– А вы, оказывается, плохие, – принялся канючить он, поглаживая на ходу свою «улитку». – Я ведь хочу с вами просто поиграть.

У всех троих попадали из рук палки, служившие им шпагами.

Овердан рванул бегом к дому Ансельмо, а Энцо и Дино – в противоположную сторону.

– Стойте, шалуны! – кричал дядька, и из его голоса постепенно исчезала доброта. – Остановитесь, или я выпотрошу вас к праздничку!

На бегу Энцо попытался позвать на помощь, но горло у него сжалось от страха, и он не смог даже коротко пискнуть. Однако крики Дино привлекли внимание собаки. Дик галопом выскочил со двора, его мощные мускулы ходуном ходили под черной шкурой. Он, не раздумывая, бросился на захватчика, повалил его на землю, уперся передними лапами ему в грудь и только тогда залаял.

На место происшествия прибежали Фредо и верный Ливио Ланчелотти, старейший из токарей в мастерской. А за ними неслась Джиза, вооруженная метлой.

Виновник беспорядка то ныл, что ему сломали подсолнух, то угрожал жестокой кровной местью, но Фредо велел Дику не спускать с него глаз и не давать убежать. Одного из практикантов отправили за подмогой к силам общественного порядка. Одновременно кто-то должен был сдерживать Джизу, чтобы она, не дай бог, не совершила самосуд.

В конце концов приехали двое полицейских из городского отряда, надели ему наручники и, когда его уводили, Энцо удивился, почему его не уводят в тюрьму.

Тогда мать, все еще в состоянии нервного потрясения, объяснила ему, что этот человек, скорее всего, окажется в месте, куда более страшном, чем тюрьма, которое называется сумасшедшим домом. Там пациентов привязывают за руки и за ноги к грязным столам, и если ведро ледяной воды их не успокаивает, их начинают лечить новомодным средством: электрическим разрядом.

Человек с подсолнухом больше не мучил их своими приставаниями, но, когда Энцо узнал, что в Формиджине есть специальная психиатрическая клиника для детей, он очень встревожился: а что, если он тоже когда-нибудь сойдет с ума и его туда отправят?

Поэтому, когда наступили дни карнавала, он с подозрением отнесся к идее переодевания в разные костюмы: а вдруг полицейские решат, что он спятил, и отправят его в сумасшедший дом для маленьких?

И пришлось очень долго объяснять ему, что на карнавале можно, более того, нужно притворяться сумасшедшими.

Ко дню Скоромного вторника (Martedi Grasso) 1906 года Джиза сшила обоим костюмы Арлекина. Как только мальчишек переодели, она подержала над огнем пробку и разрисовала им лица, и в таком виде они вышли во двор с мешочками кинзы в руках.

Энцо и Дино сначала развлекались тем, что пугали беднягу Дика, прыгая перед ним в карнавальных костюмах и держа наготове пищалки-языки, которые выскакивали с пронзительным визгом, стоило в них подуть. Потом во дворе появилась мама в красивом пальто, забрала обоих, и после затруднительного дефиле по мастерской все отправились в центр города.

Пройдя до конца своей улицы, они свернули налево, с осторожностью миновали железнодорожный переезд и вышли на площадь Городской Заставы, на магический порог, перешагнув который, входишь внутрь периметра древних стен.

– Счастлив тот, кто живет здесь, вдали от нашей вони, – сказала Джиза, когда они поднимались по широкому проспекту Виктора Эммануила II.

Ей поднимали настроение фасады дворцов и ряды домов, выкрашенных в охряные, ореховые и розовые тона, чугунные приспособления для чистки обуви возле подъездов и газовые фонари на площадях.

– А вот улица, по которой Диди на будущий год будет ходить в гимназию, – с довольным видом объявила она, потрепав по затылку Энцо, и прибавила: – Смотри не провали экзамены, ослик, скоро это и тебя коснется.

Проспект кончился перед громадой Герцогского Дворца с тремя крепостными башнями, который до объединения Италии был оплотом власти городской аристократии, а теперь в нем размещалась Военная школа. Они обошли дворец по линии трамвая на конной тяге и вышли на мощенную брусчаткой площадь, где возвышался памятник Чиро Менотти.

Их всегда изумляла необыкновенная квадратная борода патриота и его завернутые по моде прошлого века брюки. На этот раз Дино, казалось, был покорен.

– На будущий год я оденусь, как он, – неожиданно заявил мальчик.

– Почему? – спросила Джиза, ведя сыновей по мостовой плавного спуска улицы Фарини. – Тебе очень идет костюм Арлекина.

– Потому что он – герой, а Арлекин – шут, – заявил старший, и Энцо нашел его высказывание безукоризненным.

– Я тоже хочу одеться героем, – поспешил он известить всех.

Пока он предвкушал свое новое достоинство, их настигли звуки горнов и смех.

В гуще музыки и запахов этого праздника, не похожего на другие, оба брата получили на полдник хворост, посыпанный сахарной пудрой, и сладкие пельмени со сливками. А потом они смотрели кукольное представление: несмотря на свой громкий голос, дьявол исполнял роль дурака, и все дружно смеялись, когда Сандроне побил его палкой.

Около трех часов на улице появился целый караван повозок с ряжеными, которые тащили пары старых кляч, рыжих коров и быков, впряженных в плуги. Арлекины кидали в повозки летучие звезды и кинзу и соревновались, кто соберет больше конфет, которые пригоршнями бросали с повозок ряженые.

Для Энцо в этой веренице персонажей, совсем не похожих на самих себя, таилось нечто грандиозное и тревожное. А что, если в самом конце праздника все римские легионеры в картонных шлемах, коломбины и пульчинеллы возьмут и откажутся снять карнавальные костюмы и еще на целый год останутся в мире громких криков, всяких чудачеств и воплей?

К этой мысли он возвращался все следующие недели, когда пост расставил все по своим местам, на глаз отделяя больших от маленьких, здоровых от сумасшедших, синьоров в начищенных туфлях от крестьян в двуколках, подошвы, заляпанные грязью, и глаза, широко распахнутые навстречу всем городским чудесам.

«Merz, marzoum, tri cativ e un bòun»^[4], как говорили взрослые, «В марте на один хороший день приходятся три плохих». Но в тот год уже в середине месяца подул теплый, ароматный весенний бриз.

В субботу после обеда Джиза опять взяла мальчишек с собой в центр города, но оказалось, что все безумие карнавала улетучилось бесследно.

Матери надо было в парикмахерскую на площади Свободы. Эта полная воздуха и света площадь простиралась до самых стен синагоги, построенной в неоклассическом стиле. Сопровождать маму к парикмахеру была скука смертная, и они уговорили ее отпустить их на часок в город. Она согласилась при условии, что они не будут терять из виду Гирландину, пить воду из общественных фонтанчиков, этих разносчиков заразы, и не станут даже разговаривать с цыганами.

Оказавшись на свободе, они отправились на Пьяцца Гранде, Главную Площадь, чтобы устроить соревнование, кто увидит больше интересных персонажей. Возле античной статуи Энцо обнаружил капитана Военной школы с черной повязкой на глазу, как у пирата. Первое очко в его пользу.

Игра обещала быть интересной. Потом появилась пожилая дама, затянутая в одежду, достойную викинга. Ее шуба была сшита из трех лисьих шкур с болтающимися лапами, а их головы глядели на все остекленелыми глазами. Братья повздорили, кто первый увидел даму.

– Ты жульничаешь! – заявил Дино, который знал слова, что были потяжелее камня. – Сожалею, но это вопрос принципа: если ты не признаешь, что проиграл, то я больше не играю!

– Вот ты и получаешься жулик! – запротестовал Энцо. – Я ее первый увидел!

– Как хочешь, – снизошел до брата Дино и с высокомерным видом сложил руки на груди. – Но учти, я так тоже не играю.

– Обманщик! Жила! – обиделся Энцо и, видя, что Дино своих позиций сдавать не собирается, пригрозил: – Раз ты так, то ты мне больше не брат!

– Вместо того чтобы говорить всякие пакости, ты лучше сюда посмотри, – встряхнул его старший брат, и он застыл, оказавшись лицом к лицу с самыми странными существами, когда-либо появлявшимися на улице Кастелларо. Двое краснокожих, с лицами, раскрашенными в цвета войны, с воткнутыми в волосы перьями шли им навстречу, топая мокасинами по мостовой.

Появление двух сынов прерий в центре Модены не прошло незамеченным: из окон за ними наблюдали изумленные женщины, а стайка ребятишек шла за ними следом, держась на почтительном расстоянии, поближе к стенам домов.

Энцо замер, не зная, спрятаться за спиной старшего брата или удирать. А «индейцы» подняли руки в знак приветствия и крикнули «Augh!», что означает «Приветствуем вас!».

– Это цивилизованные краснокожие, дурачок, – уверенно сказал Дино, – и нет никаких причин наделать в штаны со страху.

Дино оказался прав. В этой парочке не было ничего пугающего. Оставалось только понять, кто они: участники карнавала, упрямо не желающие возвращаться к действительности, или настоящие американские индейцы, прибывшие с визитом в Старый Свет. Чтобы прояснить этот вопрос, они провожали индейцев до середины площади, где их появление вызвало настоящее светопреставление.

– Приветствуем вас, жители Модены! Мы приехать с миром белый человек! – обратился к народу тот, что был покрепче и потолще.

Он тряхнул гривой блестящих косичек и объявил группе смельчаков, собравшихся вокруг:

– Не пропустить большой событие!

– Быстро идти в город Дикий Запад Шоу, Великий Цирк Америка полковник Буффало Билл! – заверил публику второй, который раскатывал «р», как раскатывают его жители Пармы.

– Суббота шестое апреля на ипподром. Билеты трибуна десять лир, дети и военные четыре лиры. Я все говорить, Augh!

Некоторые утверждали, что все это театральная постановка, чтобы завлечь дураков, устроенная вполне в американском духе. А ее автор – один из так называемых «пионеров», теперь превратившийся в настоящую старую перечницу. Но газеты настаивали на противоположном: «Буффало Билл – это не герой грошового романа, – провозглашала одна из статей в „Панаро“. – Он – один из последних представителей тех ловких завоевателей, тех отважных людей, что открыли цивилизованному миру бескрайние прерии Соединенных Штатов».

В школе только об этом и говорили, и когда Энцо узнал, что веснушчатый Обердан уже позаботился о билете на трибуну, то сразу начал бредить этим представлением.

Чтобы попасть на самое удивительное из зрелищ, когда-либо привезенных в Модену, он был согласен на все, и даже пообещал никогда не ссориться с Дино и отлично учиться. Но родители пока не соглашались.

За три дня до представления из Болоньи прибыл целый эшелон вагонов, выкрашенных в белое с золотом. Из них вышел авангард многочисленной труппы Буффало Билла: вооруженные грабители в синих куртках, воины племени сиу в военных головных повязках и их полные достоинства скво.

По городу пошли слухи, что билеты уже кончились, но в тот же вечер за ужином мальчишки обнаружили два билета у себя под тарелками.

– Пойдем только мы, мужчины, – с довольным видом объявил Фредо, пока сыновья осматривали и вертели в руках заветные билеты.

– А мама? – спросил Дино, покосившись на мать, которая стояла, отвернувшись от стола, и доставала из печи большую глиняную миску со скромным ужином.

Отец строго на него взглянул и, потирая потемневшие от работы с металлом руки, огляделся вокруг, словно примериваясь, в какую сторону будет удобнее сбежать.

– Там будут и настоящие краснокожие, дикие и кровожадные, которые истребили много белых. Вы же знаете, что ваша мама не выносит сильных эмоций.

Вот тут он мог быть и прав. Джизу единственный раз удалось уговорить сесть в автомобиль рядом с мужем, когда делали замеры скорости, и она под всеобщий хохот выскочила оттуда в приступе, очень похожем на морскую болезнь. Едва ступив на землю, она начала ругать мужа и обвинять его, что он хотел ее убить.

– Конечно, я бы охотно пошла на представление Буффало Билла, – сказала она, осторожно вытаскивая из печи миску с вареным мясом и картошкой.