Я не боялась заблудиться, потому что еще с холма прикинула направление. Овраг должен был пересечь мне путь. Мне не хотелось думать и строить предположения, где сейчас Эрайн и жив ли он вообще. Опоздала я или нет. Не хотелось мне об этом думать. Я просто шла вперед, пока деревья не поредели и поперек дороги не встала белесая облачная стена, будто именно здесь и находился предел мира.

Я осторожно подошла к пределу и заглянула через его край в бездну.

В бездне сиял огонь.

Рыхлая туманная кисея не скрывала дна оврага. Там, на дне, горел костер, раздвигая занавес влаги, а у костра сидели двое. Вернее, один сидел, а другой лежал.

Недалеко чернела угольная клякса; вокруг, на песке, валялись какие-то вещи. Никого из людей больше не было видно.

Сидящий у костра человек нагнулся, пошевелил палкой угли. Голова его сверкнула в отсветах пламени рыжим суриком. Знакомым жестом человек зачерпнул горсть песка – и тут же забыл про него, позволяя песчаной струйке вытечь из ладони.

– Ратер!

Он вскинул голову, заоглядывался. Сквозь редеющий туман я увидела его лицо – чумазое невероятно, все в пятнах, будто он ел чернику и измарался. Второй человек лежал неподвижно.

– Ратери! Я здесь.

– Леста? – наконец он увидел меня, вскочил. – Спускайся сюда. Нет, не здесь… правее, то есть левее! Иди за мной, я покажу…

Он пробежал вдоль овражной стенки, махая мне рукой:

– Давай сюда. Вот сюда.

Цепляясь за ежевику и малину, я сползла вниз. На полпути Кукушонок подхватил меня, помог встать на ноги.

– Уй, да ты мокрая!

– Еще бы. Сырость какая.

– Идем к костру. Замерзла?

– Не то слово… Что у тебя с физиономией?

– Пойдем, пойдем… – Он потащил меня к костру, мимо лежащего кульком человека. – Я тебе вина налью, тут целый мех остался.

– Что ты здесь делаешь? Где принцесса? Где убийца? Что с Малышом?

Я сунула руки чуть ли не в самый костер. Ух, хорошо. Бррррр!

– Не знаю, где принцесса. Жду вот. Я смекаю, кто-нить вернется сюда, или сама, или люди ее. Они вещи побросали. Давай-ка, винишка выпей, полегчает.

Очень кстати. Кукушонок держал мех, пока я из него глотала. Вино, между прочим, оказалось так себе. Терпкое, кислое, чуть ли не горькое. Странно, что принцесса с компанией такое пьют.

– А это кто? – я кивнула на неподвижный кулек.

– Убийца. Я его споймал.

– Поймал???

Ратер улыбнулся неловко, пожал плечами, шмыгнул носом. Только сейчас я поняла, что никакую чернику он не ел, просто нос у него расквашен, а кровь из расквашенного носа щедро размазана по физиономии. В сочетании с подбитым глазом эффект был ошеломляющим.

– Ну, ты хорош, братишка… Нос-то цел?

– Да цел, покровило только. Зато этого пса подзаборного я скрутил. Полночи за ним по лесу бегал. Заблудился на хрен в темнотище. Уже светлеть стало, когда сюда, к оврагу выбрался. Приедет принцесса – сдам ей на руки. Пусть допрашивает.

Я хмыкнула и шагнула к телу. Сдернула тряпку у него с головы, сунула руку под челюсть. Ожидала встретить ледяную твердость трупа, однако кожа лежащего была теплой и мягкой. Под пальцами билась жилка. Черт, да он спит! Или без сознания?

– Ты его чем-то приложил по голове?

– Ну… дал я ему в рыло пару раз… Он мне тоже в рыло дал. Он разок вырвался, но я его в речку загнал и там скрутил… сюда он своими ногами пришел. Я думаю, спит он. Да пущай спит. Может, это у него с перепугу.

– Никогда не слышала, чтобы с перепугу засыпали.

Стрелок оказался маленьким жилистым пареньком, если и постарше Кукушонка, то ненамного. А Кукушонок, несмотря на худобу, был очевидно выше его и шире в плечах. То есть Кукушонок годика через три вымахает в крупного мужчину, а вот этому заморышу уже не вырасти. Крысенок, одно слово. Ладно, принцесса или кто там разберутся. Не нашего ума дело.

Если он вообще проснется.

– А что с Малышом? Ты что-нибудь знаешь?

Ратер помотал лохматой головой:

– Не… Я когда сюда пришел и этого, – он кивнул на кулек, – приволок, тут никого уже не было, кроме альханов и девок. Они недавно ушли. Пошарились по барахлу и ушли.

– А куда охота поехала?

– Бес их знает. Я ж говорю, не видел никого… Хочешь еще винца?

– Не хочу. Противное это вино, словно в уксус горчицы намешали.

– Ага. Мне тоже сперва не понравилось. – Кукушонок закинул голову и глотнул из меха. – Бррр, аж скулы сводит.

– Ладно. Коли так, я пойду. Вон уже солнышко вовсю светит. Ты, полагаю, здесь остаешься, принцессу сторожить?

– Да я б с тобой пошел…

– Сиди уж, вояка. – Я положила ему руку на плечо и легонько тряхнула. – Какой ты все-таки молодец, Ратери. Если убийца заговорит… Что там принцессе в голову взбредет – не знаю, а вот Нарваро Найгерт вполне может позволить тебе остаться в городе. Не напейся тут только.

* * *

Не может быть – но отпечатки драконьих лап были совсем свежие. Отпечатки в мокром песке, они не успели еще заплыть. Значит… значит…

Я обнаружила их совершенно случайно, потеряв рассыпанные следы охоты, успев двадцать раз вспотеть, десять раз острекаться в крапиве, пару раз промокнуть и по одному разу налететь на осиное гнездо и едва не подвернуть себе ногу, в отчаянии срезая дорогу от очередного холма к речке Мележке. Совсем свежие отпечатки. Пятипалые, драконьи, с глубокими рытвинами от когтей. Каждый след длиной в два с половиной моих, а шириной – в четыре с половиной.

Поломанных деревьев вокруг не наблюдалось. Только перечеркивающая следы глубокая борозда от хвоста, раздавленные стебли аира, помятая осока, сдвинутая и перевернутая галька.

Видно, он успокоился… Угомонился. Пришел в себя. Соображает уже. А охота так и не нашла его, хотя время приближается к полудню.

Речка здесь делала крутую петлю, огибая взгорочек, заросший ивой и ольхой, с парой сосен на макушке. На этот взгорочек я и влезла. Осторожно раздвинула ветки. Там, внизу, на отмели, прикрытой тонким слоем воды, я и увидела его.

Он стоял, зябко обхватив сам себя за плечи, склонив голову, отягченную пепельно-черной гривой, стоял и смотрел на свое отражение. Длинное драконье тело светилось тусклым серебром, по впалым бокам гуляли солнечные пятна. Отражение под ним морщило и дробилось, путаясь с осколками света, но он смотрел и смотрел, как зачарованный.

Он был совсем не страшный. Даже маленький какой-то на фоне песчаного обрыва и больших каменных глыб, раскиданных по берегу. Темный, словно серое деревенское железо, гребень спокойно лежал вдоль хребта. Хвост висел плетью. На крестец мантикору уселась белая бабочка.

Эрайн.

Ветерок выгладил траву на берегу, перетряхнул ивам длинные косы, тронутые осенней желтизной. Солнечная рябь пронеслась по поверхности воды, слепя глаза. На лицо мне упала растрепанная прядь. Волосы мантикора не шелохнулись.

– Эрайн, Малыш… – прошептала я одними губами.

Далеко. Он не услышит, даже если заговорить в полный голос. Если только крикнуть во всю глотку.

Может, подойти? Подойти поближе, окликнуть его. Он же на меня не бросится? Не бросится ведь, правда?.. Скорее, он испугается и убежит как дикий зверь. Не узнает меня.

Потому что забыл. Шок пробуждения смыл воспоминания о странном сне. Он сам говорил, что это был кошмар. Кошмар надо поскорее забыть. И меня вместе с кошмаром.

Амаргин предупреждал… будут сложности.

Эх, но разве я могла предположить, что сложности начнутся сразу же по пробуждении? С места – и в карьер?

Мантикор поднял голову – я увидела его профиль. Точеный резкий профиль обитателя Той Стороны. Насторожились звериные уши – большие, острые, украшенные веером шипов. Ветерок снова вздохнул, рассыпая блики по воде.

– Эрайн.

Я ведь знаю твое имя, Эрайн. Твое сокровенное имя, то, которое определяет тебя, придает тебе твою истинную самость. Как тело является формой для души, так и имя есть форма сути. Ты слышишь меня, друг мой, Эрайн?

Как слепит глаза солнечная рябь! Щекочет меж ресниц сияющей спицей, царапает изнутри веки. Плывут в солнечном сиропе зелень и серебро, осколки неба, наклонная плоскость берега, хром и кобальт воды, ртуть отражения, желтая охра песка…

«Эрайн, ты слышишь меня?»

…

«Почему этот свет, эта рябь так мучит глаза? Почему так жмет горло и теснит в груди, почему во рту так горько и солоно? Смотри, Эрайн, ведь это настоящая радость – видеть над головой не замкнутую тьму пещерных сводов, но синеву сверкающую, полуденную, лютую, истончившуюся в зените настолько, что сквозь нее уже проглядывает черный зрак космоса. Разве растительное буйство вокруг не лучше фосфорной зелени мертвой воды? Это золото… взгляни! Этот ветер… Эрайн, да что с тобой такое?»

«Горечь. Соль. Ком в горле».

Мне тошно. Тошно мне. Не хочу я этого видеть.

Лучше ослепнуть.

Лучше умереть.

«Ты забыл, каков мир снаружи? Ты хочешь домой, на ту сторону? Потерпи, милый мой Дракон, потерпи немножко, все пройдет, все станет на свои места. Мне хорошо известно, насколько печальным и страшным бывает узнавание, но ведь оно принадлежит тебе…»

Нет!

Я не Дракон.

Незримая ладонь легла мне на лоб и оттолкнула меня. Отодвинула с силой, довольно грубо, почти оборвав связь.

Паника:

«Не уходи! Погоди… прости. Я не хотела тебя обидеть».

Я не дракон. Нет. Нет.

«Эрайн. Прости. Позволь мне подойти».

Никогда не называй меня так.

Меня подташнивает от горечи. Ресницы слиплись, щеки стягивает соленая корка.

– Хорошо, ладно. Хорошо. Я поняла. Это не твое имя, Эрайн. Я ошиблась.

Пауза. Вздох.

«Я ошиблась, слышишь?

Если бы…

Ты позволишь мне подойти, Эрайн?»

Подойди.

Я выглянула из кустов – и увидела, как мантикор тяжело разворачивается в мою сторону, безошибочно нанизывая меня на спицу темного странного взгляда. И глаза у него жуткие. Жуткие, жуткие!

Тьма, от века и до века. Тьма беспросветная. Слепой взгляд пустоты.

Лесс… Ты боишься меня?

«Нет».

Ты боишься. Боишься.

Темные когтистые ладони скрыли склоненное лицо. Волосы-лезвия тяжким каскадом потекли из-за спины на ссутулившиеся плечи – даже из своего убежища я услышала их змеиный шелестящий звон.

«Я сейчас подойду, Эрайн».

Выбравшись из кустов, я сделала пару шагов вниз по склону, когда в спину меня толкнул беззвучный голос:

Стой.

«Что?»

Стой, Лесс… ты слышишь?

Я замерла, прислушиваясь. Эрайн повернул голову к противоположному берегу, на котором сосны подступали к самой воде. Уши его настороженно развернулись зубчатым веером.

Шумела листва на ветру, всплескивала вода… невдалеке, над зарослями золотой розги, гудел поздний шмель. Ничего подозрительного я не слышала.

– Эрайн…

Я ухожу, Лесс. Там… за мной… пришли…

– Погоди! Я с тобой!

Не подходи!

– Малыш…

Нет!

Беззвучный окрик остановил меня на бегу – словно стеклянная стена выросла на пути. Я грянулась в нее всем телом – мгновенно вышибло дух, зубы лязгнули, прикусив кончик языка… склон вывернулся из-под ног, и золотая розга приняла меня в свои объятия.

Повозившись в поломанных цветах, я кое-как поднялась. Меня отшвырнуло в заросший травой овражек: ни мантикора, ни реки отсюда не было видно. Прикушенный язык горел огнем.

«Эрайн?»

…

Вместо отклика я услышала нарастающий, приближающийся стук копыт.

Почти на четвереньках рванула на свой прежний наблюдательный пост.

Мантикор был внизу, но связь меж нами оборвалась. Он стоял на отмели, пригнувшись, растопырив локти с парой шипов на каждом, скрючив пальцы с когтями, развернув сверкающий иззубренный гребень на выгнутой колесом драконьей спине. Длинный хвост метался по мелкой воде, взрывая гальку и мокрый песок.

Из-за сосен на пологий противоположный берег вылетел всадник.