеля губами, словно что-то просчитывая про себя.

– И всё, – я перестал улыбаться, глядя на этот раз жёстко. Про Волконского я тебе говорить не буду, не нужно тебе про князя пока знать. Хотя может так случиться, что вам на пару придётся к границе с Россией пробиваться. – Заметь, Андрей Иванович, возвращая тебя на службу, я не отнимаю то небольшое дельце, что ты хочешь организовать, и даже буду в нём всячески способствовать.

На этот раз он смотрел на меня гораздо дольше и, наконец, произнёс.

– Я ещё раз ошибся, думая, что тобой кто-то руководит, государ, Пётр Алексеевич. Я согласен вернутся на службу и начат её с самых низов.

– Ну вот и отлично, все детали тебе, Андрей Иванович, твой тёзка расскажет. Тебе сейчас с ним работать придётся. Надеюсь, зла на него ты за своё заточение не держишь, Ушаков всего лишь свою работу выполнял. – Он понял, что аудиенция закончена. Встал и пошёл к двери, а я никак не мог обнаружить у него признаков того самого ревматизма, который мучил Остермана ещё совсем недавно по каждому удобному случаю. – Да, и ещё, Андрей Иванович, – он обернулся, когда уже стоял возле гвардейца, который на всей протяжённости нашей беседы притворялся слепо-глухо-немым. – Вы не знаете хорошего мастера по различным шифрам?

– Знаю, – Остерман пожал плечами. – И ты, государ, Пётр Алексеевич, тоже знал бы, если бы проявлял хот малэйшее усердие в учении.

– Не увлекайся, Андрей Иванович, – помимо моей воли в голосе прозвучала неприкрытая угроза.

– Христиан Голдбах, твой учитель математических наук, государ, – Остерман не был бы Остерманом, если бы угрозу не почувствовал, и не принял во внимание. – Он сейчас в Москве, насколко я знаю. Наверное, думает, что государ одумается и продолжит обучение. Хотя я уже вижу, что учит тебя, государ, уже нечему. – Дверь на этот раз за ним закрылась, а я всё ещё смотрел в ту сторону, не понимая, как я сам про Христиана Гольдбаха не додумался?

Глава 4

Задрав голову, я смотрел вверх, где в корзине воздушного шара подпоручик вновь созданного воздушного полка Головкин отрабатывал передачу сообщения при помощи горящих светильников, стёкла которых были выкрашены в разные цвета, в основном красный и зелёный. Нужно было понять, какой именно цвет лучше будет виден на расстояние.

 Сегодня был юбилейный десятый раз, когда на шаре в небо поднимался человек, потому что до того момента, как я жёстко наехал на Эйлера, он гонял своё изобретение порожняком, корзина была в большинстве случаев пустой, максимум с какой-нибудь бедной собачкой, которая изгаживала её во время своего полета так, словно у неё был месячный запор и тут его прорвало.

За спиной раздался стук копыт, и буквально через минуту ко мне подбежал запыхавшийся Репнин, успевший спешиться и передать поводья кому-то из гвардейцев.

– Сколько? – я покосился на него и снова посмотрел на шар и человека в корзине, машущего фонарями в определённой последовательности. Здесь внизу было жарко, настолько, что я стянул камзол и стоял в одной шелковой рубашке, позволяя лёгкому ветерку охлаждать разгорячённое тело. Там же наверху было не в пример холодно, и Головкин, застёгнутый на все пуговицы, стоял поближе к горелке, ловя исходящее от неё тепло.

– Почитай две с половиной тыщи саженей, – Репнин тоже задрал голову. – Но это с сосны да с помощью трубы. Просто глазом – меньше.

– А цвета?

– Да одинаково оба моргают.

– Пойдёт, – я отвёл руку от глаз и посмотрел на часы, по которым засекал время, что Головкин уже находился в воздухе. Это была полностью моя стихия – эксперимент, и я ожидал от него хороших результатов, потому что все расчёты указывали на то, что результаты должны быть хорошими.

– Думаешь, эти штуки сработают, государь, Пётр Алексеевич? – Репнин продолжал смотреть на Головкина, который с земли выглядел карликом, а фонари в его руках светлячками, потешно кружащимися в воздухе, исполняя свой особый, ритуальный танец.

– Должны сработать, Юра, просто обязаны сработать, иначе, зачем мы все это затеваем?

Эйлер сидел рядом с тем местом, откуда я наблюдал за полётом, за столом, который притащил на это поле, и что-то яростно писал, да так, что брызги чернил разлетались во все стороны.

 Я подошёл к нему и едва успел уклониться от очередной летящей в меня капли, которая испортила бы белоснежную рубашку так, что пришлось бы выбрасывать. Поднеся кулак ко рту, я негромко кашлянул, чтобы привлечь внимание отца-основателя воздухоплаванья, и когда он встрепенулся, глядя на меня шальным взглядом, произнёс.

– Ну, Леонард Паулевич, это, конечно, не то, что я просил, но для начала сойдёт. Продолжайте, а я вынужден удалиться, дела, знаете ли, – я усмехнулся про себя, увидев, как на его щеке дёрнулся желвак. Но постоянно натягивать поводья нельзя, поэтому я решил поощрить сегодня этого гения. – Однако вынужден признать, что впечатлён, да, впечатлён, так что награждаю тебя тысячью рублей, дабы не оскудело желание совершенствоваться в дальнейшем.

– О, государь, Пётр Алексеевич, – Эйлер расплылся в улыбке и даже говорил почти без акцента. – Это такая честь, слышать твою столь редкую похвалу. Не за награды я стараюсь, а чтобы нести научную мысль в светлое будущее.

– Я знаю, и тем не менее получи свою законно заработанную тысячу у Черкасского Алексея Михайловича, распоряжение тому будет передано не позднее сегодняшнего вечера, – улыбнувшись, я быстрым шагом направился к нетерпеливо бьющему копытом Цезарю, которому уже надоело стоять и ждать, пока я наговорюсь со всеми, и насмотрюсь в небо, чтобы уделить уже, наконец-то ему внимание.

Потрепав жеребца по шее, я легко вскочил в седло и повернулся к Репнину, подъезжающему ко мне на каурой кобылке. По негласному указанию Михайлова никто не мог ехать со мной рядом на жеребце, потому что Цезарь в последнее время видел в каждом соперника и начинал вести себя неадекватно, отстаивая своё право на верховенство. Пока мне удавалось с ним справиться, но пару раз он меня чуть не сбросил, и с этих пор командир моей охраны чётко следил за тем, чтобы не провоцировать этого альфа-самца.

А всё дело в том, что, дав Волынскому карт-бланш и отдав на растерзание царские конюшни в обмен на табун, на котором мои спутники путешествовали по Европе, я и не думал, что тот так развернётся.

То-то они с Бироном сошлись в нереализованной истории – оба лошадниками были знатными, вот и произошло у них полное взаимопонимание на фоне лошадей.

Денег на конюшни выделялись, но умеренно, так он личные средства туда вбухал, всё своих лошадок обихаживал, да отдельно кавалерийских коней выращивал, согласно нашему договору.

 В общем, Цезарь – первый парень на конюшнях внезапно перестал себя им чувствовать и взбесился, скотина такая. Хоть отселяй его, личный штат лошадей создавай. И, похоже, придётся в итоге именно так и поступить. Будет малая конюшня для членов императорской фамилии с ограниченным числом лошадей в ней.

Некоторое время мы ехали молча, я же совершенно бессознательно повернул коня в сторону Елизаветинских мыловарен, чтобы посмотреть, как там налаживается работа. Ведь я собирался на этих мыловарнях провести некий социальный эксперимент, но с возможностью вернуть всё на свои места, если увижу нарастание напряжения.

– Черкасский вчера сказал, что спрос на ассигнации пошёл в гору, не знаешь, случайно, с чем связана подобная активность? – нарушил я наконец молчание.

– Знаю, – кивнул Репнин и, недолго колеблясь, вытащил сложенные листы, в которых я узнал газету. – После того как этот выпуск прочитали, побежали прямиком в банк государев, чтобы золото и серебро на ассигнации поменять.

– Та-а-а-к, и что Юдин опять учудил? – глядя на газету, я почувствовал, что у меня начинает дёргаться глаз.

Сама тема ассигнаций до вчерашнего дня шла ни шатко ни валко. По обоюдной договорённости с Черкесским мы не стали насильно их навязывать кому бы то ни было, приучая людей к мысли о том, что так удобно и они ничего не теряют, расплачиваясь бумажными деньгами. И что их можно было в любой момент обменять в Первом государственном банке, созданном на территории объединённого Монетного двора, на привычную монету.

 Люди привыкали к нововведению с недоверием, но вчера произошёл некий бум, во время которого больше половины выпущенных ассигнаций была скуплена. И Репнин сейчас держит в руках причину этого бума. Протянув руку, я отнял у него газету, придержал Цезаря, чтобы можно было на ходу читать, и начал искать искомую заметку.

«Удивительная история произошла с князем В. Намедни во время его вояжа на нетрезвую голову по улицам Москвы в тот час, когда честные мужи стучат в двери супружеских опочивален, дабы исполнить свой супружеский долг перед жёнами и Господом Богом, и произошла сия история.

Выйдя из одного весёлого дома, где он предавался игре в кости, насчёт другого греха сказать не можем, так как свечку над ним не держали, князь, не дождавшись своего экипажа, решил пройтись пешком, дабы немного остудить гудящую голову.

 Удача весь вечер улыбалась ему, и он шёл при выигрыше, коей получил новым изобретением Монетного двора и лично государем Петром Алексеевичем – бумажными ассигнациями, помещёнными во внутреннем кармане камзола, дабы утром обменять их на увесистое золотишко.

 Свернув в сторону Москворецкого моста, князь столкнулся с татями, кои стукнув два раза его по голове, увели все золото, звенящее в кошеле на поясе, в то время, пока дворники, заприметившие злодеев, бежали к князю на помощь.

Золото пропало, и, ежели бы не помощь служителей полицейской коллегии, то, вероятно, пропала бы и жизнь князя, а вот бумажные ассигнации тати не тронули, потому как: во-первых, не знали, что такое князь носит за пазухой, а, во-вторых, даже если бы знали, то поменять их на золото в Монетном дворе им не далось бы, из-за того, что рожей и достоинством не вышли...»

– Ты читал это, перед тем как в набор отдавать? – я протянул Репнину газету и задумчиво посмотрел на дорогу, по которой мы ехали.

Дорога была – просто на загляденье: ровная, без ям и рытвин. За такой дорогой нужно следить круглый год, чтобы дольше прослужила, а для этого нужна специальная служба, которой пока у меня не было и в помине.