По совету профессора Хуснулина, Варя стала вести дневник, куда записывала всё новое и необычное, что с ней происходило. Каждый день приносил сюрпризы. Например, изменились пристрастия в еде. Она полюбила не только помидоры, но и рыбу, которую раньше терпеть не могла. Когда-то в детстве подавилась косточкой, и с тех пор рыбу не ела, в крайнем случае – морепродукты, да и то без особой охоты. Теперь она почти каждый день просила маму пожарить рыбу на ужин. Все это казалось Варе и её родителям удивительным, однако было не главным. Варю в последнее время беспокоили странные и тревожные сны. Ей снились места и люди, до того совершенно незнакомые. Каждую ночь она бежала, спасаясь от погони, залезала на шаткие возвышения, рискуя упасть, спрыгивала с них на руки какому-то мужчине, чье лицо не было видно, рисовала на стенах какие-то знаки, даже порой кричала, когда бандиты почти настигали её. Иногда она просыпалась от собственного крика и успокаивалась только через несколько минут – когда наконец понимала, что это всего лишь ночной кошмар.

Появилась еще одна странность, которую Варя не доверяла даже дневнику. Изредка ей снились не черно-белые кошмары, а яркие, как мультики, сны, после которых она просыпалась совершенно счастливая. Во сне она целовалась и обнималась с симпатичным парнем, в которого, ей это было точно известно, она была влюблена. Легкие касания, солнечный свет, блики от листьев, внезапно ускользающий предмет ее страсти. Как обычно бывает во сне, всё шло к сексу, но в последнюю секунду возлюбленный растворялся то в солнечном свете, то за серебристой завесой дождя, то за мокрыми ветками сирени. На Варю накатывала волна беспричинной радости, и она просыпалась полная надежд на какое-то новое, неизъяснимое счастье. Обычно она не могла разглядеть лицо парня, но в ту ночь незнакомец внезапно повернулся к ней и… Варя, к своему изумлению, узнала Сергея и тихо вскрикнула. С утра, она попыталась вспомнить сон, но подробности ускользали, как всегда бывает после пробуждения. Она помнила лишь то, что обстановка во сне была незнакомой, однако смутно напоминала что-то из предыдущих, черно-белых сновидений.

«Какая удивительная штука – наш мозг, – думала Варя. – Перерабатывает дневные впечатления и соединяет их в причудливом порядке. Просыпаюсь мучительно, словно я опять была под наркозом. Мне, конечно, симпатичен Сергей, но до безоглядной страсти и, тем более, большой любви у нас пока дело не дошло. Почему мой мозг соединяет его образ и все эти страшные погони, промзоны, окраинные районы в один бесконечный блокбастер? В подобной «ленте» без любовной линии, конечно, никуда. Понятно, что мой мозг, впитав когда-то множество триллеров и лирических фильмов, встраивает в эту кашу ещё и любовь, делая ее цветной. Нет, в черно-белом виде сны, скорее, похожи на бесконечный фильм ужасов. Не удивительно, что после пробуждения всегда саднит сердце».

В то утро Варе стало по-настоящему страшно. Не хотелось оставаться наедине с навязчивыми видениями из сна. Родители спали в соседней комнате, будить их было глупо, да и что они могли сказать в ответ на ее сбивчивый рассказ о странном ночном кошмаре?

Варя, не подумав о том, что еще слишком рано, набрала номер профессора Хуснулина. Телефон молчал. Когда прошло несколько секунд, автоматический женский голос ответил:

– Абонент находится вне зоны доступа.

– Профессор, наверное, выключил телефон и спит, – подумала Варя. – Проснется, увидит мой звонок и решит, что я сошла с ума или просто обнаглела – тревожу его в такой ранний час.

Было раннее утро, солнце робко заглянуло в комнату, осветив лишь дальний угол. Варя повалялась в постели, не решаясь будить родителей. Угадав шестым собачьим чувством, что хозяйка не спит, прибежала Бусинка и лизнула ее в руку. Варя вспомнила, что сегодня утром Сергей сдает смену. Натянув по-солдатски быстро спортивные штаны и худи, вышла на цыпочках из дома и почти бегом отправилась вместе с Бусинкой в кафе.

Сереги за прилавком не было. Вместо него сдавал ночную смену девушке, стоявшей спиной к залу, какой-то всклокоченный, до конца не проснувшийся парнишка.

– Извините, а где Сергей? – вежливо поинтересовалась Варя.

– Понятия не имею, – проворчал парень. – Попросили выйти за него этой ночью. Вот смену сейчас сдаю.

Девушка обернулась, и Варя узнала ее. Все те же волосы двух цветов, все то же кольцо в носу.

– Юля, здравствуй, – сказала она обрадованно.

– Здравствуйте. – Девушка явно притворялась, что не узнает ее. – Вам какой кофе и в каком объеме? Десерт выбрали? – спросила она официальным тоном.

– Юля, это же я, Варя! Я это… пришла с Сергеем повидаться. Он должен был с утра смену сдавать, а его нет. Скажи, пожалуйста, с ним все в порядке? Может, заболел?

– Ничего не знаю, – сказала Юля сухо, не отрываясь от записей дежурного. – Серый передо мной не отчитывался. Короче, девушка, вы будете что-нибудь заказывать или нет?

– Ну давайте маленький капучино, что я зря сюда пришла, что ли? – сказала Варя. – Ну и круассан с миндалем, пожалуйста, чтобы я почувствовала себя почти в Париже.

Она отнесла все на «свой» дальний столик, привязала Бусинку к его ножке и сделала первый глоток утреннего кофе. Этот глоток, ещё недавно самый желанный, пробуждавший мозг и радовавший своим ароматом сильнее, чем любимая туалетная вода, почему-то не подействовал. Вкус и аромат еще недавно запрещенного врачами напитка обычно открывал новый день, словно занавес в театре. Сегодня все было по-другому. Кофе не радовал, потому что в зале не было Сергея, а свежий круассан не возбуждал аппетита. Через секунду Варя вскочила и вернулась к стойке.

– Юлечка, – сказала она и с ужасом почувствовала, что говорит неестественно слащавым, даже заискивающим тоном, – ты, наверное, увидишь сегодня Сергея в универе. Скажи ему, пожалуйста, что мне очень надо с ним встретиться.

– Не факт, что увижу, – холодно сказала Юлия. – А ты уверена, что он хочет с тобой встречаться? Мне так не показалось.

Варя внезапно всё поняла, вздрогнула, поплелась к своему дальнему столику и уже там, забившись в угол, вволю посолила кофе и круассан слезами.

Финальная точка

В последнее время доктор Хуснулин засыпал лишь под утро, если вообще удавалось заснуть. Сильные лекарства не снимали изматывающую боль, и он лежал в кровати, стараясь не ворочаться, чтобы не разбудить жену. Ждал утра, когда многочисленные заботы заглушат «болевой синдром», неизбежный при его коварной болезни и хорошо известный по медицинской литературе. Но вот что удивительно: как только профессор появлялся в отделении, боль отступала, и он забывал о ней на время операции, а порой и до конца рабочего дня. Раньше доктор Хуснулин не верил в байки актеров о том, что «сцена лечит». Как врач и агностик, он прекрасно знал, что никакая сцена вылечить не может, пациента лечат лишь современные методики, лекарства нового поколения и операции, проведенные опытными хирургами. Однако опыт последних недель убедил профессора: любимое дело, требующее полной отдачи, способно почти полностью заглушить боль. Он оперировал не хуже, чем раньше. Профессор накладывал швы по-прежнему виртуозно, с каким-то даже отчаянным вдохновением, а его пальцы работали так же проворно, как у опытной швеи или вышивальщицы. Потом он долго отлеживался в кабинете, принимал очередную порцию обезболивающего, и лишь когда боль немного стихала, вызывал такси и ехал домой. В отличие от коллег и учеников, светило кардиохирургии знал: каждый день в операционной может стать для него последним, однако вел себя, приходя в отделение, с прежней уверенностью и неповторимым шармом. Неудивительно, что коллеги не догадывались о том, что жить профессору оставалось считанные недели или даже дни. Лишь Тишков вопросительно смотрел на шефа по утрам, не решаясь первым завести разговор о здоровье. Любимый ученик знал: о том, чтобы профессор прекратил оперировать из-за плохого самочувствия, не могло быть и речи.

Хуснулин давно установил для себя правило: не заглядывать в телефон до начала операции, чтобы посторонняя информация, чаще всего лишняя и необязательная, не отвлекала от главного, не сбивала настрой, не уменьшала концентрацию на задачах, которые предстояло каждый раз решать по-новому.

Профессор позволил себе заглянуть в телефон лишь тогда, когда вышел из операционной. Молодым коллегам, как обычно, он предоставил заключительный этап – перевести пациента с искусственного кровообращения на его собственное, наложить множество внутренних швов, стянуть грудину специальными проволочками и крючками, наложить сверху на кожу широкий послеоперационный шов, вывести больного из глубокой медицинской комы и вернуть его обратно в наш грешный мир, правда, оставив на сутки-двое на искусственной вентиляции легких.

Профессор решил, что зайдет в реанимацию, когда анестезиолог уже разбудит пациента. Человек будет мучительно хотеть спать, однако врач заставит его открыть глаза. Больной, вернувшись в наш мир из другого измерения, постепенно начнет понимать, что он выжил, что все позади, что его успешно вывели из глубокой медицинской комы. Главное – что он недаром согласился на тяжелую и рискованную операцию. Хуснулину останется только спросить, узнаёт ли его пациент. Если получит утвердительный кивок или даже знак глазами (с дыхательной трубкой во рту не поговоришь, а без сил не кивнешь) – операцию можно считать успешно завершенной. Хуснулин всегда приходил в реанимацию, чтобы поставить эту финальную точку. Пробуждение пациента и то, что он понимает обращенные к нему слова, каждый раз доставляло профессору ни с чем не сравнимую радость.

В кабинете Хуснулин включил телефон, увидел номер Вари и сразу же вспомнил девушку. Это та самая пациентка, которая… ну та, первая у него с донорским сердцем. Недавно приходил ее парень и сказал, что его девушка Варя после операции изменилась до неузнаваемости. Надо бы поразмышлять над загадками организма необычной пациентки, выяснить, почему он стал химерой, получив чужое сердце. Все это пока выглядело фантастикой – память клеток сердца связана с памятью клеток мозга и так далее… Нет, этим пускай займутся его ученики. Даже хорошо, что он скоро уйдет навсегда, пора дать им дорогу. Главный закон жизни, смену поколений, никто не отменял. Боже, как он устал! Хорошо, что смог довести очередную операцию до конца. Надо бы прилечь и подремать, но всё же сначала придется сделать внеплановый звонок, чтобы узнать, почему его разыскивает эта необычная пациентка, Варя, что у нее опять случилось.

Профессор уселся поудобнее в кресло, стоявшее возле окна, и почувствовал, что боль вернулась. Может, за разговором она станет немного тише. Он принял очередную дозу обезболивающего и набрал номер Вари.

– Профессор Хуснулин, – представился доктор по многолетней привычке, хотя знал, что смартфон всегда сообщает фамилию абонента, включенного в список.

– Ой, здравствуйте! – обрадовалась Варя. – Спасибо, что перезвонили. Я знаю, как вы заняты на работе. Пожалуйста простите за беспокойство.

– Как вы себя чувствуете? – спросил профессор с привычной докторской интонацией заботы и тревоги.

– Спасибо, неплохо, – сказала Варя, и профессор почувствовал, что она через силу улыбнулась.

– А почему голос такой грустный, Варенька? Опять жениха отшила?

Хуснулин привык угадывать состояние пациента не только по внешнему облику, но даже по голосу и дыханию в телефонной трубке.

– Извините, профессор, что побеспокоила. Возможно, из-за пустяка…

– Ничего, у меня есть сейчас несколько минут, чтобы поговорить с тобой. Пустяков после той операции, какую ты, Варя, перенесла, быть не может.

– Знаете, профессор, мне постоянно снятся странные сны. Я словно проживаю по ночам чью-то чужую жизнь. Одновременно в этих снах появляется мой новый друг – тот, о котором я вам рассказывала.

– Но ведь ты, Варенька, как раз и проживаешь другую жизнь. Живешь за себя и за девушку, чье сердце я тебе поставил. Ты должна жить и радоваться каждому дню

– Разве к чужой жизни прилагаются чужие сны? Чужие кошмары? – спросила Варя со слезами в голосе.