Путешественник внимательных флотилий,
В моём мире и бесплотном, но густом,
Я хотел, чтоб мои детки ощутили,
Это я – тепло на лобике крутом…

Сквозь пространство древних лет от Гильгамеша,
Через булькающих сотни языков,
Через Индию, сквозь штат Уттар-Прадеша,
Прилетал к вам вечный папка в пене снов…

«Все твои страсти, девка, – три кишки…»

Все твои страсти, девка, – три кишки.
Могло быть шесть, могло быть и побольше,
Куда вставляют трости мужики
И где тот пан, у кого трость как в Польше.

Все твои страсти, девка, – предъявлять
Твой розовый отверстие для входа,
Что мамка завещала охранять
От всякого прохожего народа…

От этого ты лезешь на рожон,
Тебя до слёз мужчина вдохновляет,
Измята вся и выжата, твой стон,
Однако ещё большего желает…

«Ряд печальных расхождений…»

Ряд печальных расхождений
Между духом приключений
И способностью их жить.
Вот что может наступить,

Если возраст стал тяжёлым.
Потому ты торопись!
К девкам страстным, девкам голым
Угрожающе тянись…

«Небес от виртуальных, чёрных…»

Небес от виртуальных, чёрных,
Пронзённых взорами учёных,
Мыслителей, святых пророков,
С тяжёлым лбом владивостоков,

От этих пожилых небес
Вдруг отделился с рёвом бес,
Крылами чёрными захлопав,
Обрушился он на холопов.

Через небес пергамент старый
Других вселенных видны пары,
И тройки, и большие ямы
(Бледнейте в гробах, мандельштамы!).

Кричит парнокопытный бес,
На самый свод небес залез.
Клюёт разгневанного Бога,
И туч сгущается берлога…

На самом деле в чёрных дырах
Зрел отрицательный заряд,
Нам (Стивен Хоукинг!) говорят
Об этих дырах как вампирах,

Хрустят вселенные в зубах,
И не успеешь даже «Ах!».

«Я, овеваемый тюрьмою…»

Я, овеваемый тюрьмою,
В стране тяжёлых, вязких каш —
Нимб над священной головою,
Жил средь воров, Серёг и Саш.

Жил как зелёный Бодхисатва
И медными руками ел
Затем, надёжно и бесплатно,
Внезапно полностью прозрел…

Там сквозняки тюрьмы простые
Меня трепали словно куст,
И молодые часовые
Светились лицами искусств.

«По Петербургу густо-жёлтому…»

По Петербургу густо-жёлтому
Ты, Достоевский лысый, шёл к кому?

Ты, Гоголь, от кого бежал?
Литейный в ужасе дрожал,

И Лиговский, закрыв лицо руками,
Ты оросил проспект слезами…

В ночной Исакий Гумилёва,
Поверив в Ставке Могилёва,

О Николай, ты стал кровав!
Был ВЧК при этом прав…

«О длинноносые мужчины…»

О длинноносые мужчины!
О гауляйтер Польши Кох!
Их грузные бронемашины
Германских полевых дорог…

Прорубливая меж Силезий
Мечом, что метит в Кёнигсберг.
И вот орда германцев лезет,
Пересекая вены рек…

«Как молодая игуана…»

Как молодая игуана,
Как пожилой Чуфут-Кале,
Над Ленинским проспектом рано
Сижу, шершавый, на скале.

Спешит Фифи в железный офис,
Её энергий тёмных гроздь
Желает выпрыгнуть вдруг off из
Куда вонзался злой мой гвоздь…

«Вот кинооблик Императора…»

Вот кинооблик Императора,
Безвольного, женой зажатого,
Показывают в Могилёве,
И всё уже на честном слове,

И вниз Империя обрушивается,
И армия в царя не вслушивается,
И к Ленину бегут солдаты,
И Троцкому они придаты…

А Алексей-царевич, сын,
Теряет кровь как керосин,
Всё бледный бродит и лежит,
Над ним Распутин ворожит,
И жёлтая жена царя,
Что по-немецки говоря…

Такая вышла кинолента
О жизни в сердце континента…

«Криптид в составе «Точки.ру»…»

Криптид в составе «Точки.ру»,
Где птеродактили в Перу
Летают, зубы обнажая,
Драконы жёлтого Китая…

И птерозаврами кишит
Известно, Замбия ночная,
Там «конгамато» пролетит,
Зубами острыми зияя.
И, ужасами искажён,
В воде французик бледнолицый
Глядит наверх, заморожён,
В того, что принял он за птицу.

«Прекрасных девок нежные тела…»

Прекрасных девок нежные тела
(«…Распутница! Психея! Маргарита!»),
Как Беатриче Данте повела
Меня к окну, окно было открыто.

И, оттопырив кобылиный круп,
Как ты, о моя тонкая, дрожала!
Уверен, что слюна из твоих губ,
Пусть я не видел, но она бежала…

«Как жаль, что войн в Европе нет…»

Как жаль, что войн в Европе нет,
В проливах не всплывут подлодки,
Тяжеловесны и коротки,
Сигарной формы, ржавый цвет…

Германский офицер с усами
Стоит на палубе, и нас
Рассматривает он «цейсами»,
Интересуясь: «Was ist das?»

А мы, селёдкою пропахли,
Стоим в тяжёлых свитерах
Фрицы в подлодке своей чахли,
А мы прогоркли на ветрах…

В судах

Суды вонючие России,
Где судьи бродят как Кащеи
И пресмыкаются как змеи,
И продвигаются как Вии,

Где узники дрожат в оковах,
Где плачут родственники плохо
Потеет едкая эпоха,
И сотрясается в основах…

Там приставы все косоглазы,
Там плоскостопы адвокаты,
Милиционеры долговязы
И неуклюжи, как солдаты…

Там лица судорогой сводит,
Глаза ленивые и злые,
Там упыри и ведьмы ходят,
Все в прокурорах – голубые…

Вот – секретарь парнокопытный,
И опер вот – членистоногий,
Сам Дьявол, бледный, но безрогий,
Им председатель колоритный…

Он мантией взмахнёт – и серой
Все коридоры он окатит,
И клювом, птичьею манерой,
Вдруг осуждённого он схватит…

«Толпа рабочих, с братом брат…»

Толпа рабочих, с братом брат,
Бетонный строят зиггурат.
И неприятные, сырые,
Восходят стены дрожжевые
И крупных окон в них набор,
Но Господь, зрением остёр,
Он сверху землю озирает
И что построят – разрушает…

Он явно никогда не рад,
Что люди строят зиггурат.
Невидимым плевком в полёте
Он тихо харкнет по работе.
И стены мощные падут.
«Вас здесь не любят и не ждут,
Ишь что надумали, приматы!»
И из ушей он вынет ваты…

«Не в августе подул сквозняк…»

Не в августе подул сквозняк,
Свободой в Родину подуло,
Когда эМ. Горби снял пиджак,
Нас платьем Тэтчер захлестнуло

Озноб международных встреч,
Нарзана брак и кока-колы,
Свободе предстояло течь
Струёй сквозь этой Тэтчер полы

Ей тощий Рейган подсобил,
И, скорчившись от страшной боли,
эМ. Горби Родину убил
Своей свободой поневоле.

Смерть Лоуренса Аравийского

Полковник Лоуренс крадётся
(Сквозь дюны мотоцикл чихал…),
Вот-вот сейчас с фурой столкнётся
Нацистов яркий идеал
Ночная Англии дорога
Посланника не встретит King,
Но встретит шасси фуры строго
И смерти вдруг ужалит sting
Нацисты с орденами рады,
Ещё не знают ничего
Что Эдуард за их награды,

Их нюрнбергские парады,
Лишится трона своего…
Полковнику в глаза, как лазер
Ударил с фуры яркий фар,
И был убит арабов father,
Враг оттоманов легендар…

Хиппи в Монголии

Дожди в неделю Курултая…
Как сыро вдоль стены Китая!
Дымит жаровня залитая
Обильной влагой дождевой
А мы сидим, согнув колени,
Занявши древние ступени,
Опухшие от сна и лени,
Как два китайца мы с тобой…

Кочевники нас придушили,
Ограбили и оскорбили,
Там, в отдалении, шумят…
Вождя ублюдки избирают,
Дрова тяжёлые таскают
И водку рисовую чтят…

«Вставай, а то возьмут нас снова
И изнасилуют опять!»
«Я не могу, я не готова
И ни идти, и ни стоять…»

Гарь, ветер, белые тюрбаны.
«Спешим, пока им не до нас!»
Туристами в такие страны
Кто ж ездит в столь опасный час.

«Как тайна тайн природа молчалива…»

Как тайна тайн природа молчалива,
Бежит лисица через жалкий лес,
А в Африке у льва свалялась грива,
В саванне вонь бензина, след колес…

Природа ненавидит человека,
Готовит бунт – вулканы, ледники
Нахмурились: «Да будет он калека!
Собьём с него генетики куски!
И разума лишённый обезьян,
Как волк трусцой из городов сбежит».
А Бог бормочет наверху: «Смутьян!»,
Он не вмешается, не защитит…

Новый Джеймс Бонд

О Господи, на что он годен!
Смотрю на Бонда в свете ламп
Шон был приятно старомоден,
А этот как-то сиволап…

Зачем он так дерётся много?
Как будто полицейский-brute?!
Он выглядит вполне убого,
Не джентльмен, совсем не good…

«Мэри Клинг умерла в прошлом году…»

Мэри Клинг умерла в прошлом году
Это была маленькая загорелая женщина
С острыми чертами лица,
соответствовавшими её фамилии
Четырнадцать лет Мэри Клинг
была моим литературным агентом
Девки в агентстве La nouvelle
agence плакали от неё
А мне нравилась Мэри
и её крепкие сигареты
Мы отлично ладили с ней,
оба злые и агрессивные…
Однажды она продала
мою книгу в 135 страниц
За 120 тысяч франков
В издательство Flammarion!
Мы оба гордились тогда…

Эх, Мэри, Мэри, эх!
Когда ты вошла в мир
иной в сигаретном дыме,
Я уверен, они там все вскочили…

Пласты воспоминаний

Пласты седых воспоминаний
Всплывают медленно со дна
Как моя мать была юна
В эпоху путчей и восстаний!

Ей год был, когда взяли Рим
Arditi в чёрном облаченье,
И три, когда ушёл сквозь дым
В кромешный Ад товарищ Ленин…

В её двенадцать Гитлер взмыл
Кровавым стягом над Рейхстагом,
А в её двадцать – к нам вступил
Гусиным шагом…

Дивизии и сгустки рот…
Вот в танковом кордебалете
К нам вся Германия идёт,
А матери, – лишь двадцать эти…

Она бежала на завод
И бомбы скромно измеряла
Пусть к нам Германия идёт!
Чтоб ты пришла и здесь пропала!

Отвинтим головы врагам,
Прокатимся по ним на танках,
Как мы катались по горам,
Когда детьми были, на санках…

В двадцать два года я был сдан
На руки миру и природе.
Отец – солдат, войны капкан,
Потом – победа… Легче, вроде.

И ей двадцать четыре было,
Когда оружье победило…

«Сентябрь холодный и прямой…»

Сентябрь холодный и прямой,
Зачем-то на ноябрь похожий,
И с диктатурою самой,
С режимом полицейским, всё же

Сентябрь строительством гудит,
Через дожди здесь льют бетоны
Из телевизора галдит
Нам кто? Двулицые Нероны.

Один – советский офицер,
Которому моча бьёт в темя,
Другой же – питерский позёр,
Такое нам двоится время…