Клара – Виктору
22 марта 1938

Витька, это уже совсем беспредел!

Михалыч просится на главную роль в нашем новом спектакле.

Антонина Дмитриевна сказала, что он прекрасно подходит! А это значит, что мне придется танцевать с Михалычем целых два танца. Витька, что делать? Отказаться от роли? Я сейчас заплачу!

Ты знаешь, что до слез меня довести практически невозможно.

Он мне противен! Как представлю, что его лицо будет в десяти сантиметрах от моего… Да ни за что!

Витька, ты мой последний шанс. Попробуйся на эту роль. Прошу тебя. На кону моя жизнь!

Виктор – Кларе
23 марта 1938

Дорогая Клара!

Нужно что-то придумать. Дай мне немного времени.

Если Михалыч идеальный кандидат, едва ли я подхожу на роль. Здесь надо действовать хитрее.

Не переживай раньше времени.

С уважением, Виктор

Виктор – Кларе
24 марта 1938

Дорогая Клара!

Я всю ночь не спал, размышлял.

Антонина Дмитриевна не догадывается, что Михалыч за человек. Он ведь все репетиции прогуливать будет.

Тебе придется пойти на крайние меры. Как Германия в восемнадцатом году предъявила Советскому правительству ультиматум перевести Черноморский флот из Новороссийска в Севастополь под угрозой наступления на Москву^[21], так и ты угрожай уходом из театра, если Антонина Дмитриевна утвердит на главную роль Михалыча.

Если манипуляции не пройдут, пусть вместо тебя на главную роль ставят кого-то другого. Не переживай, тут мигом все вскроется. Михалыч попросту перестанет посещать кружок и тем самым подтвердит твои слова, что он ненадежный элемент.

Михалыч не знает, на кого напал.

С уважением, Виктор

Клара – Виктору
27 марта 1938

Ох, Витька, видел бы ты лицо Михалыча.

Я пришла в кружок на полчаса раньше и сразу к Антонине Дмитриевне.

– Антонина Дмитриевна, Антонина Дмитриевна, я не могу играть главную роль.

– Отчего же? Что-то случилось?

– Посы случились, Антонина Дмитриевна. Пока не исправлю отметки, не смогу на репетициях целыми днями пропадать. Поставьте вместо меня кого-то. А в следующий раз я никому главную роль не отдам. Ни за что. Честное-пречестное.

– Кого же мы теперь поставим?

– Галка бы очень хорошо подошла.

– Вы же друг друга на дух не переносите?

– Это неправда. Да и разве нет во мне человечности? Разве не вижу я, как она о главной роли мечтала.

– Не знаю, справится ли Галина. Подозрительно это, Клара. Это из-за нового партнера?

Я не ответила.

– Клара, что за детский сад?

– Я не буду с ним танцевать.

– Вот оно что.

Антонина Дмитриевна задумалась.

– Нет, я не могу сказать ему, что он не будет играть. Человек, может, впервые инициативу проявил. Надо всем давать шанс исправиться. Глядишь, станет актером и будет вспоминать, как Антонина Дмитриевна дала ему путевку в жизнь.

– Вы просто Михалыча не знаете. Ничего он не хочет.

– Галина, значит, Галина. Будешь на вторых ролях.

Так и пришлось пожертвовать славой, чтобы проучить Михалыча!

Началась репетиция.

Михалыча не было, я корила себя, что зря затеяла этот разговор. Но через полчаса он завалился в актовый зал.

– А вот и вы. Мы вас ждем, – радостно воскликнула Антонина Дмитриевна. – Подойдите к партнерше.

Михалыч оскалился и направился ко мне.

– Нет-нет, вы теперь танцуете с Галочкой. Она будет играть вместо Клары.

Галка расцвела. Михалыч зло на меня зыркнул и процедил:

– Все лучше, чем с Кноль.

ДНЕВНИК ВИКТОРА

31 МАРТА 1938

Михалыч таким словом Клару обозвал, что повторять стыдно. На букву “П”. Я остолбенел от его беспринципности.

Клара покраснела. Никто за нее не вступился. Полагаю, в глубине души девчонки надеялись, что кто-то свергнет ее с пьедестала.

ДНЕВНИК ВИКТОРА

4 АПРЕЛЯ 1938

Дни мои сочтены. Мне бы не хотелось драматизировать, но я совершил непоправимое.

Во мне проснулась первобытная ярость. Пока Михалыч выкрикивал сальности, я подошел к нему со спины и толкнул с такой силой, что он полетел с лестницы. В тот же миг испугался, что Михалыч сломает шею или расшибется насмерть. Но он несколько раз перекувыркнулся и приземлился вполне удачно.

Клара крикнула: “Бежим!” И мы побежали к другому выходу.

Теперь я думаю о последствиях. Поступил я крайне опрометчиво. Как идти завтра в школу? Михалыч наверняка будет меня караулить. Попросить бабушку проводить меня? В четырнадцать лет это унизительно. К тому же у нее сердце, и мне бы не хотелось добавлять ему переживаний. Попросить Семена? Притвориться больным? Выйти в школу на час раньше?

Мысленно прощаюсь с жизнью.

Клара – Виктору
5 апреля 1938

Витька, ты герой! Ты теперь мой самый верный друг.

Я и представить не могла, что тебе хватит смелости.

Интересно, где он сегодня? Готовит нападение?

Клара

ДНЕВНИК ВИКТОРА

8 АПРЕЛЯ 1938

Всю неделю Михалыч не появляется в школе. Выходить из дома по-прежнему страшно.

Не нахожу себе места. Хочется рвать, крушить, ломать, портить, бить. Появилась дурная привычка заламывать пальцы. Неужто мне передался отцов нрав? Я презираю себя за несдержанность.

Михалыч затаился. Что от него ждать?

ДНЕВНИК ВИКТОРА

11 АПРЕЛЯ 1938

Учительница сообщила, что Михалыч в школу больше не придет. Причину нам не докладывают.

Ходят слухи, что у Михалыча арестована мать и его теперь отправят к тетке в деревню.

ДНЕВНИК ВИКТОРА

12 АПРЕЛЯ 1938

Слухи подтвердились.

ДНЕВНИК ВИКТОРА

17 АПРЕЛЯ 1938

Я много думаю о произошедшем.

О событиях, которые перекраивают наши судьбы. Почему маму Михалыча арестовали именно в тот день и ни днем позже?

Мне необходимо признаться. В ту ночь я не мог заснуть, все думал, что Михалыч со мной сделает. Страх заполнил каждую клеточку моего тела, и, поддавшись ему, я обратился к бабушкиному Богу. Я сказал, что поверю в него, если он убережет меня от Михалыча.

Но не такой же ценой… Больше никогда, никогда не обращусь к нему! Даже если это будет вопрос жизни и смерти. Мне стыдно признаться Кларе, ведь она считает меня героем. Коля с Алеком зауважали меня: то, что я не влезаю в драки, воспринималось ими как слабость. Они признались, что ни за что не решились бы идти против Михалыча. При других обстоятельствах и я бы не решился…

И все же… Как бы я повел себя, прижми меня Михалыч к стенке? Поддался бы страху, отказался от своих принципов, просил пощады?

Пытаюсь убедить себя, что это всего лишь совпадение. Не могу же я своей волей решить участь другого человека. Уж больно много я на себя беру.

Клара – Виктору
3 июня 1938

Витька, здравствуй!

До школы ты меня не увидишь. С бабушкой Алевтиной совсем беда, Гертруда уже не справляется, мы с мамой едем в Саратов.

Клара – Виктору
5 июня 1938

Привет, Витька!

Пишу, чтобы ты знал мой новый адрес.

Гертруда с Вальдемаром и бабушкой живут в самом центре города, всего пару кварталов до парка и консерватории. В квартире хорошо, светло. Два окна, по одному на каждую комнату. Нам с мамой постелили в маленькой комнате два матраса.

Гертруда с Вальдемаром уже столько женаты, а детей нет. Это жаль. Мне бы так хотелось стать тетей.

Проезжали разные здания, папа то и дело говорил: “Это немцы построили. И это немцы построили. И эти мукомольные предприятия”.

И тут вдруг скажи: “Плохо, Клара, что ты немецкий не знаешь”.

“Так отчего бы мне его знать, если вы с мамой на русском всегда говорите?”

“Оттого, Клара, что ты немка”.

“Я только наполовину немка, а наполовину русская. А вообще я советский гражданин!”

Папе мой ответ не понравился. Он нахмурился.

“Надо тебя в немецкую образцовую школу перевести”.

Папа не первый раз заговаривает о немецкой образцовой школе. Он меня в прошлом году туда перевести хотел, как только она достроилась. Я перепугалась.

“Папа, ты что! Я и так еле-еле справляюсь с домашней работой, а еще немецкий учить!”

“Ничего, будешь стараться. Эх, Клара, Клара… Вот так и пропадут все наши традиции. Хорошо хоть крестили тебя”.

“И все же жаль, что не в православие”, – вмешалась мама.

“Да какая теперь разница. В этой безбожной стране”.

Что же теперь поделать? Не должна ведь я из-за этого страдать, в другую школу переходить! То, что я наполовину немка, не имеет в моей жизни никакого значения.

А еще ехали мимо костемольного завода. Ну и запах. Ужас! Как только там у Алека мама работает? Вот почему она такая недовольная всегда. Попробуй поработай денек в таком месте.

Пиши теперь сюда.

Клара

ДНЕВНИК ВИКТОРА

7 ИЮНЯ 1938

Вот и пришла пора прощаться. Музыкальную школу я буду вспоминать с теплом, она стала мне вторым домом.

Помню, как бабушка впервые привела меня сюда. Нарядила, причесала волосы – прям как у деда на фотографиях.

Пришли, а перед входом очередь. Оказывается, желающих много. Это меня расстроило. Помню, как стоял в коридоре и до меня доносился голос чистоты и силы невероятной. От этого голоса у меня закружилась голова и сделалось совсем худо. Что я здесь забыл? Как же бабушка расстроится, когда ей скажут, что способностей у меня нет.

Что я не певец, бабушка заявила с порога. “Но какой слух, какой слух!”

Не помню, что именно от меня требовалось, но чувствовал я, что показал себя крайне плохо. Прослушивание было коротким. Домой шел поникший. Бабушка пыталась меня поддержать.

“В эту не возьмут – в другую пойдем”, – сказала бабушка. И по чрезмерной ее веселости я догадался, что прослушивание прошло не просто плохо, а ужасно.

Утром следующего дня бабушка пошла узнавать результаты. Я делал вид, что мне все равно. После завтрака сел с книгой, чтобы отвлечься и скоротать время. Велика беда, что не играть мне на пианино? Буду книги читать, стану великим читателем.

Бабушка пришла к обеду. Ожидая нерадостные известия, я вяло водил ложкой в тарелке. Отец на меня прикрикнул – обычное дело.

“Что кричишь, Паша? У сына твоего, между прочим, абсолютный слух”.

Я поднял глаза: “Как это – абсолютный?”

“Да, Витенька. Только вот вместо фортепиано настаивают на скрипке. Я им сказала, никакой скрипки”.

“Баян! – отрезал отец. – Рояль! Еще чего! Место у нас лишнее?”

“Место найдем”, – сказала бабушка. И мы действительно нашли.

Помню свой самый первый урок.

Я шел вприпрыжку. Мимо здания школы, мимо знакомых мест, мимо исторических зданий по любимой улице. Отныне мне предстояло дважды в неделю ходить этим маршрутом.

На стенах в коридоре висели портреты. Мужчины с пышными усами смотрели надменно: “Что вы здесь забыли, молодой человек?” Я толкнул деревянную дверь, прошел, стараясь наступать аккуратно.

Пианино с желтыми клавишами у окна. То, что клавиши желтые, отчего-то меня удивило. Пришло сравнение с зубами. Должно быть, пианино совсем старое, раз зубы у него такие желтые.

Возле инструмента два обшарпанных стула для учителя и ученика.

Уже много после, когда я выучился играть и пальцы сами скользили по клавишам, я часто смотрел в окно и представлял, как через щели в раме просачиваются звуки, танцуют в воздухе и через открытые форточки попадают в дома и квартиры. Задумавшись, я забывал о том, что надо сидеть смирно, держать спину, я покачивался под эти звуки. А еще нередко, доверившись пальцам, играл, вперив взгляд в потолок. Трещинки и облупившаяся штукатурка помогали мне сосредоточиться и доиграть без запинки. Я доверяю звучанию музыки в моей голове.

Учительница возвращала меня из мечтаний.