Люси ему помогала жить,
Люси тоже переводила,
Некоторое время к ним заходить
Мне очень нужно было…
Славный Paris тогда пах углём,
А югославы каштаны жарили,
Мы о Париже всплакнём таком,
Позже по нём ударили…
Город великий быть должен с гнильцой,
В меру облезлый, слегка разрушенный,
Вот он и был – раритет такой —
Город печальный, ветрами скушанный.
А когда город – фонтаны и лак,
Стёкла его помытые, —
Думаешь: «Что за тщеславный дурак!
Крыши зачем так крытые!»
Здесь не живут, не прижав девиц,
С задниц штаны им не стягивают,
Нету энергий у ваших лиц!
Ножки у вас подрагивают…
Средневековый тогда Paris
Был пролетарским городом.
Вот и Наташа идёт, смотри!
Пьяная, очень гордая…

В дороге

Близ церкви, с сонными «Продуктами»
Здесь обитает тихий «Хлеб»,
Написанный большими буквами,
А рядом – красный «Ширпотреб».

Затем кусты, деревья хилые
И километры пыльных рощ.
О Русь моя, своими силами
Я вырастал здесь, тих и тощ.

Глядя во двор

Вот обыватели – медведи…
Ребёнок на велосипеде
Пересекает, клопик, двор.
Вот жирной бабушки позор,

Что волочит сардели-ноги
И круп коровы на себе…
О обыватель! Слава, Боги!
Что не подобен я тебе.

Пьяней, болван! Ходи по кругу!
Глыбообразный, как медведь,
Имей в сто килограмм супругу,
Детьми умеющий греметь,

Вопи детьми, вози соплями,
Еду тащи, носи горшки,
Я – кто всю жизнь сражался с вами,
И вы – зловонные кишки…

«Время втекает в раковину вечности…»

Время втекает в раковину вечности
Иногда застаивается,
Порой бурлит…
Втягивает в себя наши страсти-мордасти,
«Га-га-га!
Плюф!
Шпок-шпок», —
Говорит.
Время впендюривается
И распендюривается.
– А Вы верите в Бога-Отца,
Сынок?
– Я верю в спичечный коробок…

«Реальность жёсткая в шестом часу утра…»

Реальность жёсткая в шестом часу утра,
От лампочек предутренние тени.

Твои, скорее жёлтые, колени,
Сырая мгла осеннего двора…
Как неуютно! Как нехорошо!
Зачем так неприятно и тревожно?
До сей поры мне было жить несложно —
Чего ж теперь такой пейзаж пошёл?

«Комфорт дипломатических приёмов…»

Комфорт дипломатических приёмов
Вблизи открытых плоских водоёмов.
Разносит алкоголь официант…
На деревах повязан красный бант
И лампочки весёлые моргают.
Их тушат, а потом опять втыкают…

Лужайка пахнет мясом и «петролем»,
Все атташе пропахли алкоголем
Военные. А вот идет кузина,
В руке её глубокая корзина,
А в ней благотворительные чеки…
Ликуйте, подопечные узбеки!

Достанется вам дань гуманитарная,
Машина будет куплена пожарная.
……………………..
Уж атташе, как древние драконы,
Проспиртовались ровно по погоны,
Они такие газы изрыгают,
Что спичку поднеси, и запылают…

«Реки Иордан неглубоки…»

Реки Иордан неглубоки
Тяжёлые полосы вод,
Всклокоченные пророки
Впотьмах проклинали народ…
Фигура по водам ходила,
Ступнями приклеенная.
Вот, как это в древности было…
Фигуры светились края.

– Учитель! – Учитель! – Учитель! —
Кричали ученики.
И к ним обернулся Спаситель
На самой средине реки…

«Вонючим праздником несёт…»

Ф.

Вонючим праздником несёт,
Игрушек чепухой,
Пирог распотрошённый ждёт.
Портвейн стоит густой…

А вот и тёмный виноград!
А вот и крем-брюле!
Я – молодой аристократ,
Ты – Золушка в золе…

Однако в полночь перейдёт
К тебе моя судьба,
Контесса юная ведёт
На поводке раба.

Черты ужасные зимы
Видны в моём окне.
От Питер Брейгеля чумы
Как убежать бы мне!

О Питер Старший, погоди,
Вот я тебя сотру!
Контессу взяв за две груди
Неистово ору…

Туристы

Немного спермы на постели
В сезон туристский – Новый год
Нет, не в вульгарном Коктебеле,
Но в Лондоне, коль повезёт!
Но в Гамбурге! А то в Берлине!
Он, волосатый, словно жук,

Она, трясясь на армянине…
И он, вдруг выскочил из, вдруг!
Стирайте простыни, германцы!..
Здесь девка русская была,
И с армянином танцы-шманцы…
Она, святая, провела
И армянина… довела…
Туристы, харакири дети,
Икрой из самолётных брюх
Вываливаются на рассвете,
Их алкоголь внутри протух…
И я, который музыкален,
Членистоног и многоног,
Заглядываю в сотни спален,
Неспящий Бог, конечно, Бог…

«Архитектура умирает…»

Архитектура умирает,
Лишь храмы Господу стоят.
Христианин порочный знает,
Что в храме всё ему простят.

Он жёлтую закупит свечку,
Зажжёт, поставит и замрёт.
Господь ему простит овечку
И ту сиротку не зачтёт,

Которую он испохабил,
Когда он в армии служил.
Господь с креста ему простил
И хватку за кадык ослабил.

«Уютные московские квартиры…»

Уютные московские квартиры,
Где старый хлам, где у диванов дыры,
Где книги жёлтые в слоях столетней пыли,
Где вы рожали, спали и любили…

Храня своё старинное добро,
И из подушек падало перо,
И крошки булок падали под ноги,
И были вечера ваши убоги…

Вид из окна

Идёт пацан, везя ногами
Огромный город, тучи, мрак.
Асфальт провис под башмаками,
А в голове – ареопаг.

Сверлящих мыслей панегирик,
Печальных знаний колесо,
И смерть с блестящею косой
В пейзажах раненых Де Кирик…

Идёт пацан, согбенный хлопчик,
Сутулый хлипкий дилетант,
Не раз свалившийся на копчик
Не путать с гением… талант…

В церкви утром

Архиепископ, наслаждаясь,
Читает текст, совсем седой.
Архимандрит стоит, касаясь
Почти что потолка главой.
Таскают два семинариста
Свечей почтенные тела.
Тепло, светло и очень чисто…
Толпа смутилась и вошла…
В фуфайке нищенка слепая,
Согбенная, костыль в руке,
Прошла, как будто запятая,
И тихо стала в уголке…
Так это что? Предбанник бани?
Что это всё? Чистилище?
Где собрались в такие рани
Среди иконок и мощей,

Не выспавшись и всласть зевая…
Нагружены своей бедой
Стоят, крестясь и воздыхая,
А воздух всё ещё ночной…
Но церковь Божия, с оградой
И с воронами над тобой —
Как будто капля винограда
Вас отражает, Боже мой!..

Фараон из саркофага

Большой и старый работяга,
Одетый в куртку, сапоги
И каску красную, бедняга…
Рассвета нет ещё, ни зги.
Как фараон из саркофага,
Походкой каменной ноги,

В моём дворе внизу шагает.
Навстречу – персонаж второй,
Но он с лопатою играет,
А первый пришагал пустой…

Приземистые и седые,
Так старые, как башмаки,
Вот работяги вековые,
Экс-пролетарии простые,
Пришли чинить нам утюги?

Не электричество погасло,
Но больше не течёт к нам газ!
И потому сквозь грязи масло
Они бредут в который раз,

Чтоб раскопать трубу в асфальте
И над зловонной загрустить,
Затем согнуться, и пенальти,
В трубу зловонную забить…

«С телом школьницы послушной…»

Ф.

С телом школьницы послушной,
Ты ко мне, моя Юдифь…
Запорхнула, злой и душной,
Словно бы к солдату тиф…

Как погрома дочь нагую,
Найденную под бельём,
Я тебя исполосую,
Надругаюсь, иссосу и
Оккупирую живьём…

Ненависть мужчины к самке
На тебя я навлеку,
Продырявив твою ямку…
В розовую влез кишку
И варюсь в её соку…

«О шлюха грязная моя…»

Ф.

О шлюха грязная моя!
О злая сука!
Внутри тебя, моя змея,
Что нынче сухо?

Другой нещадно разрывал
Тебя, лихую,
И вот цветок засох, завял…
Дай поцелую!

Подросшей шерсти мятый клок
И губ усталых,
О мускулистых губ комок,
Кровавых, алых…

О шлюха грязная моя!
Елозишь попой?
Ну вот в тебе мой рог, снуя…
Как бык с Европой…

Седых волос

Седых волос, по-волчьи серых
Настриг ты, Эдик, две горсти.
Возьми в ведро их опусти,
А после волосы спроси —
Вас сколько волосы, о, сэры?!

Ты начал жизнь ещё в те годы,
Когда германский фюрер шёл,
Пригнав к нам целые народы,
Чтоб русский захватить престол.

К нему выходит Сталин грубый,
Даёт подножку, великан,
И затрещали наши чубы,
Прически фрицев и славян…

Прожил ты, Эдик, чрез Хрущёва
В Америке, где правил Форд.
Избрали Картера «святого»,
Юродивого, право слово,
И был он мягок и нетвёрд…

Тебя любили твои жёны,
Их телеса были красивы,
Вы выходили на балконы,
Великолепны и спесивы…

Затем в Париж уехал праздный,
В еврейском гетто обитал,
Был и стремительный, и разный
Твоих годов девятый вал.

Твоих волос, как твоих дней!..
Ты на войну приехал стройный,
О, элегические войны!
Средь сербских девок и парней!..
……………………

Нидерланды

Язык голландский длиннозначен,
Как угри мокрые из вод
Из рта голландец достаёт,
И каждый взвинчен и взлохмачен…

О, Нидерландов полость злая!
Зачем Испании они,
Впотьмах лежащие у края?
Наследство, Карл, назад верни!

Зачем Испании лимонов
Печальных Нидерландов спесь?
Что герцог Альба делал здесь,
Оставив кости легионов
В селёдочной стране тритонов?..

«Ты как очковая змея…»

Ф.

Ты как очковая змея!
Как насекомое большое,
Везущее в песке собою,
Твой путь прослеживаю я.

На нашей огненной постели
Твои следы окаменели.
Здесь брюшком вдавленный гранит,
Здесь, зад воздев, она лежит,

Навеки окаменевая.
Любя и громко проклиная…

«Металлургический завод…»

Металлургический завод
Раскрыл свой огненнейший рот,
Горит зубами золотыми,
А я иду, пацан лихой.
В авоське – ужин, мать с собой
Дала руками молодыми…